...— А ты пожалуйся командирам,— сердито говорит Шура.— Разве можно над людьми издеваться?! Да ему за это такое будет!
— Какой же я солдат, если жаловаться стану,— слабо усмехается Володька.— Да разве кто виноват, что я ни к чему не приспособленный... Интеллигент чертов! Винтовка из рук валится... Вся рота шагает не в ногу, один Коваленко топает правильно. И вроде премудрости в этом мало, а не получается — и все! Хоть плачь...
— А ты еще, наверно, и задаешься,— вздохнув, прошептала Шура.— Я знаю тебя. Наперекор делаешь.
— Трудно привыкнуть,—хмуро ответил Володька и замолчал.
Они шли назад. Впереди полуобсохший Володька со своей деревянной винтовкой и торопливо семенящая позади Шура. Она то и дело догоняла его и говорила быстро, почти не замолкая:
—... Посмотрим, что они после скажут! Ты им всем носы утрешь, Володечка! У других тоже не сразу все получается... А ты знаешь, тех ребят,— помнишь женихов из общежития?! — их в армию забрали... Капитан наш все заявлений в военкомат пишет, а ему — дулю с маком! В первую очередь не всех берут, а самых нужных, правда, Володя?
У колючей проволоки он не выдержал и первый раз засмеялся:
— Чудная ты, Шурка...
И она просияла от счастья, смущенно прикусила зубами воротничок праздничного платья. Кончики ушей у нее покраснели.
— Ты вот что,— не глядя на девушку, пробормотал Володька.— Если там будут какие трудности... Ну, по службе, например... Так ты им скажи: я, мол, между прочим, жена бойца Красной Армии!
Шура испуганно посмотрела на него, и губы у нее задрожали.
— Не надо, Володя,— тихо попросила она.
— И тебе льготы полагаются,— упрямо продолжал Во-юдька.— А если документы потребуют, скажи: в первое же вольнение придет и все оформит, как следует.
Он перелез через проволоку и повернулся к ней. Увидев, что она прижала пальцы рук к губам и готова снова заплакать, тревожно спросил:
— Ты что?! Не хочешь...
— Иди! Иди! — замахала она на него руками, и он, перекинув через плечо ремень винтовки, побежал к пустынному плацу.
День только начинался. Жесткий воинский распорядок подчинял здесь себе все — утро и вечер смыкались строгим регламентом. Казарма была гулким каменным складом, в котором вдоль стен тянулись двухэтажные нары, наспех сколоченные из деревянных досок. Несло вяленой рыбой, солдатскими ботинками и дезинфекцией. Ночью, измученные ученьем и жарой, люди спали, скинув одеяла. Вспотевшие влажные тела разбрасывались на белых простынях и не шевелились до самого утра.
Будила труба. Звон се врывался во сны. Люди вскакивали с нар, хватали одежды, толкаясь, искали под досками ботинки. Ленты обмоток выскальзывали из пальцев, а звуки трубы носились среди сутолоки полуодетых тел, сталкивая запоздавших с верхних нар и оглушая их жестяным криком медного горла.
Казарма пустела.Потом был умывальник — длинный желоб с медными сосками. Люди толпились вдоль него, брызгали в лицо охладевшей за ночь водой, крякали, отплевывались и растирались короткими вафельными полотенцами.
Затем физзарядка, и появлялись лейтенанты — подтянутые, свеженаглаженные, с бледными после бритья лицами. С утра они были более строгими и официальными. Но к вечеру, после учений, охрипшие от команд, пропыленные и разомлевшие от жары, они уже мало чем будут отличаться от, остальных — от той медленно бредущей -по дороге колонны людей, осевшими голосами певших слова маршевой песни. И, так же, как у всех, у них будет хрустеть на зубах песок, зудеть от соленого пота спина и будут гореть ступни ног в тяжелых сапогах.,.
— Первый взвод, станови-и-ись!
Двенадцать человек выстроились на плацу. Начищенные ботинки пятками вместе — носками врозь. За спинами скомканные хвостики гимнастерок. Ладони прижаты к карманам обвисших шаровар.
— Прямо-о... Шагом... арш!
Сержант Ворсин шел рядом с колонной пружинистой и какой-то цепкой походкой. А сбоку его, нестройно топоча,сбиваясь с ноги, старательно маршировали двенадцать человек.
Они топали мимо станков для штыкового боя, мимо штурмовых мостиков и рвов с зеленой и вонючей водой.
— Рядовой Коваленко! — негромко позвал Ворсин, и. Володька вздрогнул и наступил на пятку идущему впереди.
— Песню, Коваленко!
Володька обернулся на ходу и увидел, что Ворсин идет рядом.
— У меня нет голоса,— ответил он.— Я не умею петь...
— Вас не спрашивают. Отставить разговоры! — прикрикнул Ворсин.— Запева-а-ай!!!
Володька покраснел и стиснул зубы.
— Не умеешь — научим,— спокойно произнес Ворсин.— Нам Карузо не нужен... Запевай!
Володька молчал. Он слышал только грохот ботинок, дыхание идущих рядом и мысленно шептал самому себе: не буду... не буду...
— Бегом!!— скомандовал Ворсин, и колонна кинулась вперед.
— Ложись!!
Люди с размаху бросались на твердый булыжник.
— Встать! Запевай!!
...Не буду... Не буду... Не буду...
— Бегом!!
На спине бегущего впереди расползалось темное пятно пота. Пот выступил на Володькином лице. Ботинки стали тяжелыми и жаркими. Рубцы портянок врезались в кожу.
— Ложи-и-ись!!
Он упал на землю, тяжело дыша, прижался щекой к холодному булыжнику. Сердце стучало об землю. Глаза застилал желтый туман.
— Встать! Бего-о-ом!!
Они медленно поднимались, уже не имея сил отряхнуться от пыли и ничего не видя перед собой, беспорядочной толпой загрохали по краю плаца.
И вдруг раздался слабый, задыхающийся, протяжный голос:
...Кипучая... Могучая... Никем непобедимая..
Взвод подхватил-песню на разные голоса, без мелодии, и понес ее, еще не окрепшую, по раскаленному солнцем плацу.
Ворсин махнул рукой:
— Отставить!!
Колонна остановилась возле столовой. С крыльца сошел лейтенант. Володька не слышал, что ему докладывал сержант. Он видел только бледное обострившееся лицо мальчишки, своего командира, который, не отрываясь, смотрел на него, Володьку. Но ему сейчас все было безразлично, пусть делают что хотят, хоть выведут перед всем полком вот таким — грязным, запыленным, с лицом, стянутым высохшим потом. Он и тогда будет мысленно твердить только одно: я же сказал... Я не умею петь... сказал...
Лейтенант подошел к Володьке, и рука его, трогающая правую бровь, дрожала.
— Вот как вы начинаете службу в армии... С неповиновения командиру? — сухо спросил он и, круто повернувшись, зашагал в столовую.
Перед строем оставался Ворсин.
— За неподчинение приказанию рядовому Коваленко назначается наряд вне очереди... За казармы. Чистить уборные!
Прекрасные вечера в казарме после ужина, в часы личного времени. Кто пришивает чистый подворотничок, кто сочиняет домой письма, а там, в углу, сидят на скамейке и шпарят анекдоты. А тем, кому ночью на дежурство, спят, засунув головы под подушки... Делай, что хочешь — мо- . жешь ходить в одной рубашке между нар, можешь просто подумать — сядь у окна, подопри подбородок руками и смотри в стекло, в котором отражаются огни казармы и плывет сумрак наступающей темноты...
Писем от матери Володька давно не получает... Пишет, а ответа все нет. Немцы уже близко подошли к родному городу... Что же с мамой? И Шура давно не приходит, соскучился... Скорей бы на фронт, там он бы себя показал, там не голос его нужен будет, а другое... А то: «Запева-а-ай!» Да что, в атаку с песнями ходят?! Там: «Ура-а!» — штык вперед и на врага... Там пулеметы, винтовки...
За стенами казармы протяжно пропела труба. Сержант Ворсин показался в дверях и зычно скомандовал:
— Отбо-о-ой!
ВИНТОВКИ
Винтовок в роте было много, и ценности особенной они не представляли. Они валялись под нарами. Их обломки находили на мусорной куче у пище-
блока. Винтовками был забит небольшой чулан в углу казармы. Если надо было, то лучинами, нащепленными из прикладов, дневальные растапливали большие печи полковой кухни. Одной винтовкой меньше-больше, какая разница?! В столярке у плаца три плотника пилили и строгали из сосновых досок все новые и новые белые, гладкие, без задоринки, пахнущие смолой, легонькие винтовочки. А потом полковые шорники приделывали к ним узенькие ремешки. Кузнецы отковывали штыки из мягкого железа, и на тебе, солдат, грозное оружие, чтобы оно лежало у тебя па плече, когда ты в жару и пыль трамбуешь ботинками булыжники плаца, чтобы оно взлетало в твоих руках, распарывая брюхо опилочных чучел!..
Были и пулеметы. К ним относились посерьезнее. Окрашенные в зеленый цвет, поставленные на кругляши, отпиленные от чурбаков, на учениях пулеметы отчаянно заливались встроенными в них деревянными трещотками...
Гранаты делали в той же кузнице. Нарезали на короткие отрезки металлическую трубу и всаживали в них деревянные ручки. Эти гранаты взлетали в небо, описывая кривые, падали на землю и рикошетили, как мячики, высекая из камней искры. V
Правда, в учебных классах были настоящие винтовки, пулеметы и гранаты. Разрезанные на части, распиленные вдоль и поперек, они лежали на стендах, помеченные чьей-то рукой аккуратными номерами, выписанными желтой масляной краской.
Однажды лейтенант повел взвод на полигон, за военный городок. В полевой сумке он нес боевую гранату. Приказав всем залечь, лейтенант отошел от цепи метров на десять и вынул гранату, вставив капсуль. Оглянувшись на бойцов, он разбежался и далеко ее зашвырнул.
Володька увидел, как она упала под одинокое дерево, взметнув небольшой фонтанчик пыли, и, весь внутренне съежившись, уткнулся лицом в теплую землю, ожидая страшный грохот взрыва. Прошла томительная секунда, н он медленно приподнял голову. Под деревом глухо щелкнуло, и в воздух взлетел узкий и высокий столб дыма.
Лейтенант вскочил на ноги, и вся цепь, ломая порядок, наперегонки бросилась к воронке.Черная неглубокая ямка еще дымилась. Возле нее ваялись срезанные ветки и распотрошенная старая ворона перебитыми крыльями.
Возбужденно галдя и толкая друг друга, парни руками разгребали землю и вытаскивали гранатные осколки — горячие кусочки исковерканной жести, такие маленькие и безобидные на вид, что- вызывали только удивление...
А наутро сыграли учебную тревогу. Выскочили из казармы, на ходу забрасывая за спины винтовки. Построились в колонну и торопливо направились за колючую проволоку ограждения городка.
Шли долго. Солнце поднялось в зенит и раскалило песчаные дюны. Песок захрустел на зубах. Он забивался в ботинки, и ноги зудели, растертые в кровь. Лейтенант подал команду — бегом!
Ломая ряды, все тяжело затрусили вперед. Раздавалось только хриплое дыхание множества людей, деревянный стук лопаток о винтовки и шорох осыпаемой земли. Стена пыли поднялась над ротой, длинным шлейфом протянувшись вдоль дюн.
Володька чувствовал, как подгибаются ноги и колотится в груди разбухшее сердце. Пот струился между лопаток, и деревянная винтовка стала тяжелой, словно отлитой из чугуна. Судорожно хватал раскрытым ртом горячий воздух.
Рота распалась в цепь, и теперь Володька видел перед собой только волнистый обрез желтых дюн и: выходящее из-за них выцветшее голубое небо...
Люди бежали туда, на край обрывающейся земли, проваливаясь по, щиколотки в зыбкий песок.Они падали на землю.Володька как свалился навзничь, словно споткнулся, так и остался на земле, щекой прижавшись к твердому пучку высохшей травы. Он жадно глотал душный воздух потрескавшимися губами. Кружилась голова. Пальцы рук зарылись в песок и стиснули в ладонях горячее крошево мелких раскаленных ракушек.
Будто сквозь сон, он услыхал команду:
— Пулеметы на фланги-и-и!!..
Кто-то пробежал, перепрыгнув через него. Он даже не поднял голову. Он не чувствовал ни рук, ни ног, только покалывание в висках и сухое жжение в груди. Им овладело безразличие.
Лежать... Не шевелясь... Трава пахнет пылью... До вечера... До ночи, когда остынет песок...
— Рота-а-а!! — где-то далеко запел мальчишеский голос.—Впере-е-ед!!
«Ну что там еще... Зачем это...» — Володька медленно приподнял голову.
Он увидел уходящий вниз склон громадной дюны, в конце которой извилисто тянулись два ряда колючей проволоки. Слева и справа от Володьки неподвижно распластались люди. Они лежали в разных позах, словно мгновенный сон свалил их на бегу и бросил на песок вот так — с неловко вывернутыми ногами, на бок, на живот, лицами в землю. Некоторые распростерлись на спинах, раскидав руки и подставив небу тяжело дышащие груди...
На самом краю дюны стоял одинокий лейтенант и, обернувшись назад, к лежащим, громко кричал:
— Ро-о-ота-а-а... Впере-е-ед!!... Впере-е-ед!!..
Голос его, отчаянный и слабый, прокатывался над дю-нами и затухал в песчаном море, над которым звенели жа-воронки и неподвижно стояло красное солнце...
— Ро-о-ота-а..!
Лейтенант выхватил из кобуры пистолет и взметнул его над головой. На синем небе вырисовался изогнутый в стре-ительном порыве черный силуэт. Раздался выстрел.
— За Родину-у-у... Ура-а-а!!
Лейтенант, не оглядываясь, бросился вниз, сапогами зарываясь в песок и падая на колени.
— За Родину-у-у...
Что-то перехватило горло Володьки. Он видел, как медленно, поднимаясь и снова падая, одиноко бежит человек, Солнце вдруг отодвинулось и стало маленькой желтой звездой. Зеленый стебель травы качнулся под ветром у его глаз. Восторг и счастье охватили Володьку. Он с трудом встал на ноги и, сжимая винтовку, сунул штык вперед, риплым голосом подхватил:
— Ура-а-а!!..
Где-то сбоку дружно ударили деревянные трещотки пулеметов. Многоголосый крик покатился над дюнами. Густая человеческая цепь понеслась под откос, навстречу прибли-кающимся рядам койючей проволоки. Люди бежали уже не в силах остановиться. Тяжесть разогнутых тел и амуниции неудержимо тянула вперед, заставляя перепрыгивать через ямы, с ходу врезаться в песчаные сугробы... Они бежали, в яростном крике раскрыв рты и удерживая в скользких пальцах деревянные винтовки.
Володька видел небо, по которому чертил зигзаги его черный штык. Только развернувшаяся у ног пропасть мог-ла оборвать накат пропыленных жарких человеческих тел, орущих сорванными голосами. Но и тогда Володька, не задумываясь, прыгнул бы в черную пустоту и, ударяясь о камни, разбивая в кровь ребра и голову, продолжал бы
кричать, до боли в руках сжимая обломок своей винтовки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29