..
Она вспомнила бесконечные дороги, звон закрываемых за ней щеколд... Земля такая большая, что один человек на ней меньше муравья. Мельче вот этой крупинки, что кружится в луже... Сколько таких песчинок в одной горсти?.. А что изменится в мире, если не будет вот этого комка земли, даже пусть целого этого бугра? Почему же так надо цепляться за жизнь?! Это так просто... Сидишь и чувствуешь, как остывает тело... Сначала'оно немеет, потом становится чужим, непослушным, ты уже не можешь по своему желанию шевельнуть ногой или поднять голову... Перед твоими глазами качаются твои мокрые волосы, прямые и серые, как прошлогоднее сено...
Затем ей стало жарко. Она задыхалась под ватником, на лбу проступила испарина. На нее вдруг начали надвигаться какие-то-лица. Они беззвучно кривились,растягивали рты и таращили глаза. Все эти видения дрожали, словно наклеенные на шевелящийся холст....
«Так вот это бывает. Совсем не страшно. Только почему так жарко? Душно. Дождь льет кипятком. Он обжигает тело...» Она сбросила ватник и осталась сидеть на обочине с непокрытой головой. Ситцевое платье облепило ее выпрямленную спину с острыми лопатками. Шура смотрела в бесконечное мокрое поле, ощетинившееся сухими палками подсолнечника. Она видела синие полосы далекого дождя,
шевелящееся небо и Володьку, который шел по пахоте й короткой шинели и с деревянной винтовкой на веревке. Он скользил по раскисшей земле, падал на колени и, опираясь на руки, медленно вставал и шагал дальще. Заляпанная грязью каска была сдвинута на затылок, открывая струям дождя заросшие редкой бородой скулы и покрасневший от холода нос.
А сзади него, и дальше тоже шли люди в шинелях. Они появлялись из синих полос, молчаливые, серые, и пропадали, словно растворялись в сетке дождя. Глубокие следы от их ботинок заполняла вода, дымящаяся от ударов тяжелых капель...
Володька прошел совсем рядом, не замечая ее, и тогда Шура тихо позвала:
— Володя?..
Он остановился, растерянно оглянулся и увидел ее.
— Ты что тут делаешь?
— Так... сижу.
— Почему?!
— Умираю.
— Не надо, Шурок... Ты это.брось! Зачем?!
— Сил нету больше, Володя. Сколько дней иду, и не знаю куда. Ничего не ела сегодня. Ну зачем мне такие страдания? Ну, не будет на свете меня... Так что? Ничего не изменится... А мне станет легче...
Он опустился рядом с ней и заглянул в лицо.
— Ты вся замерзла? Дай твои руки...
— Что ты? Мне жарко...
Он стал оттирать ее ладони, дышать на них, и она почувствовала холодок озноба, тронувший ее тело.
— А. теперь встань и иди,— сказал он.— Тут неподалеку дорога на станцию. Иди...
— А ты?—жалобно спросила она.
— Я не могу,— ответил он и, беспомощно посмотрев на нее, перевел взгляд на серые фигуры, возникающие в дожде.— Мнев другую сторону...
— Мы еще увидимся? Ты скажи точно... Ты знаешь, как трудно надеяться, но все-таки... Иначе не выдержать...
— Конечно,—обрадованно сказал Володька.— Я приду, а тебя нету... Меня без тебя убьют... я знаю.
— Да,—прошептала Шура.—Надо идти... надо... надо идти..
Шура стала-рукой искать отброшенный ватник,словно слепая, шаря пальцами по траве. Закусив губу, натянула холодную, леденящую одежду. С трудом поднялась и зашаталась, не чувствуя ног, не в силах сделать шага...
Надо идти... надо... надо... Дождь струился по лицу, заливал глаза. Она вырвала из грязи калоши и ступила вперед. Качнулась, удержалась на ногах и медленно пошла по дороге, оставляя за собой черное поле и покосившееся раздетое чучело, похожее на крест...
Потом дорога почему-то окончилась. Она, словно река, влилась в травянистое болото и растворилась среди кустарника и деревьев. Шура зашагала напрямую. Она продиралась сквозь ветки, проваливалась в мох по колени, но шла упрямо, не сворачивая в сторону.
Так оказалась на широкой поляне. Танковые гусеницы содрали с нее травяной покров, исчертив кривыми полосами во всех направлениях. Под голым деревом стояла небольшая зеленая пушка с помятым щитком. Раскинув вонзившиеся в землю тонкие ноги, она протягивала хищно вытянутый ствол, нацеленный на развороченную поляну. Два сожженных танка высились на опушке.
Шура обошла пушку и увидела свежую могилу. Земля на холме чуть осела и струи дождя изрезали ее змеящимися крошечными оврагами. Тихо и пустынно было вокруг. Шлепал дождь, шуршали последние листья на ветках деревьев. Словно свежеокрашенная, блестела пушка. Капли барабанили по ее изувеченному щиту. Где-то кричала одинокая птица. Шура переступила через могилу и пошла, прямо к тем двум молчаливым силуэтам, торчащим на середине поляны. Она приближалась к черным танкам, и они вырастали из пелены дождя, словно надвигаясь на нее.
Вот так они шли и на тех... на наших... у пушки...
Тронутые ржавчиной, лежали на земле перебитые гусеницы. Пахло железом и горелой резиной. Ствол орудия уткнулся в лужу..Шура заглянула в-откинутый люк. Оттуда дышало погребным холодом и чем-то тухлым.
— А этих не похоронили...
Птица все кричала. Ляпал по броне дождь. Какое-то мокрое тряпье валялось у ствола орудия, пившего воду из болотной лужи... Может, то был человек, которого медленно засасывала земля...
Она долго ходила по поляне, смотря себе под ноги, пока не нашла в траве кусок грязного брезента. Дрожа от холода, с трудом перепилила его пополам о рваный край железа. Потом сняла кадоши и обмотала брезентом ле-
дяные ступни. Натянула на голову ватник и, плотнее запахнув его полы, снова пошла вперед.
Ей казалось, что она идет по следам Володьки. Где-то рядом, совсем близко, шагает Володя со своей деревянной винтовкой, и дождь барабанит по стальной каске, как по железной крыше...
Она видела обломанные деревья, глубокие колеи, выдавленные в траве. Здесь шел он. Так же цеплялся руками за ветки. Грел на ходу холодные пальцы, засовывая их под мышки...
Хоть бы остановился на минуту, подождал ее... Нет же больше сил. Говорил, что где-то дорога на станцию... Где. же она?! Володя-я-я...
Она была готова закричать от отчаяния. Этому лесу не было конца. Раскисшие брезентовые тряпки волочились за ней, выбившись из. калош. Она казалась горбатой из-за натянутого на волосы ватника. Рукава начинались где-то возле головы, заканчиваясь у локтей, обнажая худые руки, покрытые цыпками, в разводах грязи.
Среди деревьев показался человек в шинели. Шура обхватила ствол, прижалась щекой к коре и заплакала, чувствуя, как тяжесть обмякшего тела размыкает стиснутые пальцы и клонит ее в сторону.
— Володя-я,— негромко позвала она и стала падать навзничь, царапая ногтями осиновую кору...
Очнулась Шура в темноте. За маленьким зарешечен-ньм окном чуть светились звезды. Она лежала на каких-то мешках, укрытая толстым брезентом и одеялом. Она шевельнулась и, вытягивая руки, вдруг коснулась пальцами теплой кожи живота. И с испугом поняла, что раздета догола. На ней не было ничего. Она тревожно замерла, прислушиваясь к звукам. Было удивительно тихо. Одеяло, наброшенное поверх брезента, пахло махоркой и мужским потом.
Спустя немного времени послышались чавкающие в грязи шаги. Люди остановились рядом, и один из чних со злой усталостью матерно выругался...
— ...Сгнием тут, Петр Иванович. Ну куда мы с такой машиной?
— Я этого шофера,— с угрозой ответил второй, наверно, Петр Иванович,— застрелил бы собственной рукой...
— А он уже далеко... Ему ваши слова, извините за выражение, до фени...
— Может быть,—перебил звонко Петр Иванович,— вы, тоже мечтаете драпануть?
— Может быть,—уклончиво ответил первый.— А что? Дело наше пропащее... Сунем в машину ком пакли с бензином и айда...
— Нет уж,— помолчав, ответил Петр Иванович,— я лучше сам застрелюсь.
— Что-то вы сегодня расстрелялись,— угрюмо засмеялся первый и стал громко, с надсадным завыванием, кашлять.—Тьфу ты, напасть... Спать пошли. Вы полезайте в кузов, а я в кабинке покараулю.
— Девчонка там,— неуверенно сказал Петр Иванович.
— Ну так что?—весело произнес первый.— С девкой теплее... Вещички-то ее заберете?
— Высохли?
— Да что вы?! Им сохнуть... — Пусть висят...
Скрипнула дверь, и в темноте прорезался длинный прямоугольник, в котором засветились звезды и возник черный силуэт человека. Что-то бормоча неслышное, он опустился на колени и пополз к Шуре, посверкивая стеклами очков. Девушка вцепилась пальцами в края брезента, и когда чужие руки зашарили- по ее плечам, с силой выпрямила согнутые ноги. Человек тихо ойкнул и упал на мешки, слившись с темнотой. Из кабины постучали, и сиплый от кашля голос спросил:
— Что там? Военные действия разыгрываются?
— Дура ты, дура,.— сердито сказал невидимый Петр Иванович.— Пригрели, приютили, а она ногами по ребрам... А если ничего не видно?
— Не подходите,— тихо прошептала Шура.
— Да кому ты нужна?!—со сдерживаемой яростью произнес Петр Иванович.— Хоть сейчас можешь идти куда хочешь. Держать не будем. Притом машина секретная. Не имеем права!
— Куда же я раздетая пойду?— чуть успокоившись, спросила Шура.— Отдайте вещи.
— Ладно, чего там... .лежи,— вздохнул Петр Иванович.— Сохнут твои тряпки.
Они замолчали. В неподвижной тишине были слышны только легкие порывы ветра, которые налетали на деревья, и шорох мешков, когда на них поворачивалась Шура или все еще невидимый Петр Иванович.
— А кто меня раздевал?—осторожно спросила Шура.
— Кто?— отозвались из угла.— Мы, конечно!
- Кто же вас просил?— с обидой произнесла Шура,— Кто? Я просила вас?
Голос ее задрожал от возмущения.
— Брось ты это,— растерянно проговорил Петр Иванович.— В темноте ничего и не видно было. Так, белое что-то...— Он почти закричал на нее.—А ты хотела дуба врезать? Да, дуба врезать от простуды?
— Тоже мне... спасители,—пробормотала Шура и, уткнувшись лицом в пахнущие бумагой мешки, тихонько заплакала, вспомнив, как шла по лесу в рваной стеганке, содранной с чучела... как били капли по ржавым гусеницам.... вода стекала с колен, хлюпала в калошах, и пальцы с посиневшими ногтями неподвижно лежали в луже... Хо-
тела умереть, а потом....
— Товарищ милиционер, вы не спите?—вдруг громко спросил Петр Иванович.
— Нет, не. беспокойся, начальник,— отозвались из ка-бины.
И снова наступила тишина. В зарешеченном, толстой проволокой окне пропали звезды. Синим стало разбавлять темноту. Петр Иванович засыпал — было слышно, как тяжело он дышит и постанывает, ударяя в борт машины сапогами.
— Что вы везете?—задала .вопрос Шура и сама испугалась своего громкого голоса.
— А! Что?.— очнулся Петр Иванович, и было слышно, сак он сел на мешках.— Фу ты, черт, задремал... Что зезем?
-Да.
— Деньги... восемь мешков,— спокойно ответил Петр Иванович и зевнул.— Вот застряли. Шофер драпанул. А я материально ответственное лицо...
Он замолчал, потом сказал с недоумением:
— Восемь миллионов, а целый день какие-то корешки жуем... Жрать нечего. Смехота! Вот жизнь пошла... Ты кем была-то?
— Судомойкой,— произнесла Шура.
— Ая заведующим районным отделением госбанка!! Звучит... Тебе дать миллион?
— Для какой бабушки он мне нужен?— фыркнула Шура.
— И тот, в кабине, не хочет,— вздохнул Петр Иванович.—Да я не дал бы... Меня не то что за миллион, за копейку под суд запросто отдадут. Мы казначеи государства. Государство на нас надеется...
— А бриллианты тоже везете?— полюбопытствовала Шура.
Петр Иванович перебил ее с возмущением:
— Бриллианты только в романах! Я не ростовщик. Я честь и карман государства!
В голосе его звучала гордость. Теперь она его разглядела. Он сидел у стены, и рассвет, поднимающийся за окном, выбеливал лицо, оставляя тени в глазницах, около носа и во впадинах щек. Он был еще совсем мальчиком. В своем добротном толстом пальто и черных круглых очках, худой и бледный, Петр Иванович казался красивым. Мягкие редкие волосы спадали на лоб. Тонкую шею оттенял каракулевый воротник. ,
— Странно как-то получилось,— продолжал он.— Только окончил финансовый техникум. Приехал в город. Сразу такую должность солидную получил... И вот... восемь миллионов, один милиционер и машина без шофера. У нас, знаете, всегда во всём- порядок. Иначе нельзя — финансы... А тут такая кутерьма, а я за все головой отвечаю. Это же не теще сто рублей вернуть. Там, где надо, сядут за ведомости, подсчитают: «Куда делись восемь миллионов?»— «Они у Ануфриева».— «А ну, подать его сюда! Что же ты, голубчик?!» Позора не оберешься...
Ему, видно, давно было не с кем отвести душу. Говорил торопливо, волнуясь, и, Шура слушала его внимательно, придерживая у подбородка край брезента.
— А оружие у вас есть?—спросила она.
— Конечно,— он стал суетливо отворачивать полу пальто, расстегивать пиджак и, наконец, вытащил старый, потертый наган.— Вот... и семь пуль.
Петр Иванович неловко сунул его в карман пальто и задумался.
— Вы мне вещи верните,— попросила Шура.
— Ах да,— спохватился он и полез по мешкам к выходу из крытого кузова машины. Прошлепал по грязи и вернулся с полувысохшей одеждой. Смущенно отвернувшись, протянул ее девушке.
Шура вылезла из-под, брезента и, дрожа от утреннего холода, стала одеваться.
— Надо действовать, надо...— услыхала Шура, как Петр Иванович говорит сам себе.
Поеживаясь, она вылезла из машины и остановилась перед ним в своих калошах с торчащими из. них тряпками и в рваной телогрейке. Он оглядел ее с ног до головы и хо-хотнул, придерживая на переносице мизинцем сползающие очки.
— В чем дело?— сощурилась девушка,
— Ничего, это я так.— Петр Иванович смутился, и стал расстегивать пальто.— Давай меняться, а?
— А вы, случаем, не того?— рассердилась Шура.
— Мне надо двигаться,— заторопился Петр Иванович.— А это пальто, сшитое, между прочим, перед самым двадцать вторым июня, удивительно стесняет движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29