Остроносое лицо его покраснело от. напряженной мысли. Он думал, прикрыв веки и, наконец, мотнул голо-иои:
— Нет.
- Ну, Иван Кириллович! — взмолилась Шура, прижимая ладони к груди,—миленький... Он же упрямый, как чурбан. Умрет без этого. Пожалуйста!
Нет, это невозможно,— вяло пробормотал капитан, не глядя на девушку.
- Да что он, царь и бог?! — с гордым пренебрежением сказал Володька, но голос его упал.— Майоры не смогли...
Он нащупал на. стуле свою кепчонку и сунул ее в карман пиджака, хмуро пробормотав:
- Я пошел... Ну вас совсем, ничего вы не понимаете. Только я все равно буду там, вы хоть на цепь меня посадите.
— Стой, парень,— в спину ему расстроенным голосом проговорил капитан.— Простым матросом ко мне пойдешь?
— Что это мне даст? — пожал плечами Володька. Капитан одобрительно ухмыльнулся:
— Есть работа — есть прописка. Оформлю за день. А там подавай заявление добровольцем в армию. У меня знакомый военком.
— А так можно? — недоверчиво спросил Володька, по отмякшему лицу капитана уже видя, что тот говорит не ради шутки.— Иван Кириллович, да я не то что простым матросом... Я у вас эти...
— Гальюны? — подсказал, догадавшись, капитан, и Володька радостно захохотал, любовно глядя на этого симпатичнейшего человека,
— Да я вам гальюны доведу до зеркального блеска! Просто так! Из-за уважения к вам!
— Но сначала я тебя накормлю,— перебила Шура.— Пошли в камбуз... Тебе повезло — осталось полведра компота...
Она решительно взяла Володьку за руку и вывела из каюты капитана.
Они остановились у старинной решетки особняка, в котором находился городской военкомат. Во дворе люди лежали на траве, сидели на примятой клумбе, ходили по замусоренным дорожкам. Каменные львы охраняли широкие ступени лестницы.
— Счастливо, Володя,—сказала Шура, зачем-то старательно застегивая на его шее воротничок рубашки.— Ни пуха... Вот ты своего и дождался.
— Я никогда не был так счастлив,— улыбнулся Володька, но голос его дрогнул от скрытой тревоги.— Ты будешь меня ждать?
— Иди.
Он тронул Шуру за плечо, словно хотел этим легким прикосновением задержаться возле нее хоть на какое-то мгновение, и, круто повернувшись, широкими шагами направился к лестнице, охраняемой каменными львами, в оскаленные зубы одного из них кто-то воткнул примятую папиросу...
Двор военкомата продолжал шуметь. Люди курили, спорили, бездумно бродили из угла в угол, а где-то смеялись и визгливо пиликала гармошка в неумелых пьяных руках...
Это все было так для нее незнакомо и непривычно. Не верилось, что еще недавно яростно светило солнце, били
в берег волны и, хохоча, она убегала по жаркому песку от нескладного смешного парня в длинных, до колен, трусах, раскрашенного красной и синей глиной.
Она видела его смущенные глаза, как он исподтишка, робко рассматривал ее и отворачивался в сторону, подбрасывая в воздух мокрые камушки. Чувствовала его твердое плечо и его руку, когда он раскрытой ладонью грел ей спину, тихонько поглаживая лопатки...
И мир был тогда спокоен и уравновешен, а сейчас словно громадную темную землю наклонили в одну сторону. И все в ее сознании смешалось: толпы людей, визг гармошки, окурки на цветочных клумбах, оскалившийся лев с примятой папиросой в зубах — все покатилось в клубящемся дыму дровяного склада...
А над этим, заглушая все ударами волн в распоротые доски, колыхалась прозрачная зелень воды, в которой качался труп в тяжелых ботинках с распущенными ременными шнурками... Казалось, это тело с раскинутыми циркулем ногами заслоняло теперь все, но изображение было словно на стекле, и сквозь него еще виднелась серая громада корабля, осевшая под тяжестью броневых плит, распаренные лица милиционеров и пустынные гулкие улицы... И она сама, почему-то одиноко сидящая у крайнего столба ограды незнакомого, чужого двора...
И, возможно, это был в самом деле сон — она открыла глаза и увидела Володьку. Нет, сначала она заметила совершенно незнакомого человека, который медленно спускался по ступеням лестницы, а потом уже догадалась, что это Володька... Он шел высокий, нескладный, в измятых брюках и белой рубашке, выбившейся из-за пояса. Его постригли наголо, и от этого он сразу превратился в большеротого растерянного мальчишку с длинной, худой шеей...
Подошел к ней, провел ладонью по голове и тихо сказал:
— Вот...
— Тебе идет,— торопливо ответила Шура, видя, как изменился он за эти несколько часов.
Но Володька еще был там, в той большой темной ком-нате, освещенной старинной люстрой с хрустальными подвесками. На стульях длинным рядом сидели парни и пожилые люди, укутанные простынями. Несколько парикмахером торопливо строчили машинками, стряхивая волосы на пол. И они так и лежали — темные, светлые, черные, с седыми прядями... Прямые, как солома, и кудрявые... Манишки строчили безостановочно. Падали волосы под ноги парикмахерам. Потом приходила уборщица и облезлой
щеткой собирала волосы в одну кучу, в дальний угол комнаты. Все новые и новые призывники садились на стулья, возбужденные и веселые от хмеля. Они подмигивали зеркалам, смеялись и с удалью встряхивали буйными шевелюрами... А потом вставали, похожие один на другого, с лысыми бледными черепами. Отчужденно смотрели на свое изображение, гладили головы и, постояв, уходили какие-то притихшие, словно уже принадлежащие другому времени и другому миру, в котором была иная мера часам и минутам...
И, сидя на неудобном стуле, Володька видел, как его волосы, жесткие и спутанные, легли на чьи-то чужие желтые волосы, смешались в одну кучу. Уборщица отмела их в сторону, и когда Володька поднялся и поглядел в зеркало, он почувствовал себя словно обнаженным и совершенно беззащитным. И это уже был не он, со своим счастьем, одиночеством и радостью, а словно кто-то другой,— лишенный имени и примет, но навсегда и бесповоротно объединенный чем-то в одно со всеми этими посерьезневшими парнями.
— Завтра утром нас увозят,— сказал он.
— Куда?
— Тут недалеко городок есть. Учебный полк стоит... Надо где-то переночевать...
— Никуда ты не пойдешь,— решительно проговорила Шура и взяла его под руку, и он пошел за ней, ничего не спрашивая...
В Шуриной комнате дым стоял коромыслом. Громко играл патефон. Шаркая подошвами по полу, самозабвенно танцевали две рослые девушки в крепдешиновых платьях с рукавами фонариками. Еще одна, такая же высокая, жевала колбасу, смотря в окно, чуть приподняв одеяло, висящее на гвоздях. А за столом сидели трое ребяг— широкоплечих, чубатых, в белых отглаженных рубашках, из-под которых выглядывали полосатые тельняшки. Перед ними на столе громоздились горы нарезанного хлеба, помидоры, луковицы и несколько винных бутылок. Ребята что-то кричали, стараясь заглушить патефон, стучали кулаками по столу, и лица у них были красные, покрытые испариной, с отчаянно-веселыми глазами.
— А-а-а, Шурочка! — обрадованно всплеснула руками стоявшая у окна.— Пришла, голубка ты наша-а!
Девушки обступили Шуру, затеребили ее со всех сторон, смеясь и ахая в одно и то же время:
— Ах, Шурочка, беда какая... Война началась... Гуляй, девки, пока женихов не поубивали... Да такие женихи за три дня справятся... Склад подожгли, ты слыхала?!
— Да подождите, девочки!— Шура вырывалась из их объятий.— Я не одна... да подождите...
И тут только все увидели молча стоящего у двери ху-. дого стриженого парня в измятых брюках.
— Знакомьтесь,— сказала Шура.— Это Володя. А это,— она махнула рукой на девушек,— наша банда... И их не очень верные кавалеры... Видишь, какие здоровые. Всю жизнь сырую рыбу едят!
— Да брось, Шурка,— прогудел один из парней. Они стояли, положив тяжелые кулаки на край стола, лохматые и вспотевшие, похожие на взъерошенных добродушных
медведей.
— А что, разве не едите? — прищурилась Шура и прошла к столу. Она понюхала горлышко бутылки, недовольно поморщилась, на ходу бросила в рот ломтик колбасы и повернулась к Володьке.— Ты проходи... не обращай на них
внимания... они уже набрались!
— Это как сказать! — сердито крикнул кто-то из пар-юн и торопливо разлил вино по стаканам.—А тебе, молодом и незнакомый, из крышки графина...
Парень высоко поднял руку со стаканом.
— За победу, ребятишки!- Салют!
Звонко сдвинулась посуда. Притворно вскрикнули девушки, зажав ладонями рты. Громко крякнули парни, е наслаждением уткнувшись носами в хлебные корочки.
— Музыка-а! — закричали сразу два голоса, и все бро-сились к патефону. Откинутая ногой, полетела в угол до-рожка, с грохотом отброшены к стенам табуретки и стулья. Мокрые чубы запрыгали у глаз. Крепдешиновые подолы плетали прозрачными колоколами...
Шура взобралась с ногами на свою кровать и, удобно устроившись, стала неторопливо есть бутерброд, исподлобья следя за Володькой. А тот сидел на стуле, около двери, сосредоточенно думая о чем-то своем. Он без удивления смотрел на четыре кровати с пухлыми подушками, покрытыми кружевными накидками, на вазу из папье-маше с прутиками бумажных цветов и старый патефон с большой погнутой ручкой. Окно было раскрыто, и сквозняк колы-хал байковое одеяло. Качался и розовый пузатый абажур с шелковыми кистями. Тени танцующих скользили по сте-нам... Ему нравились лица . парней, лихой перестук их
грубых ботинок и словно откуда-то издалека доносящиеся обрывки перепутанных фраз.
Казалось, что с той минуты, когда он вышел на крыльцо военкомата, прошло очень много времени, и чужая комната, незнакомые парни и девушки, толпящиеся около стола с пустыми винными бутылками, все это уже было привычным и таким незначительным по сравнению с единственным, что владело им. Он помнит, как остановился на крыльце, немного подавленный и растерянный, и блуждающим взглядом посмотрел вокруг себя. И тогда это и случилось. Словно что-то кольнуло его в грудь. Заныло в висках и дыхание стало прерывистым. Такого еще с ним никогда не бывало. Он увидел синюю толщу неба, в которой стояли одинокие пронзительные звезды. Ветер гладил стриженую голову. Среди темных деревьев вспыхивали горящие папиросы и бродили люди...
«Боже мой,— вдруг подумал Володька,— и это я, может быть, вижу в последний раз... И без меня тут останется все по-прежнему... Ничего не изменится...»
И эта значительность пришедшей мысли о возможности смерти и вдруг раскрывшаяся перед ним страшная связь между вчерашним неоцененным счастьем и сегодняшними тревогами придавили Володьку...
С большим трудом он сделал первые шаги по ступеням вниз, навстречу пыльной земле, вечерним деревьям и девчонке, стоящей около чугунной решетки двора...
Володька сидел на стуле, положив руки на колени скрещенных ног. В комнате танцевали, пытались петь, но все это как бы шло мимо его слуха и сознания. Сквозь табачный дым и желтый свет абажура он видел только девичье лицо и два внимательных глаза, которые, не отрываясь, смотрели на него. И он боялся среди,шума и колеблющихся по стенам теней утерять этот взгляд, который сейчас был для него единственным из того реального, вчерашнего мира...
Потом парни ушли, и какое-то время Володька и Шура были в комнате одни. Затем вернулись девушки, возбужденные и смеющиеся. Они потушили свет и, откинув одеяло,
перегнулись через подоконник.
— Заходите в субботу! — кричали они в темноту.— Будем ждать!.. До свидания, ребята... Пока-а-а!!.. Маш, включи свет... Ой, девчонки, спать хочу, умираю...
Одна из них стала на ощупь пробираться по комнате к выключателю.
— Не надо,— вдруг сказала Шура,— не зажигайте...
— Почему? — удивилась девушка.
— Не надо и все,— сердито ответил Шурин голос.— Володя будет у нас ночевать...
— А где же ему постелить? — спросила девушка, и Володька, услышал тихий шепот Шуры:
— Ну, прошу вае, девочки... их завтра угоняют... война ведь, девочки... Уходите, пожалуйста... Есть же лишние кровати...
— Да ты что, Шурка?! — негромко воскликнула одна из девушек.— Ты думаешь...
— Уходите,— голос Шуры задрожал, и она замолчала. В темноте послышался шорох снимаемых с кроватей простынь и наволочек.
— Ой, Шурка,— проговорил кто-то,— смотри... комендант узнает... и вообще...
Хлопнула дверь.
— Тебе рано вставать,—наконец сказала Шура,—ложись...
— Где?
— Вот тут моя постель...
— А ты?
— Я немного посижу и тоже уйду... к девчатам. Володька поднялся со стула и лег на кровать, Не раздеваясь, только сбросил ботинки.
— Ты не жалеешь, что так сделал? — спросила Шура.— Тебя же насильно в армию не брали...
— Нет... не жалею.
— Почему?
— Война...
— Но ты еще учишься... Вот в финскую не всех брали.
— Всем не обязательно..
Она промолчала, и в комнате стало совсем тихо, только далеко на железнодорожной станции кричали паровозы.
— Я тоже пойду,— сказала Шура.
— Ты подожди,— ответил Володька,— может быть, мы сами управимся...
И снова они замолчали. Шура встала и нерешительно произнесла:
— Уже поздно...
— Посиди немного,— попросил Володька.
Она опустилась рядом с ним, и в тишине заскрипели кроватные пружины. Она испугалась и замерла. Он слышал ее прерывистое дыхание и не видел, а чувствовал, как лежит она, затаившись, напряженно вытянув ноги. Володька подмял руку и осторожно, как слепой, протянул ее к девушке.
Ладонь скользнула по маленькой груди и коснулась теплой шеи. Под пальцами тревожно запульсировала мягкая жилка. Он провел рукой выше и тронул сухие губы. Они вдруг дрогнули и, слабо шевельнувшись, поцеловали Володькины пальцы. Он медленно отвел руку и положил ее ладонью на свой лоб, изо всех сил стиснув пальцами гремящие виски. Володька мысленно досчитал до двадцати...
Чего ты ждешь?! Ну, решайся, ты же один с ней... Завтра тебя уже здесь не будет... и война началась... Ну, решайся. Она же рядом... Тебе-то что?!
Володька стиснул зубы и, приподнявшись на локте, решительно и грубо взял ее за плечи. Он неумело ткнулся лбом в ее шею и стал жадно искать губами ее лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29