На светлом дне рябили солнечные блики и сновали мальки, похожие на головастиков...
Володька сбросил ботинки, связал их шнурками и перекинул через плечо. Он поднялся на прибрежные дюны и здесь увидел спящую девушку. Она лежала, свернувшись в клубок. Ситцевое платье сбилось выше колен. Ее загорелые, в царапинах, ноги были по-девичьи тонки, а по худенькой шее бегал муравей, и девушка во сне ежилась, беспокойно поводила плечами.
Володька сел рядом на камне и прутиком провел по ее ноге. Она что-то забормотала и неохотно открыла глаза. Взгляд ее медленно прояснился, и она вдруг с удивлением приподнялась на руке. Увидела сбившееся платье, быстро одернула его и покраснела.
— Вам чего надо?! — сердито спросила она.
— Ничего,— пожал плечами Володька.— Ты кто такая?
— Знать больно много хотите!
— Так мы не договоримся.
— А я и не собираюсь договариваться,— фыркнула Шура.
— Ты здешняя,— догадался Володька.
— Нет, я турецкая подданная. Меня ночью с подводной лодки высадили...
— Я с тобой серьезно,— сказал Володька,— а ты...
— Серьезно?! — засмеялась, она.— Ишь ты какой... Ты, наверно, дачник? Здесь таких много. Ходят, собирают морскую траву и сушат на солнце.
— Зачем?
— Матрацы хорошие получаются. — Мягко, что ли?
— Нет, морем пахнет...
Володька поднялся с камня и спросил:
— Машины в районный городок тут часто ходят?
— А что, заблудился? Редко ходят. В четыре часа будет автобус, да народу в нем... ужас!
— Что же делать? — растерялся Володька. Он подумал, нащупал в кармане монетку и достал ее. Размахнувшись, бросил в воду.
— Лишние?! — прищурилась Шура и, приподняв подол платья, вошла по колени в волны, на ощупь, пальцами ноги отыскивая монетку.— Их находить надо, а он разбрасывается...
— Много ты находишь? — усмехнулся Володька, окинув ее взглядом.
— Нахожу,— спокойно ответила девушка.
— Научи.
— А ты счастливый? — вдруг-спросил а она.
— Я?! — удивился Володька и, пожав плечами, промолчал.
Он недоуменно посмотрел на девчонку и побрел по песку к самой кромке моря, чувствуя на себе взгляд странной незнакомки. Присев на корточки, подождал, когда волна хлюпнет в подставленные ковшом ладони, и с наслаждением окунул лицо в пенную воду. Не вытираясь, обернулся и-насмешливо прокричал:
— Ну, а сама-то... Много счастья?!
— А ты в нем понимаешь?! —откликнулась она с пренебрежением.
Володька вернулся к ней и потянулся к своим связанным шнурками ботинкам. Он ядовито проговорил, словно бы не замечая выжидающе приподнявшейся с песка деушки:
— Счастье ей нужно?!! Да какое оно, то счастье, с чего его едят-кушают?! Дите ты несуразное!
— Конечно,— задумчиво проговорила Шура, не обидевшись,— время у нас есть... А что если в самом деле тебя туда сводить?
— Куда? — не понял Володька.
— Да тут есть древний город. Весь в скалах. Одни пещеры. И еще дороги старые... никуда не ведут. Так там старинные монеты находят... Из глины. На одной стороне стрелы, а на второй носатая голова.
— Ну и что? — перебил Володька.
— Есть такое поверье: кто найдет монетку, тот будет счастливым. Курортники целыми днями роются.
— На всех хватает?
— Кому как... У меня есть.
— Значит, счастливая?
— А что, не видно?
Володька посмотрел на нее и словно впервые увидел этот острый вздернутый нос, покрытый, как каплями, маковыми ро-синками веснушек, выгоревшие волосы и всю худенькую мальчишескую фигуру в коротком ситцевом платье.
У Шуры была монета,- приносящая счастье. Она стояла с независимым видом, искоса разглядывая длинноногого худого парня с ботинками, переброшенными через плечо.
— Нам бы к четырем успеть,— неуверенно сказал Володька.— Тебя как звать?
— Шура.
— А меня Володька,.. Ладно, пошли.
Шура запрятала под ялик ивовую корзину и зашагала по берегу, выдавливая в песке твердыми пятками круглые ямки. Поеживаясь от острых ракушек, Володька последовал за ней.
ДОРОГА К «СЧАСТЬЮ»
Шли долго. Серо-желтые пологие холмы тянулись грядами. Их склоны были изрыты глубокими оползнями. Стояла разомлевшая от жары тишина. Не видно было ни души— вокруг только мертвые дюны, изредка жужжание заблудившейся пчелы да под ногами хруст меловых панцирей.
— Смотри, что я нашел! — закричал Володька. Он показал тяжелый кусок ржавого железа. Девушка подошла, взвесила его на лддони и вернула назад, вытерев руку о платье.
— Это от снаряда,—сказала она.— Ведь здесь полигон. В прошлом месяце из пушек шесть дней бухали. А сейчас тихо... Я же тебя напрямик веду, ты не боишься?
— От снаряда?! — удивился Володька и стал внимательно рассматривать осколок.— Солидный калибр... Надо взять на память. Я живой пушки в глаза не видел. Может» быть, только в кино...
— Железо как железо,— равнодушно проговорила Шура.
— Нет, ты не скажи,— возразил Володька.— Это железо специальное... чтобы убивать. Поражать живую силу противника...— Он приложил осколок к своему животу и покачал головой.— Да, не завидую...
— Кому? — не поняла Шура.
— Тому, которому попадет... Теплый.
— Это от солнца,—-ответила Шура.— А ты думаешь — будет война?
— Задавим врага в первые же дни,— уверенно перебил Володька. Он обвел взглядом холмы.— Смотри, вокруг живого места нет. Даже трава не растет. Разве человек такое выдержит?!
Он покрутил осколок в руках, примерился и вдруг -швырнул его в сторону. Черной точкой тот пронзил воздух, врезался в край воронки. Взметнулась пыль, и над землей, трепеща крыльями, поднялась серая птица. Она летела боком, отчаянно пища и делая нырки.
Вдали виднелся лес. Он был странным. Одинокие деревья стояли ровными рядами. Лес словно выстроился в шеренги. Когда подошли ближе, то увидели гибкие лозины, вставленные в деревянные станки. Очищенные от веток и листьев, высокие прутья тянулись длинными коридорами:
Володька и Шура шли вдоль качающихся на ветру лозин. Те скрипели и стучались стволами о края станков. Черные кривые тени лежали на песке, точно землю исчеркали полосами.
— Для учения приготовили,— объяснила Шура.— Тут неподалеку кавалерийская дивизия стоит... Лозу рубят саблями. Видишь, ее сколько тут? Возов пять, не меньше, а? А еще тут рядом есть место, где они препятствия на лошадях берут. Кони у каждого эскадрона разные... Тачанок с пулеметами полно. У бойцов шпоры, пики с флажками..,
— Лучшая в мире конница.,—с гордостью сказал Володька.
Где-то за холмами пропела труба. Звук ее повис в тишине и смолк.
— Пошли быстрее,— с беспокойством проговорила Шура.— Слышишь, сигнал?
Они торопливо зашагали в сторону от лоз. Вдали послышался глухой шум. Откуда он доносился, было трудно попять, но что-то громадное неудержимо катилось по полю. Казалось, из-за холмов идет сплошная стена ливня. Земля задрожала от слитного топота: еще невидимая лавина конницы охватывала холмы кольцом грохота, звона и ржания. И медленно над краями холмов вставала полоса клубящейся пыли.
Первые сотни всадников вынеслись из ложбины. Коричневые, белые и черные потоки хлынули на поле. Они слились в тугой вал, над которым сверкали вспышки вскину- тих сабель. Кони, люди перемещались в одну клокочущую громаду, неудержимо катящуюся с холмов, затопившую
все вокруг.Испуганно оглядываясь, Володька и Шура бежали по полю. Перехватывало дыхание, ноги утопали в песке. Грохот за спиной нарастал. Земля заныла от бешеного ритма копыт. Казалось, еще немного, и Шура упадет. Володька схватил ее за плечи и толкнул в яму. Вместе с ней покатился на дно.
Где-то снова пела труба. Первые ряды всадников уже врезались в коридор из тонких лоз. Воздух полоснули зигзаги клинков. Подсеченные прутья полетели в песок. Лавина выкатилась на поле и, разделившись на эскадроны, точно растворилась в тучах пыли. Еще долго было слышно ржание, крики людей...
Володька и Шура выбрались из ямы. Поле было пустынно, и только одинокие, несрубленные лозины колыхались на ветру. Землю усеивали размолотые, копытами лошадей прутья и опрокинутые кресты деревянных станков.
Платье и руки Шуры были в песке. Володька осторожно стал отряхивать ее.
— Ну, что ты? Испугалась, дурочка? Это же учение... Он краем рубашки вытер пыль с ее лба, потеребил за кончик носа, и Шура слабо улыбнулась.
— Вот и пришли за счастьем,— засмеялся Володька.— Чуть кони не растоптали.
— Это дальше,— прошептала она.— Еще далеко...
Они шли молча. Все та же горячая тишина висела над землей, звенели кузнечики и колыхался в мареве горизонт. Но теперь словно что-то изменилось в облике окружающей природы. Резко вскрикивала невидимая птица, четче обозначились камни, вгрузшие в песок, и все это — ленивое движение облаков, шорох ветра в цепкой выгоревшей траве — все несло неосознанную тревогу. А, может быть, тревога была в самих людях, и поэтому они так часто оглядывались, прислушивались и торопливо шагали вперед, вытирая с лица пот и тяжело дыша.
— Зря мы пошли полигоном,— сказала Шура.
— Странно,—задумчиво проговорил Володька.— Вот так живешь. Ешь, пьешь. Нормальная жизнь. И не знаешь, что где-то рядом вот такое... Ходят в атаку, пушки бьют.
— А там, дальше,— Шура показала за холмы,— там самолеты бомбы бросают. Цементные бомбы, они не взрываются... Их потом подбирают и снова кидают. Если целыми остаются... Тут все под войну отдано. На море щиты из бревен плавают. Корабли по ним из дальнобойных орудий стреляют. В лесу зенитки стоят. Самолет тянет за собой надутую колбасу, а зенитки тарахтят. Теперь тут ничего не вырастет. Все выбили да вытоптали...
Показались горы. Были они с покатыми вершинами. На небольшом плато стоял мраморный мавзолей с приткнувшейся к нему хибарой, сбитой из досок и листов фанеры. Покосившиеся каменные столбы, увенчанные гранитными чалмами, указывали место заброшенного мусульманского кладбища. Крошечные ящерицы прятались в глубоких прорезях витиеватых букв... Из темных обвалившихся пещер дышало погребной сыростью. В траве валялись вросшие в землю осколки белых колойн и грубо обтесанные камни.
Они проходили по подземным переходам, останавливались в пещерах. Где-то капала вода, не спеша и размеренно капли долбили камень. Под темными сводами попискивали летучие мыши, шевелились, осыпали пыль и известковую крошку. Иногда гора словно вздрагивала бесшумно,—то из какого-то отверстия дышал сквозняк и колебал тяжелый, устоявшийся воздух. Здесь не было ни стрелок, ни надписей, и ничто не говорило о том, что это место посещается людьми. Но, приглядевшись, Володька и Шура увидели на стенах следы ударов кирок, на полу — углубления для костров и окаменевшие бревна. Прошло, наверно, много веков с тех пор, как голоса последних жителей пещерного города наполняли шумом подземные переходы.
Когда-то сюда въезжали высокие арбы на двух колесах, и ямах лежало зерно, а в кузнице шипел кожаный мех и наперебой стучали о наковальню молотки. От всего этого остались только полосы сажи, глубокие колеи дорог и пробитые в скале квадратные окна, похожие на крепостные бойницы. Пыль покрывала все толстым слоем. Может быть, В этом-слое пыли лежал прах истлевших одежд, сгнившие ясли конюшен, раскрошенные ветром каменные крупицы обожженных огнем глиняных горшков... Проходили сотни лет, были пожары, землетрясения, эпидемии и войны, за это Время вымирали и рождались новые поколения, а падающие со свода пещеры капли успевали выдолбить в камне всего лишь выемку величиной в ладонь. И сейчас, подставив каплям сдвинутые ладони, Шура смотрела вверх, туда, откуда из темноты летели ей навстречу тяжелые, литые, как пуля, свинцово-холодные водяные желуди.
Они молчали, но думали об одном и том же. Капли стучали, как часы, и каменный громадный футляр отзывался на каждый удар гулким эхом.
— Когда человек уходит... умирает,— сказал Володька,— от него не остается ничего... ничего... Память, дела... это все разговоры...
— А все, что нас окружает,— возразила Шура,— дома, тротуары, корабли?..
— Мы все привыкли измерять временем одной человеческой жизни. Нашей собственной жизни. Мы все считаем, . что никогда не умрем. Умирают другие. А раз будем жить бесконечно долго, то и никогда не забудутся наши, мать, отец, дети... кровать, на которой спим, комната... Ты понимаешь? А в самом деле, через два поколения, через сто лет уже никто не вспомнит о нас. Словно мы и не существовали на свете. Вот в этом городе жили тысячи людей, а что мы знаем о них? Они все ушли, словно под землю провалились...
— Они перебрались на берег,— сказала Шура,— построили крепость... Возник новый город.
— Нет, я говорю сейчас не о целом народе. А о каком-то Перебейноге или Али-бабе, который вот тут сидел когда-то, закоченев от холода, и собирал по капле воду в кривобокий горшок!..
— Ты считаешь, что все напрасно? —. спросила Шура.— Живем или не живем, все равно через сто лет; даже не вспомнят.
— Да черт с ними, пусть не вспоминают,— вдруг засмеялся Володька.— Я к тому, что для чего-то же я родился в этом мире? Хотя, я думаю, если буду жить честно, без подлостей и выдержу все, что заготовлено мне наперед, то, глядишь, это и потомкам пригодится...
— А я об этом не думаю совсем,—тихо произнесла Шура.— Просто живу... чищу картошку, на танцы хожу. А потомки? Это будут, наверно, мои дети.
Они нашли палки и начали ворошить ими груды камней, отыскивая монеты.
— Не так-то это просто,— говорила Шура, бродя по колени в траве и внимательно разглядывая землю под ногами.— Иногда в таком месте найдешь, что только удивляешься — как сюда попали?.. Да и людей сюда много ходит... Экскурсии и просто так, каждый за своим счастьем.
Они вышли к мавзолею. Из-за угла показался высокий грузный человек. Он держал в руках по ведру с расплескивающейся водой. На нем были нечищеные яловые сапоги выше колен и черный старый пиджак, распоротый на спине. Цыганская борода курчавилась на щеках.
— Здешний смотритель,— проговорила- Шура.— Он тут все оберегает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29