В воздухе двигались стрелы кранов. "Серо-зеленый утюг военного корабля тяжело просел в грязную порто-вую воду. Его башенные орудия были зачехлены, и брезент списал с них.
Громко кричали вахтенные, грохотали лебедки. Распаренные милиционеры, упираясь ногами в землю, спинами теснили толпу женщин. В громадных, сплетенных из просмоленных канатов сетках плыли над портом груды зеленых ящиков и тюков...
Красный растерянный милиционер подбежал к Володь-ке и Шуре и стал торопливо толкать их за ограждение. В.о-лодька вырвался из его рук и отбежал в сторону. Он схва-тил Шуру за рукав, они нырнули в дыру решетки и оказа-лись в гудящем водовороте людей, заполнивших припортовую площадь.
Дым и языки пламени выплескивались из окон полуразрушенного здания. Посреди мостовой зияла глубокая коронка, разбросанные взрывом булыжники, точно пушечные ядра, валялись среди стекольного лома.
— Пока... Прощай!.— закричала Шура и побежала по улице, нырнув в какую-то подворотню.
— Прощай! — Володька остановился, тревожно озираясь по сторонам. Из дымящихся окон соседнего дома летели выбрасываемые тюки, корзины, гулко лопались об землю цветочные горшки, подскакивая, дребезжали на камнях сковородки и кастрюли. Распластываясь крылом, мягко падали из оконных проемов одеяла и простыни. В дыму мелькали лица, слышался отчаянный детский крик. В порту выла корабельная сирена.
Прямо у Володькиных ног шмякнулся фанерный чемодан и распахнулся, вывалив на проезжую часть улицы белоснежные стопки глаженого белья. Ветер развернул верхнюю простынь и бросил: словно прилепив, на опаленную сажей стену горящего здания. И она сразу начала чернеть, завиваясь с краев красным кантом огня.
Потрясенный, Володька медленно пошел вперед, не зная, куда и зачем, сквозь крики, треск пламени и беспрерывный надсадный вой сирены незнакомого портоврго города, так неожиданно и страшно вошедшего в его жизнь.
«Что делать? Что?! Один среди незнакомых людей, без денег — в кармане звенят жалкие копейки, без документов — студбилет и паспорт в городишке, куда еще нужно как-то добраться..
Мама родная, связался на свою голову с какой-то взбалмошной девчонкой. Каменный древний город?! А вражеские бомбовозы уже стартовали со своих аэродромов. Этак без него, Володьки, война начнется и закончится. Позора не оберешься...»
На попутных автомашинах Володька вернулся в свой городок. Бросил в чемоданишко барахлишко, сунул в пиджак документы — и снова на дорогу, подняв для голосования руку. В портовый город приехал под вечер и поразился тишине, царящей на его пустынных улицах. Иногда навстречу шагали патрули — моряки с винтовками за плечами, на их поясах висели штыки в кожаных ножнах и патронные подсумки. Зеленые ленты противогазов перекрещивали черные бушлаты.
На вокзале сотни людей лежали на деревянных лавках, сидели под стенами, вились в длинных очередях у кассовых окошек. Пассажирские поезда брали штурмом, залезая на крыши, висли на поручнях, охрипшие от крика проводники напрасно взывали к порядку.
В темнеющем небе пухлыми червяками висели таинственные аэростаты. У кирпичного домика с надписью «КИПЯТОК» возле его медных кранов стояли женщины с чайниками и бидонами. Крутые струи парящей воды грохотали о днища железных посудин, выплескивались через край, наливаясь в лужи с плавающей шелухой семечек.
Володька долго бродил меж составов, с недоумением всматриваясь в беспокойное движение пассажирских толп: «Куда их столько едет?! Зачем?! Разве не началась война?.. Сейчас у всех должна быть одна цель — винтовку в руки, пару гранат за пояс и вперед! В жаркий и прекрасный бой за Родину... Во имя... Не щадя собственной жизни... И во славу... А тут кипяток и мирные разговоры о билетах. Капризный детский плач. Ругань с затурканными проводниками... Глаза бы не видели...»
Володька забился в угол между чьими-то узлами и чемоданами, насунул на лицо кепчонку и постарался заснуть,но сон не приходил, ещё долго, мешали тревожные мысли о матери, которая, конечно же, волнуется, о самом себе — что ждет его в завтрашнем дне? Всю ночь гудели парово-зы, словно трубные зовы низко летящих птичьих стай.
А наутро Володька отправился в ближайший районный военкомат. Несколько часов он выстоял в длиннющей очереди таких же, как он сам, парней без повесток. С какой завистью они. смотрели на тех, которые приходили уже с котиками и ивовыми корзинами, окруженные родственника ми и друзьями, слегка хмельные и возбужденные проводами. Громкоголосые сержанты выстраивали мобилизованных в неровные колонны, вперед выступал духовой оркестр, и под победно-торжественные звуки музыки сотни людей Шагали не в ногу, прощались с остающимися взмахами рук, растерянными улыбками и заслезившимися глазами.
— Эти фашистам дадут... Повезло, уже пошли... Скоро и бой,— переговаривались парни, провожая встревоженными взглядами уходящую за поворот улицы колонну.— Л без повесток, говорят, не берут... Отсылают назад. Тут, рассказывают, капитан принимает... Ну и зануда-а! К документам чуть не принюхивается. Гонит по домам...
Дошла очередь и до Володьки. В душной комнате усталый, с землистым лицом капитан сердито уставился на него красными от бессонницы глазами:
— Ты что, смеешься надо мной?! Ты ж у нас даже не прописан!
— Так мой дом... за семьсот километров,— начал было Володька, но капитан пришлепнул по столу ладонью.
— Ну и марш! Билет тебе достать?I Езжай домой! И по месту жительства...
— Буду я время терять,— упрямо проговорил Володька.— Туда-сюда...
— Будешь! — отрезал капитан,— как миленький! Или я тебя просто сдам в милицию. Как бродягу! Ясно?!
— Нет,— хмуро покачал головой Володька.
— А именно?! — грозно приподнялся из-за стола капитан.
— Война идет, а вы...— тихо упрекнул его Володька.— Я ж не в дом отдыха прошусь... Пожалуйста, товарищ капитан.
— Таких, как ты,— капитан ткнул пальцем в сторону пина,— тысячи... Должен быть порядок! Есть мобилизационные планы! Езжай домой... Мать, отец?
— Мать... Отца нет, умер,
— Пожалей мать. Ведь одна. Когда надо — тебя призовут. Топай, парень. Не отрывай время...
Володька пробрался по коридору, забитому людьми, вылез на крыльцо, отерев со лба пот рукавом пиджака. Завидев его, парни приумолкли..
— Писаря-я! — выдавил из себя Володька,— что они понимают?!
— Куда ж ты теперь, хлопец?
— Да что, один, тут военкомат?! Не везде же такие капитаны?! Концы найде-е-ем...
За день он успел простоять в очереди еще к одному капитану из райвоенкомата. И хотя атот был совсем не похож на первого, он, как и тот, отослал Володьку домой: «Езжай немедленно! Тут тебе делать нечего! Залезай на крышу вагона, лезь в угольный ящик, но чтобы духа твоего в городе не было... Военное время, а ты, парень, без прописки!»
Расстроенный, Володька вновь вернулся на вокзал. Место его в углу зала ожидания было уже кем-то занято, и он переночевал под дубовой лавкой, кинув под,щеку, вместо подушки, кепчонку. Проснулся от голодных спазм в желудке. Открыл глаза и увидел ряд ног. И услышал над собой бубнящие голоса — мужской и женский. Сквозь щели шли дурманящие сладкие запахи разваренной курицы и теплого хлеба.
Володька вылез из-под лавки и поплелся в туалет умываться. Выбил пыль из одежды, причесал взлохмаченные волосы, насосался из крана холодной воды до одури и пошел с вокзала,,,выспрашивая у встречных дорогу к следующему военкомату. На углу улицы выскреб из кармана мелочишку, пересчитал и купил у лоточницы пару пирожков с ливером. Медленно жевал пахучее тесто, стоя в молчаливой толпе под черным раструбом репродуктора. Советское информационное бюро сообщало: «...Под натиском превосходящих сил... Временно оставили... Города...»
День начинался со скорбных известий, вызывающих чувство ненависти к тем, кто жег города, бомбил мирные села. Недоумение читалось на замкнутых лицах слушающих радио: «Как же так?! Когда же сокрушительным и беспощадным ударом...?! Что случилось... и почему?!»
День начинался легким комариным жужжанием еще невидимых самолетов и захлебывающимся лаем полуавтоматов на военных кораблях, суетой сердито покрикивающих дружинников с белыми повязками на руках, загоняющих людей в подворотни и подвалы, оборудованные под бомбоубежища. Ясное небо залепливали белые пухлые клубы
зенитных разрывов, словно об голубое стекло небосвода разбивались мягко слепленные снежки.
И снова была длиннющая очередь к двери военкома-говского кабинета, и на этот раз пожилой майор долго и Наставительно, точно учитель, втолковывал Володьке о не-законности и легкомысленности его просьбы. А Володька уже тупо смотрел поверх его лысой головы в раскрытое окно и видел двор, забитый людьми, телегами и пыльными Машинами с горластыми сержантами, что-то выкрикивающими из кузовов по трепещущим на ветру спискам.
— Ты что, паренек, плохо себя чувствуешь? — неожиданно спросил майор, на полуслове прервав свои нотации.
— Нет, чего там,— пожал плечами Володька,— так примете?
— Иди,— махнул рукой майор, устало улыбнувшись,— ишь, каменный... Когда потребуешься — сами позовем.
И Володька снова вышел на улицу города, бездумно поплелся куда глаза глядят. Солнце припекало, каблуки ботинок мягко утопали в расплавленный асфальт. Чуть подташнивало от голода. И на сердце было тоскливо — белый свет не мил. «Возвращаться домой?! А там ребята все уже и серых шинелях, с оружием в руках. И придет он, Володька, с юга, как с курорта... А ведь тут ближе к фронту, чем там... Вон корабли в порту... Миноносцы и торпедные катера. Только что отстрелялись, матросы банят стволы пушек щетками... Мужская работа. Война...»
Володька протиснулся между отогнутыми прутьями железной ограды и потащился по причалам мимо громадных пирамид бочек, штабелей зеленых ящиков и бухт, тронутой ржавчиной колючей проволоки. Мимо него по доскам грузчики катили одноколесные тачки, громко покрикивая: «Эй, сторони-и-сь... Зашибу-у! Клювастые краны поднимали над корабельными палубами машины-полуторки, и они записали в воздухе, медленно вращаясь на троссах, растопы-рив колеса, обутые в новые скаты. По сходням, сколоченным из шпал, осторожно, судорожно подергиваясь, двигались к черной дыре трюма свежеокрашенные танки, звякая наборными лентами гусениц. Все это двигалось, нака-тывалось, падало на Володьку, он словно бы всему мешал, со всех сторон на него кричали, гудели, били в колокола, дзинькали звонками. Совсем, запутавшись, парень выбрался из складских лабиринтов и вышел к чистому причалу. Одинокие буксиры и катера терлись боками о каменные стенки. Белая замусоренная пена выплескивалась на
гладкий бетон и разливалась в тонкое стекло с темными усиками от шевелящихся камешков. Вольный ветер шел с моря порывами. Володька выбрал место возле канатных бухт, устроился поудобнее и прикрыл веки, с наслаждением подставив лицо солнцу. Он незаметно уснул, прижавшись щекой к толстым веревкам, источавшим запах смолы. Сколько спал, он понять не мог, но.-когда пробудился, то небо уже наливалось вечерней синевой.
Володька поднялся и побрел по бетонному обрезу, бездумно разглядывая качающиеся на волнах катера и шлюпки. На палубе буксира он увидел парней в тельняшках и-накинутых на плечи матросских бушлатах, окруживших сидящую на табуретке девчонку. Возле ее ног стоял большой медный бак с водой, куда с бульканьем падали быстро очищенные картофелины.
Володька так удивленно и замер, узнав в ней свою знакомую... Как ее звать? Да, Шура, ну точно... Шурка с ее выгоревшими летящими на ветру волосами,, ситцевым платьицем, выцветшим почти добела и ловкими загорелыми руками. Парни гоготали, слушая ее.
Заметив на причале остановившуюся фигуру, девчонка задорно .прокричала:
— Эй! Чужие разговоры слушать вредно-о!
— Давай проваливай! — загудели парни.—Чего столбом... Давай! Чеши дальше!
— Да это я,— сказал Володька.— Не узнаешь, Шура? Девчонка перешагнула через медный бак и подошла к корме буксира. Вглядевшись, с радостным изумлением закричала:
— Володька-а? Нашел?!
Она стремительно пробежала по дощатому трапу и бросилась на плечи Володьки, закружилась, хохоча:
— Я так и знала-а! Ты меня извини, что тогда тебя бро-сила-а! Перепугалась ужас — кругом дым, огонь...
— А я вот шел тут,— неуверенно проговорил Володька,— гляжу, а ты картошку чистишь. Так обрадовался...
— Значит, и не искал? — с чуть приметной обидой спросила она и потащила его с причала под насмешливые выкрики оскорбленных парней с буксира. У бухт с канатами они сбежали к морю и опустились на гальку, перевитую высохшими водорослями.
— Ты меня хоть вспоминал? — бросила она с нарочито беззаботным видом.— А хорошо тогда было... Чего ты в нашем городе? Ведь война. Многие уже ушли...
— А-а,— гневно вспыхнул Володька,— словно я никому и не нужен! Или пацан какой! Малолетка... В голове не укладывается! Война! А они...
— Ты это о чем? — удивлением наполнились ее глаза.
— Да все о том же! — воскликнул Володька.— Я туда, Я пода... Там капитан, там майор, и все точно сговорились...
И он, торопясь, гневно замолкая, рассказал ей о своих мытарствах по военкоматам и неизменных ответах на все его просьбы.
— Что ж теперь делать? — с отчаянием закончил Володька.— Гонят отовсюду, словно... Да я...— И совсем уже тихо: — второй день на четырех пирожках. Так и концы отдать можно. Без всякого фронта.
Она сидела на гальке, сдвинув ноги и поджав колени И подбородку. Глядела на него, наморщив лоб, не отры-паясь.
— Господи, какой же ты еще глупый,— наконец прошептала она без улыбки.
— Как это понимать? — подозрительно прищурился Володька.
Шура поднялась с земли, легким движением руки отряхнула платье и окинула Володьку чуть насмешливым ни лядом:
— Будем считать, что это я тебя нашла... Второй раз. Смотри, третьего раза может и не быть. Пошли, салага.
Капитан буксира молча выслушал Володьку, барабаня кончиками пальцев по туго натянутому верху белоснежной фуражки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29