.. А я сама еще никому ничего не сде--лала. От всех брала, но назад не возвращала...» .
— Господи,— тихо сказала Шура,— уже третий год войны...
За воровство рыбы Шуру не посадили, ее даже не судили. Злой Карла вызвал девушку в кабинет и хмуро проговорил, не глядя на нее:
— Была у меня твоя квартирная хозяйка... Таисия. Рассказала о той женщине... Конечно, ты поступила благородно, но если все так будут делать, то столовую растащат по рыбешке. Может, мне и придется отвечать, но я тебя в тюрьму не отправлю. Считай себя уволенной...
— А как же мне жить?— тихо спросила Шура. Горбун насупился, голова его еще глубже ушла в плечи.
— Раньше надо было думать. Теперь нечего каяться!
— А я не каюсь,— вдруг сказала Шура.
— Ну, знаешь!:— только и проговорил горбун и, вскочив из-за стола, стремительными шагами забегал по кабинету. Доски заныли и заскрипели, прогибаясь под толстыми подошвами кирзовых сапог. Он остановился перед ней, злой, взъерошенный, смотрел почти с ненавистью:
— Повтори, что ты сказала? Девчонка!! У меня Младшего сына в больницу отправили... дистрофия. Голодное истощение! А ты крала, воровала рыбу для черт еще знает Какого человека...
— Если бы я снова встретила того человека,— тихо перебила его девушка,— то я бы снова поступила так же...
— А я бы...— задохнулся от волнения горбун,— так не поступил бы никогда! Даже ради своего сына! Вам это понятно?!
— Да,— согласилась Шура и, помолчав, произнесла с глубокой убежденностью.—Но если бы я прошла мимо той женщины, то всегда бы считала, что убила ее... Я видела, как проходили мимо... .не оглядываясь. Я ходила раньше так же... Теперь не буду.
Горбун стоял у окна, смотрел во двор сквозь запыленные стекла. На черной ситцевой косоворотке белели закинутые за спину маленькие, как у женщины, нервно двигающиеся руки. Двор был пустынен, он порос травой, в углу у сарая валялись ржавые обручи и коричневая клепка бочек. Иногда, тяжело откинувшись назад, медленно проходили подсобницы, таща перед собой дымящиеся бачки с помоями.
Шура понимала, что сейчас ее судьба во многом зависит от этого человека.
— Ты хотела бы остаться в столовой?— спросил неожиданно горбун.
— Нет,— ответила Шура.— После всего?.. Нет, ни за что...
— Ты права,— он подошел к столу и задумался.-Ладно, как-нибудь выкрутимся... Иди домой. Найди себе новую работу и больше такие номера не выкидывай. Иди. Да не через зал, через черный ход!—закричал он сердито.— Не хватает еще, чтобы тебя узнали!
Шура покраснела и вышла в коридор. Она постояла у двери, прислушиваясь к знакомым звукам кухни, из которой доносились шипение пара, стук поленьев и голоса поваров. Потом, не глядя по сторонам, решительно пошла на улицу, через гулкий зал, наполненный людским говором и звоном алюминиевых мисок..
ЛОШАДЬ
Ее привел во двор Мишка-татарин. Так звали одинокого пожилого татарина, который жил в первом подъезде на третьем этаже. Он привел лошадь во двор и поставил, ее за углом стайки — двухъярусного деревянного сарая. Все знали, что ночью он оглушит животное молотом и взрежет горло ножом, А потом будет продавать темное конское мясо, взвешивая его на ржавом безмене. И заки-
пит на керосинках и в печках, в кастрюлях и горшках пенистое варево, распространяя на весь дом сладковато-душный запах. Так было уже не раз, и жильцы готовились к следующему дню, занимая друг у друга пару клубней картошки, соленые огурцы, миски вонючей черемши...
Лошадь стояла у сарая, привязанная веревкой к доске. Расставив вздутые ревматизмом худые ноги и опустив олову, она подрагивала пыльной кожей, сгоняя с себя мух, мягкими губами подбирала с земли сухие былинки. Воз-е нее толпились ребятишки, они совали пучки травы, хло-ал.и ладонями по острому крестцу и заглядывали в слезящиеся мутные глаза. Родители гнали их от лошади, ругались, в окне третьего этажа появлялось сердитое лицо Мишки-татарина, но, кажется, никакая сила не могла оторвать детей от усталого животного. Они подгребали к нему пряди сена, ставили перед мордой ведро с водой и с интересом смотрели, как лошадь медленно пьет, настороженно пофыркивая и шевеля вялыми ушами...
Уже вечерело. Родители начали растаскивать ребятишек по домам. Несколько раз выходил во двор Мишка-татарин, смотрел на небо, на лошадь, на светящиеся окна.
Шура сидела на бревнах, натянув на озябшие колени юбку, и тоскливо вспоминала все, что произошло с ней в столовой, беды Тоськи, свою неухоженную одинокую жизнь. Л лошадь стояла неподалеку, неподвижно, раздвинув узловатые ноги и с трудом удерживая на тощей шее большую костлявую голову.
Шурша распахнутым пальто, мимо прошла Надежда, та самая, жена погибшего штурмана. Она остановилась возле лошади, оглядела ее и громко засмеялась:
— Одр царя небесного... «Горят костры горючие! Точат ножи булатные!» Восемьдесят рублей килограмм.
Она запахнула пальто и опустилась на бревна рядом с Шурой. Достала папиросу, запыхтела ею, ловко сплевывая сквозь зубы. Насмешливо сказала:
— А ты что от меня бегаешь?! Или я для тебя зачумленная?!
Шура только пожала плечами и не ответила.
— Задаешься,— хмыкнула Надежда,— ясно...
— Чем?— не выдержала Щура.
— Своей порядочностью,— равнодушно ответила Надежда.— Но только по сегодняшнему времени твоя порядочность дешевле конского мяса. От мяса детишки на ноги становятся. Кровь теплеет. А от твоей порядочности
пользы для людей никакой... Ни книг об этом не напишут, ни лозунгов на клубе не вывесят. — А пускай,— хмуро сказала Шура.
— Не мяли тебя, не целовали,— усмехнулась Надежда.— Потом отцветешь, локти будешь кусать, да поздно. От твоего-то вести есть?
— Нет.
— А на полевую почту пишешь?
— А как же!— разозлилась Шура.
— Значит, поменялся адрес. Может, в госпитале побывал... В другую часть перевели. В военкомате спрашивала?
— Записали что-то. Сказали, что постараются найти.,. Да разве им до нас?
— Ничего,— насмешливо проговорила Надежда,— кое-кому и до нас дело есть. Находятся любители. Ты что тут сидишь? Очередь на лошадь заняла?
— Просто так...
— Я так думаю,— вдруг сказала Надежда.— Дважды жить не буду. Никто для меня еще раз это удовольствие не повторит, как пить дать... Но мне повезло. Порядочной и верной я уже была Теперь побудем и другой...
Из подъезда вышел Мишка-татарин и подошел к лошади. Он отвязал веревку и повел ее за сарай. Копыта мягко стучали по утоптанной земле. Лошадь шла за татарином, медленно переступая ногами и покачивая головой.
— От того, какая я,— продолжала Надежда,— ничего в мире не меняется. Лишь бы зла не делала, а там все — трын-трава... Кому я нужна? И перспективы на дальнейшее совсем нет. Вон нас сколько, баб-одиночек. А когда еще мужики настоящие вернутся? А вернутся, пацанки сопливые к этому времени подрастут... Не успеешь оглянуться, как придет старость. Без детей, без внуков. Старухи в платочках и темных юбках —вдовы бывших солдат...
Мишка-татарин вернулся из-за сарая и вошел в дом. Снова показался в подъезде, неся в охапке свернутые мешки, торчащие из клеенчатого фартука.
От Надежды пахло духами и крепким табаком. Она говорила спокойно, чуть посмеиваясь, изредка, сложив губы, раздувала огонек папиросы до синего пламени: И тогда освещалось ее красивое лицо с черными накрашенными
губами.
— Ты знаешь, как мой погиб?— сказала Надежда.— Прожектора светили сплошной стеной... Сотни зениток. Самолеты вспыхивали слева и справа, один за другим... И тогда команда: снять с себя куртки и набросить их на головы.
Чтобы не видеть ничего... Чтоб даже от страха не свернуть в сторону с боевого курса бомбометания. И корабль их вошел в разрывы, двигаясь ровно, точно по линейке... И никто не вернулся назад...
Мишка-татарин подошел к сараю, открыл его, недолго побыл там и, появился с тяжелой кувалдой. Он протащил ее по земле за ручку и остановился, у бревен.
— Уже сидите?— спросил он.— Раньше двенадцати не будет... Только своим стану продавать. У нас во дворе детишек больше всех.
— А катись ты со своей кониной,— сердито проговорила Надежда.— Живодер проклятый.
— Ай, ай!—покачал головой Мишка-татарин.— Тебе хорошо говорить, ты баба шлюха, стерва. Тебя даром и накормят, и напоят, а им что делать?!— Он кивнул на молчавшую Шуру и поцокал языком.
— Беда, беда... % тебе, Шурка, печенку дам. И крови дам. Колбасу сделаешь. В гости позовешь. Чай будем пить.
Он тихонько засмеялся и потащил по земле к сараю стальную кувалду.
— Черт, возьми!—выругалась Надежда.— Все о ком-то беспокоятся... И он туда же, благодетель! Лошадиный убийца... Пойдем, Шурка, к госпиталю. Там свидание у меня. Ничего, ребята...
— Знаете что?!— раздраженно сказала Шура.— Не трогайте меня. Идите сами, куда хотите.
— Так и будешь всю ночь сидеть на бревнах?
— Так и буду,— отрезала Шура.
Надежда отбросила окурок и решительно поднялась на ноги.
— Ну, вот что, ладно, пошли, я тебя с одним военко-матовским познакомлю. Если сумеешь его обворожить, то, глядишь, он тебе и поможет...
— Мне уже помогают,— недружелюбно ответила Шура.
— Дура, я серьезно,— перебила Надежда,— Одно дело в два места написать запрос, другое — в десять.
— Знаем мы эти знакомства,— прошептала Шура.
— Тю!—удивилась Надежда,—ты что? Пошли... Другого такого случая, может, и не будет. Я сегодня трезвая, а потому добрая. Глядишь, хоть тебе посчастливит...
Шура неуверенно встала и пошла за Надеждой. Тротуар скрипел под ногами женщин. Было темно, тихо и только от железнодорожного клуба доносилась патефонная музыка.
— Брр,— вдруг передернула плечами Надежда.— До чего же тоскливо... Это потому, что детей у меня нет,— подумав, ответила сама себе и замолчала.
— Возьмите в приюте,— посоветовала Шура.
— Ну ладно,— вдруг почти зло оборвала Надежда,— не тебе это решать!
Они прошли мимо черных навесов базара. В темноте, у столбов, стояли обнявшиеся пары. Виднелись солдатские гимнастерки и платки девчат. Иногда доносился приглушенный визг, бубнящий мужской шепот и легкий, чуть слышный треск жареных орешков, раскусываемых быстрыми зубами.
Надежда постучала в закрытые ворота. Стучала долго, пока на крыльце не раздались тяжелые шаги.
— Кто там? _
— Свои, свои,— сказала Надежда.— Принимай гостей, Сережа!
В калитке показался высокий офицер в накинутой на плечи шинели. Крепко уцепившись рукой за перекладину, он обрадованно закричал:
— Надежда наша? Ну, брат, ты, как всегда, во время... У меня двое парней. Мировые ребята. Один только оттуда... с фронта. Водка есть. Да вас двое? Третью мы найдем...
— Ты уже хорош,—усмехнулась Надежда и кивнула Шуре.— Пошли... Они не кусаются.
— Я с места не тронусь,— с возмущением сказала Шура.— Чего еще не хватало? Мы для чего сюда шли? Если я захочу, то и сама найду, где водку пить! И с кем! Ну вас всех...
Она резко повернулась и пошла от ворот.
— Что с ней?—услышала за спиной растерянный голос офицера.
— Шурка, вернись!— зазвенел голос Надежды.— Вот дура. Ну, просто дура...
Она догнала девушку.
— Ну и не входи в дом, шут с тобой,— заговорила она быстро.—А мне-то можно? А ты потолкуй с Сергеем. Он многое может сделать... И топай домой. Никто тебя не держит...
Надежда привела снова Шуру к воротам. Офицер стоял в калитке, посмеиваясь.
— Вот, Сережка, помоги девчонке... У нее дело к тебе есть. Я тебя прошу, помоги. Только рукам тут волю не давай.
— Да куда уж мне руками,— хохотнул офицер и, закинув шинель на голову, стал смешно натягивать ее на плечи. Продел в. рукав одну руку, изогнувшись и пританцовывая, стал всовывать в другой рукав вторую руку; Шура, не выдержав, тихонько- прыснула.
— Порядок в танковых частях,— удовлетворенно сказал офицер и-вышел из калитки.
— Ты не задерживайся,— бросила Надежда и зашагала во двор.— Мы тебя ждем...
Офицер остановился перед Шурой.
— Прошу,— сказал он вежливо, и Шура осторожно взяла его под руку. Сквозь толстое сукно шинели она ощутила деревянно-твердый протез. Рукав болтался на нем, как на палке.
Они медленно пошли по тротуару, и Шура старалась идти так, чтобы быть ближе к своему дому. Офицер послушно сворачивал за ней, дышал шумно, табаком и плохой водкой, под его сапогами прогибались доски тротуара.
Шура рассказывала ему о том, как рассталась она с Володей, как неожиданно покинула город, о том, сколько писем было отправлено на адрес полевой почты, и все они вернулись назад. И как уже ходила в военкомат, и там обещали найти Володьку, но вот прошло столько времени, и ничего.....
— Если бы вы помогли... Надежда говорила, что вы ожете... Я бы для вас все все сделала бы, ничего не пожалела... Правда, у меня ничего особенного нет, но если потребуется... Я займу у соседей. По блату можно талоны па водку отоварить...
— Да водка... это, конечно,—рассеянно повторил офицер.
— А я в столовой работаю,— ободрившись, соврала Щура!—У меня знакомых много.. Если хотите, то прошу к нам. Заходите разок на день. Тарелочку супа всегда выгадаем. Сейчас, знаете, с едой плохо...
— Так- сколько же ты его знаешь? — вдруг перебил офицер.
— Кого?— не поняла Шура.
— Да своего... Как он? Володьку, что ли...
— Много,— ответила Шура и мысленно посчитала.— Получается... июнь... июль... октябрь... Почти шесть месяцев! Полгода!
— А ждешь его сколько?
— Три года.
— Вот это жена. Повезло парню.
— Да... конечно.
— Свидетельство принеси.
— У меня его нет.
— Извини, как это?
— Вот так... не успели.
— Ты меня, наверное, за дурака считаешь? Обиженная Шура замолчала, медленно, чтобы не заметил, вытянула руку из-под его локтя.
— Три года его ждешь,— громко сказал офицер.— Встречались полгода. Никакой не муж. Война. Да ты что, в своем уме?! За это время свет пять раз вверх дном перевернулся.
— Не заметила,— сухо ответила Шура.— Извините за беспокойство.
— Нет, ты серьезно подумай,— сердито проговорил офицер.— Чего только могло не случиться? Да просто можно забыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29