— кричал он.— Люди-и-и, пустите, ради бога-а! — умолял он и дергал Шуру к другим дверям, похожим на окованные железом ворота.— Девочку возьмите, гады... Откройте на минуту!!
Шура слышала, как за ними бежали остальные люди и тоже стучали в двери, упрашивали, кричали в голос, грозили или пытались ломать доски, кроша' их яростными ударами гальки.
— Люди-и-и! Откройте, люди-и!
Эшелон стоял неподвижно, безмолвный, словно вымерший, но все уже знали, что он был наполнен дыханием притаившихся людей, сдавленными разговорами и редким плачем перепуганных детей. Иногда сверху вагона откидывался, железный люк и из темноты, в которой виден был дрожащий свет коптилки, раздавалась ругань или женский голос надрывно кричал:
— Чего колотишь, чего?! Дыхать нечем, по крышу забито! Давай дале...
Снизу, от насыпи, сразу доносилось несколько голосов:
— Порасселись там,-гады! Буржуи чертовы! А ну, открывай! Тут тоже дети!. Креста на вас нет!
И кто-нибудь невидимый в темноте, но самый отчаянно-яростный, вдруг выкрикивал:
— Своих бросаете?! Стрелять вас надо-о-о!
Звякнув, люк захлопывался, и люди, бежали вдоль темного строя вагонов, скрипя галькой, тяжело дыша и колотясь в безмолвные деревянные коробки, окованные крашеным железом.
Милиционер все тащил Шуру, больно дергая ее за руку, потом остановился и стал подсаживать. Шура стукнулась щекой о что-то твердое, ухватилась пальцами за какой-то угол и стала подтягиваться наверх. Но в это время оттуда, куда она лезла, послышался окрик, руки соскользнули, и она полетела вниз.
Шура приподнялась на земле и увидела длинный борт платформы, затянутой брезентом. Там, поставив на угол ногу в сапоге, стоял человек с винтовкой, направленной на милиционера.
—Назад! — кричал он и поводил жалом сверкающего штыка. За спиной человека была луна и желтеющий край тучи, но черная голова в кепке закрывала их.
— Девочку возьми,— попросил милиционер.
— Назад! Оборонный завод эвакуируется... Под трибунал хочешь? Назад!!
— Дура ты,— милиционер отвел в сторону штык,— человек погибает,, а ты трибуналом пугаешь. А за человека кто отвечать будет?
— Это не мое дело.. Не трожь винтовку, стрелять буду! Шура стала медленно подниматься с насыпи, опираясь руками на ледяную гальку.
— Ах ты вот какой! —вдруг тихо и с ненавистью прошептал милиционер, и часовой чуть попятился от угла платформы.
— Но, но, но...—неуверенно сказал он.
— А- ты знаешь, кто я? — голос милиционера окреп.— Ты что, не видишь форму? Или для тебя уже Советская власть кончилась?
— Ну, ладно, ты брось,— часовой растерянно искал слова.— Вижу, что милиционер... Ну так что?
— А то, что я приказываю тебе взять этого человека! — перебил милиционер.— Как исполнение моего служебного долга! Именем Советской власти!
Часовой убрал винтовку, потоптался и вдруг сказал:
— А идите вы псе к черту! Может, меня и не было на этом углу... Может, она сама залезла...
Он закинул винтовку за плечо и пошел в темноту; на другую сторону платформы.
Милиционер засуетился, подвел Шуру к платформе, на секунду неожиданно обнял ее и коснулся губами щеки.
— Давай, доця, давай. Ни пуха тебе ни пера.,. Может, свидимся, а нет,— так нет... Прощай, милая.
Он поднатужился и, кряхтя, начал толкать Шуру на платформу. Девушка была тяжелой, силы совсем оставили ее. Слабыми руками пыталась цепляться за угол, срывались ноги, наконец, с трудом перевалилась через край и рухнула на платформу, уткнувшись лицом в мокрый брезент, от которого пахло мазутом.
Вскрикнул паровоз. Дернулся состав. Пошел медленно, набирая скорость. Сквозь крики оставшихся. Мимо нависших стен сожженного полустанка. Куда? В черный мрак, и котором громко били железом о железо, все чаще, чаще, пока удары не слились в барабанящий грохот. Вошел ветер. Он вырвал из-под лежащей Шуры кусок брезента и развернул его над ней черным ломким крылом. Крыло наотмашь хлестало по доскам, затем выровнялось и зареяло
в темноте косым парусом... Л десятки, сотни торопливых рук хватали из-под колес ржавые и погнутые гвозди, разгибали их звенящими молотками и наперебой вколачивали в гудящие шпалы...
БОЙ
В первом же бою Володькин полк потерпел поражение. Он шел в атаку по длинному бесконечному осеннему полю, на котором росла картофельная ботва, вбитая в раскисшую землю недельным нестихающим дождем. Бежали долго, крича ура-а-а!, прямо на невидимые пулеметы. Мокрые столбы разрывов мин вырастали среди редкой цепочки людей. Бежали и падали в грязь, роняя необстрелянные желтые-винтовки.
Низкие тучи стлались по серому небу. На далеком горизонте светлел день. -И поле было такое громадное, что его размытые края сливались с тем странным миром, в котором где-то было солнце, теплая земля, и покрытые коростой грязи измученные, люди не бежали цепью, невидяще. тыкая перед собой блестящей соломинкой слабого штыка...
А потом вышли немецкие танки. Они катились медленно, часто останавливаясь. Поредевшая пехотная цепь залегла, послышались хлопки винтовочных выстрелов, а танки все шли, и тогда пехота побежала назад, оставляя на картофельном поле темные бугры упавших...
На всем поле эти люди были одни, за ними не стояли другие воинские части, и уже ничто не могло удержать беспорядочную, толпу. Где-то еще били одинокие противотанковые пушки. Два черных клуба дыма поднялись к небу от замерших танков, но напрасно ротные командиры стреляли из пистолетов в воздух и кричали сорванными голосами.
А дождь все лил, барабаня по лужам, расквашивал землю, омывал вывороченную, взрывами розовую, как человеческая кожа, картошку.С одиноких деревьев слетали последние листья. Сизые тучи напоминали о первом, снеге, и порывистый ветер заворачивал на убитых полы мокрых шинелей...
Люди добежали до своих окопов, по дну которых текли ручьи, подмывая оседающие стены, но мины стали разрушать переходы, после каждого попадания обваливая груды чернозема, перевитого бледными обескровленными корнями... .
Володька с трудом вылез из окопа и, оглянувшись, увидел только далекие коробки движущихся танков, взблески орудийных выстрелов и рядом с собой, на расплывшемся бруствере, человека с расколотой синей головой.
Володька поднял винтовку и бросился дальше. Потом поскользнулся и, на минуту ослепший, остановился под дождем, раскинув измазанные землей руки и задрав к небу черное лицо.
Откуда-то из серой пелены дождя вынырнул лейтенант с волосами, приклеенными к щекам.
— Мать твою... перемать! Наза-а-ад!!..
Он толкнул Володьку в грудь и побежал дальше, к другим. Володька нерешительно затоптался, но тут за его спиной что-то лопнуло с оглушительной силой, и он, по-заячьи втянув голову в плечи, бросился вперед.
Потом он оказался на широкой дороге с размытыми глубокими колеями. Они шли по ней редкой толпой, молчаливые, грязные, не узнающие друг друга. Дождь окончился, но небо опустилось еще ниже. Два ряда черных, точно обугленных, верб тянулись вдоль кюветов. Толстые мокрые стволы торчали из земли, покосившись в разные стороны, как редкие корявые зубы, па залитой водой оловянной полосе бесконечной дороги.
С ним поравнялся знакомый боец. Он шел, тяжело опуская громадные ботинки, точно высекая ими из луж мутные искры брызг.
— Курить есть?
Володька отрицательно покачал головой.
— Говорят, лейтенант застрелился,— продолжал боец.
— Зачем? — равнодушно спросил Володька.
— Не вытерпел позора. Володька поморщился.
— А где Ворсин?
— Говорят, он с гранатой на танк пошел...
— Говорят,— усмехнулся Володька.-— Кто за это все отвечать будет? Кто?
Боец подышал на пальцы и опустил уши пилотки,
— Кто же... Мы, конечно,— подумав, сказал он,
— Мы?!—удивился Володька.
— От нас требовалось задержать противника на четыре часа, а мы драпанули...
— С винтовками?! Против танков?!
— А если другого ничего нет?!
Они замолчали. Показалось разрушенное село. Среди белых стен хат стояли черные трубы. Бойцы молча шли по дороге, не обращая внимания на редкие пожары и разбитые телеги, валяющиеся на обочине. За поворотом улицы стояла застрявшая в грязи штабная эмка. Несколько человек пытались сдвинуть ее с места. Увидев отступавших, один из командиров кинулся от машины им навстречу.
— Стой!! Стой-о-ой, кому говорю-ю!?
Это был командир полка. В длинной кавалерийской шинели с заткнутыми за пояс полами, он стоял посреди дороги, вырвав из кобуры наган:
— Бойцы-ы! Ваши товарищи сдерживают врага-а! Впе-ре-е-д, бойцы-ы!!
Майора торопливо обходили со всех сторон, стараясь не смотреть на его перекошенное гневом и бессилием лицо.
— Стой, парень,—устало проговорил боец, и Володька безропотно подчинился ему. Они сняли с плеч винтовки.
— Дура-а! — панически крикнул кто-то, пробегая мимо,— рви когти-и! Окружают!
Среди суматошной толпы, грязной и безликой, в которой все походили друг на друга горбами набухших шинелей, расплюснутыми пилотками и рыскающими взглядами из-под лбов, выделялся высокий старшина. Он шел медленно, выбирая, куда ступить новыми кирзовыми сапогами. Мокрый светлый чуб лихо свешивался на правое ухо. Широкоплечий и красивый, он шагал по дороге, держа в руках зеленую каску, полную сушеного "компота и, сплевывая косточки, весело улыбался, поглядывая по сторонам.
— Старшина, сюда! — закричал майор. Тот подошел и попытался щелкнуть грязными сапогами.
— Слушаюсь, товарищ майор!
— Где ваша рота?
— Не могу знать, — старшина чуть пожал, плечами. -Кудысь делась...
— Вы знаете, что на оставленных вами позициях продолжают сражаться ваши товарищи?!
— Так то ж уже смертники, товарищ майор, — нахмурился старшина. — Напрасно людей губим. От этого пользы не будет. Надо вызвать танки, самолеты подождать. Я живой человек, второй раз на свет не нарожусь. Вы уж меня поберегите.
— Я повторяю, где ваша рота?! — тихо спросил майор.
— Разве сейчас во всем этом разберешься, товарищ майор? Драпаем.
— Драпаете? — лицо майора потемнело, и он поднял руку с наганом. — Драпаешь, сукин сын?!
Грохнул выстрел.
Старшина выронил каску. Сушеный компот рассыпался на дороге...
— Мамочка... — прошептал он, а глаза его еще не понимали, что произошло — они были недоуменные и растерянные. Упал головой вперед, зарывшись в грязь лицом, заелозил ногами по земле.
— За мной,— сказал майор стоящим рядом и, дрожащей рукой сунув наган за отворот шинели, зашагал по дороге, навстречу отступавшим. И те останавливались и шли за ним.
Опять стал моросить дождь. Вода хлюпала в ботинках, стекала по насквозь промокшей шинели. Холод сводил тело судорогой, и зубы выбивали дробь. Казалось, что даже внутренности закоченели. Напуганный Володька брел по грязи, держа винтовку в руках, и смотрел вперед, туда, где расплывались в дожде покосившиеся вербы и мокло бесконечное картофельное поле.
«Где же мудрая продуманность движения воинских соединений?! Ликующий порыв самоотречения, когда человек забывает, кто он, и им владеет только неистовое желание подвига?! Или война—грязь, стертые ноги и одиночество На залитой дождями дороге?» —думал Володька.
Они шли через лужи, оступались в ямы, пока вдруг не увидели людей, и тогда побежали в сторону и упали на обочину. Они вдавились в грязь, втиснули в раскисший чернозем колени и локти, прижались к земле.
Навстречу, им выходили из сумрачного дождя по шесть человек, растянувшись длинной колонной. Воротники их поднятых шинелей закрывали лица.
Володька сунул вперед винтовку. В прорези прицельной рамки он поймал кончик мушки и повел ее справа налево, пока не уткнулся в человека, укрытого плащ-палаткой. Палец на спусковом крючке стал деревянным, и вся рука точно онемела. Володька несколько раз судорожно передохнул, и мушка замерла, не колеблясь, застыв на груди человека, бредущего в первом ряду.
И тут он по тонким штыкам винтовок узнал своих. Он поднялся на ноги и побежал к ним, что-то радостно крича. Колонна остановилась.
А Володька бежал к ним и видел мокрые лица, блестящие пулеметы на согнутых спинах и носилки из ружей и шинелей с лежащими на них ранеными, накрытыми твердыми плащ-палатками.
— Коваленко?! —узнал его лейтенант. — Ты чего тут?!.
— Из-за таких гадов, — Ворсин закашлялся и на щеках его проступили красные простудные пятна. — Из-за них... Немцы могли нас взять голыми руками!
— Ладно, пошли, — приказал лейтенант и зашлепал по дороге, Колонна качнулась и медленно потекла за командиром роты.
— Смени, —сказал кто-то Володьке и на ходу передал ему нагретый ладонями приклад винтовки от самодельных носилок.
Семеня сбоку и оскальзываясь, Володька старался попасть в ногу с впереди идущим. Раненый стонал и скреб изнутри пальцами брезент плащ-палатки, словно просил, чтобы его выпустили.
— Слышишь?! — спросил Володька бойца. — Задохнется он там... Открыть бы...
— Не задохнется, — устало ответил боец. — Это писарь наш... Отходит, бедняга.
— Врача бы...
— Не надо... У него тут, — боец тронул пряжку ремня.— Весь живот разворотило... Горстями собирал.
— И долго вы там воевали?
— Вот только возвращаемся! Два их танка покалечили.,,
Майор встретил колонну. Он обнял лейтенанта. — Благодарю, Моисеенко... Вышли с честью!
— Служу Советскому Союзу, — тихо ответил лейтенант и повел головой. — Там раненые...
— Располагайтесь в хатах. Закрепитесь. Может, придет пополнение... Больше нам ничего не обещают. Но если отступим дальше...
— Проверку выдержали, теперь будем воевать, — усмехнулся лейтенант,— привезли бы пожрать. Люди со вчерашнего дня не ели...
В небо бесшумно плыли ракеты. Они на мгновение застывали в высоте и затем начинали стекать вниз, змеясь, как желтые капли на черном стекле. Где-то хлопнули выстрелы, и все снова смолкло.
Володька пошел в хату.В хате было темно, и только в углу слабо горел фитилек, скрученный из бинта. Он плавал в масле, налитом в сковородку, на поплавке из разрезанной картофелины.
Ворсин сидел на грубом стуле перед раскрытым окном и смотрел в ночь. Винтовку он держал между колен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29