Сэр Остин приказал подробно донести ему о случившемся за завтраком и с такой тщательностью расспрашивал о потерях, которые понес фермер, что грузный Бенсон отправился сам на место происшествия. Он вернулся и, последовав коварному совету Адриена, написал по всем правилам донесение о случившейся катастрофе, в котором фигурировали даже штаны фермера и наложенные на некую часть его тела повязки. Читая все это, сэр Остин даже не улыбнулся. Он воспользовался присутствием мальчиков и прочел им полученный отчет вслух; они приняли все совершенно спокойно, словно речь шла о самом обыкновенном происшествии, о каком узнают из газет; и только когда дело дошло до пострадавших от огня предметов одежды и того непривычного и прискорбного положения, в котором очутился лежавший в постели фермер Блейз, мастер Риптон принялся отчаянно чихать, а Ричард закусил губу, но все равно не мог удержаться от смеха, к которому присоединился и Риптон, не думая о том, что этим смехом они себя выдают.
– Надеюсь, ты сочувствуешь этому бедняге, – строго сказал сэр Остин, обращаясь к сыну. Никаких признаков сочувствия он, однако, в нем не увидел.
Сэру Остину было нелегко говорить с наследником Рейнема так, как прежде, после того как он узнал, что тот был соучастником поджога, и он решил, что совершено это без всякой причины, а просто из озорства. Однако он был убежден, что должен поступать именно так, для того чтобы мальчик в конце концов осудил себя сам. К тому же, надо сказать, баронету в какой-то мере льстило то, что ему удалось проведать тайну сына. Это позволяло ему не только действовать, как Провидение, но в известной степени и вообще уподобиться ему; он получал возможность наблюдать за тем, как ведут себя человеческие существа во мраке и даже направлять их движения. Поэтому он старался вести себя с сыном как обычно, и Ричарду, который не заметил в отце ни малейшей перемены, и в голову не могло прийти, что его в чем-то подозревают.
С Адриеном мальчику было гораздо труднее. Тот не был ни охотником, ни рыболовом. Он не делал никаких сознательных усилий, чтобы дать выход инстинкту разрушения или как там его ни называть, заложенному в природе человека; поэтому двум попавшим ему в руки провинившимся мальчикам не приходилось рассчитывать, что он проявит к ним милосердие и ласку; Ричард и Риптон расплачивались теперь за множество форелей и куропаток, которых он пощадил. Какое-нибудь случайно брошенное слово или замечание Адриена вгоняло Риптона в жар: ему начинало казаться, что разоблачение неизбежно. Он был как рыба, в жабрах у которой сидит крючок, неведомо как туда угодивший, ибо она не клюнула; в какие бы глубины он ни нырял, он не мог избавиться от ощущения, что некая сила непрестанно выталкивает его на поверхность, где все станет явным, и всю неотвратимость этого он ощутил, как только зазвонили к обеду. За столом только и было разговору, что о фермере Блейзе. Стоило ему прерваться, как Адриен снова возвращался к тому же, и ласка, с которой он обращался к Риптону, походила на чувство, которое охотник испытывает к дичи, которая признала его превосходство и появляется для того, чтобы в этом убедился весь мир. Сэр Остин понял эту игру и восхищался проницательностью Адриена. Но он видел, что надо обуздать ретивого обвинителя, ибо скрытое следствие, которое тот вел в отношении Ричарда, становилось уже опасным. Ричард тоже был рыбой, в жабрах у которой застрял крючок, но, должно быть, как щука, умудрился жить в других водах, где были старые пни и черные корни, за которыми можно было укрыться и не дать себя ни вытащить одним рывком, ни вкрадчиво выманить. Иначе говоря, по некоторым признакам можно было заключить, что Ричард склонен прибегнуть к спасительной лжи.
– Ты знаешь эти места, милый мой мальчик, – заметил Адриен. – Скажи мне, как, по-твоему: легко ли пробраться к скирде так, чтобы тебя никто не заметил? Я слышал, что подозрение падает на одного из работников, которых фермер прогнал.
– Говорю тебе, не знаю я этих мест, – угрюмо ответил Ричард.
– Не знаешь? – Адриен со всей учтивостью изобразил на своем лице удивление. – Насколько я понял из слов мастера Томсона, вы с ним были там как раз вчера.
Обрадованный тем, что может сказать правду, Риптон поспешил заверить Адриена, что он этого не говорил.
– Не говорил?.. На славу поохотились, молодые люди, не правда ли?
– Ну да! – пробормотали несчастные жертвы, краснея от того, что слова, которые Адриен растягивал, подражая этим деревенской речи, живо напомнили им слова фермера Блейза.
– К тому же, разве вас не было этой ночью в числе огнепоклонников? – настаивал Адриен. – Я слышал, что есть страны, где принято охотиться по ночам и загонять дичь при свете факелов. Должно быть, это красивое зрелище. Право же, в этой глуши скучно было бы жить; тут только и радости, что с кем-нибудь повздорить да кого-нибудь на пари подпалить.
– На пари подпалить! – рассмеялся Ричард, вызвав этим замечанием недовольство и явную тревогу своего друга. – Уж не намекаешь ли ты на Рипа?
– Чтобы мастер Томсон подпалил ригу? Да я бы с тем же успехом мог заподозрить и тебя, мой милый. Вы же понимаете, молодые люди, что это дело не шуточное, не правда ли? В этих краях, как вы знаете, испокон веку законы на стороне землевладельца. Кстати, – продолжал Адриен, делая вид, что хочет перевести разговор на другой предмет, – вчера вот во время ваших странствий по лесу вы повстречали двух прохожих, двух волхвов. Так знайте же, доведись мне быть здешним судьей, мои подозрения скорее всего пали бы как раз на эту пару. Помнится, вы говорили, что это были жестянщик и пахарь. Нет? Так значит два пахаря.
– Скорее уж два жестянщика, – сказал Ричард.
– Ах, так вам хочется исключить из этого дела пахаря, но ведь его же выгнали с фермы. – Адриен пристально посмотрел на Риптона, и тот смущенно пробормотал, что действительно, так оно и было.
– Так кого же все-таки, жестянщика или пахаря?
– Паха… – простосердечный Риптон огляделся вокруг, словно для того, чтобы сообразить, когда он сможет вставить в этот разговор толику правды, и, прочтя в глазах Ричарда осуждение, проглотил остаток сорвавшегося с его уст слова.
– Пахаря! – весело подхватил Адриен. – Итак, у нас уже есть пахарь, которого выгнали с фермы. Оказывается, стоило только его выгнать, и скирду спалили. Ее подожгли из мести, а выгнанный пахарь – существо мстительное. Сожженная скирда и уволенный пахарь – тут само собой напрашивается сопоставление. Теперь, когда мы установили мотив, остается только доказать, что сообщниками они стали именно в этот час, и нашего пахаря спровадят на каторгу.
– А разве за поджог скирды грозит каторга? – испуганно спросил Риптон.
– Прежде всего человеку обреют голову, – торжественно провозгласил Адриен. – Потом наденут наручники. Посадят на черствый плесневелый хлеб и на корки сыра. На работу придется ходить человек по двадцать или по тридцать, прикованными к одной цепи. В знак того, что он каторжник, на спине его будет выжжена огромная буква «К». Единственным чтением, и только для тех, кто будет примерно себя вести и этого заслужит, будут богословские книги. Подумайте только о том, какая доля ждет этого несчастного! И все это расплата за месть! А ты знаешь, как его зовут?
– Откуда мне это знать? – спросил Ричард, стараясь принять недоумевающий вид, что, однако, плохо ему удавалось.
Сэр Остин заметил, что скоро, должно быть, все прояснится, и Адриен понял, что не должен его разубеждать, немного при этом удивляясь, что баронет не хочет видеть того, что уже не вызывает ни малейших сомнений. Разумеется, сам он ему ничего не скажет – ведь это может погубить все его дальнейшее влияние на Ричарда; и вместе с тем ему хотелось, чтобы всю его преданность и проницательность сразу же оценили по достоинству. Пообедав, мальчики поднялись из-за стола и долго совещались, после чего окончательно определили для себя линию поведения: они будут оба громко выражать свое сочувствие фермеру Блейзу и постараются выглядеть так, как все остальные, насколько это вообще возможно для двух юных злоумышленников, один из которых уже ощущал у себя на спине огромную букву «К», отлучавшую его навеки от человечества и яростно пожиравшую его, как орел – Прометея. Адриен принял их новую тактику с надлежащим вниманием и дал им высказать до конца все слова сочувствия фермеру Блейзу. Что бы они ни делали, они уже у него на крючке. Хлыст фермера заставил их корчиться от физической боли; но все это были пустяки в сравнении с теми душевными корчами, какие заставил их теперь испытывать своими хитрыми расспросами Адриен. Риптон очень скоро оказался трусом, а Ричард – лжецом, стоило только наутро Остину Вентворту вернуться из Пуэр Холла с сообщением, что некто Томас Бейквел, пахарь, арестован по подозрению в поджоге, посажен в тюрьму и должен будет ждать, пока судья сэр Майлз Пепуорт соизволит заняться его делом. Сообщая эти устрашающие известия, Остин не сводил с Ричарда глаз. Наследник Рейнема с невозмутимым спокойствием встретил этот пристальный взгляд, и у него еще хватило присутствия духа не обернуться в эту минуту в сторону Риптона.
ГЛАВА VI
Юношеские ухищрения
Как только мальчикам представилась возможность уйти, они устремились в темный угол парка и принялись обсуждать вдвоем отчаянное положение, в которое они попали.
– Что же нам теперь делать? – спросил Риптон у своего вожака.
Охваченному огненным кольцом скорпиону вряд ли было труднее, чем бедному Риптону, когда занявшееся не без его участия пламя охватило его и кольцо все сужалось и сужалось.
– Есть только один выход, – сказал Ричард, остановившись и решительно скрестив на груди руки.
Товарищ его принялся настойчиво допытываться, какой же это выход он имеет в виду.
Ричард впился глазами в камушек и ответил:
– Мы должны вызволить этого парня из тюрьмы.
Риптон посмотрел на своего вожака и в изумлении отпрянул:
– Милый мой Ричи, но как же нам это сделать?
Продолжая разглядывать камушек, Ричард ответил:
– Мы должны как-нибудь раздобыть для него напильник и веревку. Говорю тебе, все это можно устроить. Мне все равно, что мне за это будет. Я ничего не боюсь. Его надо освободить.
– Провалиться бы этому проклятому Блейзу! – вскричал Риптон, сняв свой берет и вытирая им покрывшийся потом лоб, и снова дал повод другу своему его упрекнуть.
– К черту старого Блейза. И ты еще смеешь думать, что я проговорился! Погляди-ка ты на себя. Мне за тебя просто стыдно. И ты еще смеешь говорить о Робин Гуде и о короле Ричарде! А у самого нет ни капли отваги. Пойми же, ты каждую минуту только и делаешь, что нас выдаешь. Стоит только Реди заговорить, ты опять за свое. Я вижу, как тебя всего прошибает пот. Ты что, струсил? К тому же, ты то и дело себе противоречишь. Начинаешь с одного, а потом сбиваешься на другое. Послушай: мы должны все поставить на карту, чтобы освободить его из тюрьмы. Помни об этом! Постарайся не попадаться Адриену на глаза. И держись чего-нибудь одного.
После этих глубокомысленных наставлений юный вожак повел своего сообщника посмотреть тюрьму, где Том Бейквел все это время, сокрушаясь, думал о том, к чему привели ни с чем не сообразные распри, жертвой которых он оказался.
В Лоберне Остин Вентворт считался другом всех обездоленных; славу эту он приумножил еще до того, как обрел награду, которой один только господь может увенчать эту высшую добродетель. Миссис Бейквел, мать Тома, узнав, что сына ее посадили в тюрьму, кинулась утешить его и помочь, чем только могла; но это были все лишь вздохи, и слезы, и причитания. Все это только приводило в замешательство бедного Тома, который умолял оставить его в покое и не смотреть на него как на отъявленного злодея. На это его мать отвечала, что ему надо только собраться с духом, и истинный утешитель ему поможет.
– И хотя тот, кто придет к тебе, Том, джентльмен и никогда не оставляет бедных в беде, – говорила миссис Бейквел, – он к тому же еще настоящий христианин! И господь бог знает, что делает, когда посылает его к тебе, ибо и видеть его, и слышать – всегда благо.
Том был вовсе не расположен выслушивать поучения и даже рассердился, когда Остин вошел к нему в камеру, встретил его, как рассерженный пес. Однако по прошествии получаса он поразился тому, что мог так легко втянуться в откровенный разговор с джентльменом и христианином. Когда Остин поднялся, чтобы уйти, Том попросил позволения пожать ему руку.
– Передайте молодому господину в Абби, что я ничего не разболтаю. Это настоящий джентльмен, и он любого заставит поступить, как захочет. Это горячая голова. А я так просто осел! Что верно, то верно. Только я не доносчик. Так и скажите ему, сэр!
Вот почему Остин так пристально смотрел Ричарду в глаза, когда рассказывал новости в Рейнеме. Мальчик стеснялся Остина больше, нежели Адриена. Он не знал, почему это так, но он старался всячески увильнуть от встречи с ним с глазу на глаз, а столкнувшись с ним, тут же помрачнел. Остин был не так сообразителен, как Адриен: ему трудно было поставить себя на место другого, и он всякий раз говорил то, что думал, прямо, не прибегая к обинякам. И вместо того чтобы подойти к делу издалека и насторожить залгавшегося мальчика, он сказал:
– Том Бейквел просил передать, что доносить на тебя он не станет, – и тут же вышел.
Ричард повторил это обещание Риптону, который не мог удержаться и крикнул, что Том молодчина.
– Он не должен за это страдать, – сказал Ричард, упорно думая о том, как достать веревку потолще и напильник поострее.
– А твой кузен не проговорится? – нерешительно спросил Риптон.
– Это он-то? – Ричард презрительно усмехнулся. – Простой пахарь, и тот не соглашается стать доносчиком, а ты еще спрашиваешь, не пойдет ли на это мой родич.
В двадцатый раз Риптона упрекнули – и все в том же. Мальчики обследовали наружные стены тюрьмы и пришли к выводу, что побег Тома вполне осуществим, если тот не струсит и им удастся тем или иным способом передать ему веревку и напильник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83