роман
ШУРА
Длинная, кажется, бесконечная, качающаяся ночь уходила куда-то к невидимым еще берегам. Буксир, утробно урча машиной, торопливо спешил за ней, зарываясь носом в волны и выписывая в небе восьмерки острым концом крестообразной мачты.
В маленьком кубрике было душно, жарко, и Шура лежала поверх простыни в бюстгальтере и коротких трусиках, опустив одну руку до самого пола, а другую заложив под подушку, где ладонь холодила не нагретая телом материя. Привычно качались стены и потолок. Рядом, почти у головы, с шипением ходили волны и стучались в деревянную обшивку «Скифа»...
Шура не спала. Она смотрела на узкие доски потолка, выкрашенные белой эмалевой краской, изучала на них трещины и вмятины, мысленно искала в них какой-то засекреченный узор и старалась ни о чем не думать. И не могла. Перед выходом в море пришел в общежитие отец. Совсем пьяный. После смерти матери он пьет все время. Устроил скандал. Без всякой причины. Шура смотрела из окна, как он идет по тротуару, качаясь и размахивая руками, и было ей отца жалко и в то же время она испытывала к нему отвращение. Он был чужим человеком, и если вспомнить, то в жизни она от него не видела ничего хорошего. Он встречает ее теперь то у ворот, ведущих в порт, то у клуба, просит денег, а дружки, такие же забулдыги, стоят на противоположной стороне улицы и ожидают.
Просто беда... Что с ним делать?
Она очень устала в этом рейсе. Все время немного штормило, и было трудно управиться с горой вечно грязной посуды, скользкими мокрыми клубнями картошки, которой надо перечистить в день полтора ведра, а кроме того, подай на стол, убери, нарежь хлеба... На этом буксире оказался старый и ленивый кок. Он всегда сидит в углу, между своей плитой и переборкой, в грязном халате, сонный и тупой от одуряющей жары. Лысая голова его покрыта носовым платком с завязанными узелками на концах. Кормит он плохо, и команда ворчит, срывая свое недовольство на судомойке.
Завтра воскресенье... Она обещала сходить на ялике в село за свежими продуктами.
«Скиф» тащил за собой на буксире громадную баржу-лихтер, полную железной руды. В скулы ему бил ветер и волны, и он, как человек, щуря слезящиеся цветные бортовые огни, упрямо не сворачивал в сторону, а только громче кряхтел и отряхивался от брызг.
В открытом иллюминаторе виднелась бледнеющая ночь. Мимо проплывали клочья тумана, и далеко в небе стояла узкая, похожая на песчаную косу, желтая туча.
Часов в пять в кубрик заглянул кОк в накинутом на плечи, поверх белья, черном бушлате.
— Так что — в село пойдешь? — спросил он.
Шура поднялась и стала натягивать ситцевое платье. Она вышла на палубу и удивилась тому, как здесь прохладно. Возле рубки, где меньше качает, лежали ребята с ночной вахты. Они курили и переговаривались. За стеклом рубки маячили лица рулевого и капитана в большой фуражке с белым верхом.
Уже виднелся берег — пологий, с невысокими холмами, на которых стояли шесты-створы. А еще дальше, за горловиной бухты, дымили трубы металлургического завода. Шесть дымов отвесно поднимались в небо — серые, прямые, со смазанными вершинами.
Шура остановилась у кормы. Под ногами бурлил винт, и пенный след кипящей бороздой стлался далеко, до самого лихтера, который был похож на тяжелый утюг без ручки. Лихтер шел за тросом с тупой покорностью, при повороте неловко тыкаясь носом в сторону, пока рывок троса не дергал его. Тогда лихтер зарывался в волну и, отдуваясь в толстые пенные усы, спешил нагнать «Скиф». Казалось, что в своем слоновьем послушании он сейчас растопчет пыхтящий коробок буксира...
— Шур,— позвал один из ребят, развалившихся у рубки,— в кино пойдем?
— Нет,— отозвалась Шура.
— Почему?!—продолжал парень, явно радуясь новой теме после надоевших палубных разговоров.
— Меня ждут,— сказала она как можно равнодушнее, и все засмеялись. Уже давно было всем известно, что у нее никого нет. Кое-кто из ребят пытался с ней «загулять», но из этого ничего не вышло. «Недомерок» Шурка отшивала всех парней своей неуемной фантазией и странными привычками. Она приходила на свидания босиком в неизменном, но, правда, всегда чистом ситцевом платье. Воло-
сы были заплетены в торчащие косички. Не стесняясь, брала парня под руку и тащила его, красного от смущения, через всю набережную, полную нарядной толпы курортников и местных жителей. А потом бросала где-нибудь на темном пляже, когда осмелевший и злой ухажер пытался утащить ее за камни. А на другой день весь порт смеялся над незадачливым парнем...
Тяжело выгребая против волны, «Скиф» словно стоял на месте, а к нему навстречу медленно двигался берег. Вот справа показалась белая россыпь рыбацкого поселка с высоким шестом на пустынной площади. В море чернели квадраты неводов-ставников, над которыми реяли чайки...
Капитан вышел из рубки в клеенчатом плаще с откинутым капюшоном. Его молодое носатое лицо казалось озабоченным и хмурым из-за большого лакированного козырька жесткой фуражки, нависающего словно черный блестящий клюв.
— Значит, пойдешь? — спросил он Шуру.
— Пойду. Здесь яйца дешевые. И рыбы привезу. А то все пшено да картошка... картошка да пшено...
— Кулеш,— поправил кок.— Если бы у меня было сало... Только старое, с желтинкой...
— А-а,— махнул рукой капитан,— тебе что ни дай... Вот девчонка мала, а о команде беспокоится!
— Ну и ставьте ее на кока,— огрызнулся старик и демонстративно стал смотреть на море, отвернувшись от капитана. Штрипки кальсон торчали из его гражданских брючин в полоску. На лице отразилось полнейшее безразличие ко всему происходящему, но маленькие глазки предательски заблестели.
— Вот уже обиделся,— вздохнул капитан.—Слова сказать нельзя...
— Я в «Национале» работал... За тридцать лет ни одного замечания,— начал заводиться кок.— Если бы не роковая страсть, да разве попал бы я на вашу калошу?!
— А ты не пей,— примирительно сказал капитан.
— Простите-с,— обрезал кок.— Освободите от душеспасительных разговоров!
— А ну тебя,— вяло проговорил капитан и стал шарить у себя в глубоких карманах. Он отвернул полу плаща, затем полу кителя и достал из кармашка брюк сложенную вчетверо денежную ассигнацию.
— Купи и мне десятка два яиц...
Кок ушел и вернулся через минуту, неся большую ивовую корзину. Он сунул ее в руки девушки и с назидательным видом поднял указательный палец.
— Каждое яйцо смотри на солнце... Так вот, окошеч-ком, ладошку сверни и сквозь яичко посмотри прямехонько на солнышко... Солнышко любую фальшь выявит!
— Нужны мне ваши советы,— сердито ответила Шура.— Идите лучше свой кулеш варить, а вместо старого сала свечку возьмите. У меня в ящике лежит.
— Нет, ты уж, пожалуйста, на солнце посмотри,— перебил капитан.— В прошлое воскресенье жена таких принесла...
— Ладно, посмотрю на солнце...
Два матроса спустили ялик. Шура прыгнула в него, сверху сбросили корзину. Разобрав весла, девушка несколькими сильными рывками отогнала ялик в сторону. Мимо, тяжело погрузившись в воду, прошли ржавые борта лихтера. Пахнуло железом и землей. Откатная волна колыхнула ялик. Вода вокруг блестела, словно со дна всплыли кривые полумесяцы раковин. Если найти раковину и вскрыть, то внутри нее будет перламутр, который вот так же станет полыхать бело-розовым пламенем. Только здесь, на волнах, блики были большими, в ладонь, и они попеременно гасли и вспыхивали и, после того как весла разбивали их вдребезги, снова сливались в сияющие пятна...
Завтра воскресенье... Надо будет собрать у ребят их тельняшки да робы и устроить постирушку. Затем сходить в клуб моряков на танцы. Там играет духовой оркестр и продают холодный, со льда, лимонад...
Шура подплыла к пустынной пристани, на которой бродили куры. Девушка погнала ялик вдоль берега. За известковым мысом она пристала у пляжа. Песок был теплым и мокрым. На нем оставались четкие елепки ступней. Шура выбрала место под кустом и легла, положив корзину под голову. Поджала ноги, обхватив руками колени и, принимая удобную позу,, потерлась щекой об ивовые прутья. Рядом било море и ветер мел по песку крошечные кусочки размолотых раковин.
ВОЛОДЬКА
Уже месяц Володька жил в пыльном городке, в котором будущие техники проходили производственную практику. Они целыми днями носили по трапам кирпичи, поднимали на веревках ошкуренные бревна стропил и в перерыве загорали на толевой крыше конторки,
Вечерами ребята пили кислое вино из пивных кружек и ходили на танцплощадку. Черные и худые местные девчата все были в белых платьях. Ладони у них твердые, и пальцы цепко сжимали плечи партнеров. Танцуя, они смотрели в глаза кавалеров. У калиток целовались и убегали.в палисадники к освещенным верандам.
По утрам покрытые пылью высокие акации роняли на асфальт коричневые червяки стручков. Отставные моряки ходили по городу в широченных клешах и в белых сетках, сквозь которые виднелась синяя татуировка.
А далеко было море. Однажды оттуда пришел туман. Он стоял, как дымовая завеса. Запрокинув рога, мычали, коровы. Щелкал бич. И, точно запыхавшийся пароходик, который пробивается сквозь туман, приглушенно чавкал электродвижок. И в такт ему вспыхивали и гасли тусклые лампочки на мачтах — телеграфных столбах.
В эту ночь Володька провожал девчонку в коротком платье и с выгоревшей косой. Всю дорогу она держалась за рукав его пиджака. И когда он поцеловал ее, она не убежала. Калитка была раскрыта, за ней гремела цепью собака. Подняв голову, девчонка смотрела на Володьку. Он осторожно тронул пальцем кончик ее носа и засмеялся. Нос был холоден, как слива. Он снял пиджак и набросил ей на плечи.
Стояли долго. Мимо проплывали, голоса, стучали шаги. Тихо падали стручки акации.,
— Практика окончится, и ты уедешь насовсем,— сказала девчонка.
— Через месяц вернусь,— соврал Володька и обнял ее.
— Ты городской,— вздохнула она,— У вас-все по-своему... У нас в прошлом году дачники жили. В городке много дачников. Они все к морю едут. Бросают в него монетки, чтобы еще раз сюда приехать. Даже берег есть такой... Деньги так и валяются. Ну, просто идешь, а они сквозь воду светятся.
— Лафа пацанам,— проговорил Володька.
— Тут неподалеку. Ты тоже поезжай, брось монетку.
— Темные вы люди.
— Не хочешь? — с легкой обидой сказала девчонка.-Давай вдвоем? У меня отец шофер. Бензовоз водит. Ему все равно мимо того берега ехать. Покупаемся.
— Давай,— согласился Володька, крепче прижимая к себе девчонку.
— Утром жди у клуба,— обрадовалась она и, выскользнув из-под пиджака, убежала в дом...
Утром тумана не было. Он ушел, оставив после себя распластанные на асфальте мокрые листья и речной запах гнили.
Бензовоз подъехал к клубу. Шофер раскрыл дверцу.
— Садись,— хмуро сказал он.
Машина долго петляла. по улочкам, потом выбралась в степь. Пустая цистерна гулко ухала на ухабах, шофер молча крутил баранку. На его волосатом запястье переливался синий якорь. Не глядя на Володьку, он вдруг спросил:
— Нездешний?
— Нет.
— Курортник? — На практике.
— Ясно.
Он покопался в кармане и вынул пятак, бросил Во-лодьке на колени.
— Наташка передала. Должок, что ли?
— Нет... просто так,— буркнул Володька и сунул монету в брюки.
«Здорово я влип,— подумал он.— Всё отцу рассказала... Завезет к черту на кулички...»
Через час показалось море. Оно приближалось долго и было похоже на проход в горах, завешенный подсиненной простыней. На одном из поворотов шофер притормозил.
— Вылезай.
Володька спрыгнул на обочину. Он растерянно оглянулся, увидев пустынный берег, поросший жесткой травой. Шофер облокотился на окно кабины и, первый раз усмехнувшись, сказал:
— Дальше мне с тобой не по пути... И ожидать меня не стоит. Есть и другие шофера, у которых дуры дочки... Пока!
Володька пошел напрямик к морю. Сбежал с обрыва и остановился у кромки прибоя. Насколько хватал глаз, простиралась бесконечная вода, окрашенная в серый скучный цвет...
Володька вырос в городе. Он любил свой двор, похожий на узкую и длинную коробку, в стенах которой пробиты окна, а дно выстлано старым асфальтом. Трещины на нем напоминали замысловатые письмена, чугунные крышки канализационных люков дребезжали, когда по ним проезжали грузовики. Ворота закрывались на цепь, и ночью во дворе лежала громадная тень решетки. На обвалившихся карнизах, лицом к улице, стояли скульптуры, которые каждой весной маляры красили масляной краской. А за
ето и осень на скульптурах повисали обрывки бумажных меев, краска осыпалась.
На стенах темных подъездов можно было прочесть выцарапанные мелом и углем грустные истории о первых мальчишеских увлечениях, а лифты поднимались к этажам, дребезжа, точно расшатанные трамваи на поворотах.
Во дворе дрались, гоняли в футбол и целовались в ящике с песком для детей. И был еще кран, из которого хлестала вода, затянутый паутиной чердак, и шум улицы из подворотни. Стоило подойти к решетке, и сразу увидишь гудящий поток автомашин, телеги, толпы людей...
Казалось, ничто не менялось в этом дворе, разве только домоуправ поставит новый штакетник или раз в год придут ремонтники, поднимут с земли растрескавшуюся пенку асфальта и налепят черные заплаты. Мальчишки отпечатывали на темных кругах подошвы ног и рисовали девчонок, гвоздем выцарапывая на асфальте их торчащие косички...
Так со времен молодости отцов копились слои асфальта, поднимаясь уже вровень со второй ступенькой главного подъезда, а выросшие пацаны покидали двор. Уходили в тот мир, за ворота. Возвращались они или нет, но на всю жизнь запоминали старый двор, чем-то похожий на гулкий короб гитары, в котором эхом отдаются звуки и висят над головой басовые струны электрических проводов...
Володька вырос в городе и никогда из него не выезжал. И вот теперь он смотрел на море растерянным и огорченным взглядом. Оно было совсем не таким, каким он представлял его по книгам и рассказам. Громадное, серое, с грязной кромкой пены вдоль берега, море шлепало волнами, точно где-то за мысом полоскали белье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29