Он содрогнулся. Клара Дорайя Фори! Он помнил это звучавшее, как музыка, имя. Он где-то его уже слышал. Каким нежным и сладостным звучало оно теперь за холмистой грядою смерти.
Слезы мешали ему читать дальше. Было уже около полуночи. Час этот, казалось, принадлежал ей. Ужасающая тишина и мрак были достоянием Клары. Над ними властвовал голос ее, холодный и внятный.
С болью в сердце, сквозь слепившие его слезы смотрел он на бездыханные страницы. Она писала о его женитьбе, о том, как она нашла кольцо.
«Я знала, что это его кольцо. Я знала, что сегодня утром он собирается жениться. Я видела его стоящим перед алтарем, когда они все потешались за завтраком. Как красива, должно быть, его жена! Жена Ричарда! Может быть, теперь, когда он женился, он будет больше меня любить. Мама говорит, что их надо разлучить. Как не стыдно. Если я могу чем-нибудь помочь ему, я во что бы то ни стало помогу. Я молюсь о том, чтобы он был счастлив. Надеюсь, что господь слышит молитвы несчастных грешниц. У меня много грехов. Никто не знает этого так, как знаю я. Люди говорят, что я хорошая, но я-то знаю. Когда я опускаю глаза вниз на землю, я ведь не ищу там червей, как говорит он. Да простит меня бог!»
Дальше она писала о своем замужестве, о том, что она обязана повиноваться воле матери. Потом в дневнике был пропуск.
«Я видела Ричарда. Ричард презирает меня», – начиналась следующая запись.
Но теперь, по мере того как он читал, взгляд его становился все сосредоточеннее, и изящный женский почерк черной нитью увлекал за собою его душу, приближая ее к страшному итогу.
«Я не могу жить. Ричард меня презирает. Мне противны мои руки, мое лицо. О! Теперь-то я его понимаю. Мне хотелось умереть в тот миг, когда губы мои ощущали прикосновение его губ».
Дальше: «Выхода у меня нет. Ричард сказал, что ему легче было бы умереть, чем все это вынести. Я знаю, что у него это не пустые слова. Почему же я сама боюсь решиться на то, на что решился бы он? Наверное, если бы муж мой меня отхлестал, мне стало бы легче. Он так добр ко мне и всячески старается меня приободрить. Скоро его ждет большое горе. До половины ночи я молюсь богу. Чем больше я молюсь, тем дальше господь от меня уходит».
Ричард положил открытый дневник на стол. Огромные призрачные валы вздымались перед его внутренним взором, накатывались на него. Неужели Клара приняла всерьез его необузданные слова? Неужели она погибла от… – он упорно старался отгородиться от этой мысли.
Он отгораживался от мыслей, но все равно продолжал читать.
«Без четверти час. Завтра в это время меня уже не будет в живых. Никогда больше я не увижу Ричарда. Вчера ночью мне снилось, что мы вместе гуляли в поле, и он обнимал меня за талию. Мы были детьми, но я думала, что мы с ним поженились, и показала ему, что ношу его кольцо, и он сказал: «Клара, если ты всегда будешь носить это кольцо, ты будешь мне все равно что жена». И я поклялась ему, что буду носить его вечно.
…Мама в этом не виновата. Она совсем иначе на все смотрит, не так, как Ричард и как я. Он не трус, и я тоже не трусиха. Он ненавидит трусов.
Я написала его отцу, просила за Ричарда. Может быть, когда я умру, он услышит мои слова.
Я только что услыхала, как Ричард громко зовет меня: «Клари, иди ко мне». Конечно же, он никуда не ушел. А сама я ухожу – и неизвестно куда. Не могу больше ни о чем думать. Мне очень холодно».
Слова эти были написаны более крупным почерком, и под конец очертания букв расползались, как будто ей уже трудно было держать перо.
«Сейчас Ричард вспоминается мне только мальчиком. Маленьким и большим мальчиком. Мне трудно представить себе его голос. Вспоминаются только некоторые его слова. «Клари», и «Дон Рикардо», и его смех. Он так всегда умел рассмешить. Однажды мы прохохотали весь день, когда валялись с ним на сене. Потом у него завелся друг, и он начал писать стихи, и очень этим гордился. Если бы я вышла замуж за человека молодого, Ричард бы меня простил, но счастливей я бы все равно не была. Мне надо было умереть. Господь меня позабыл.
Третий час ночи. Слышно, как заблеяли овцы. Должно быть, земля очень холодная. Прощай, Ричард».
С его имени дневник начался. Им он и окончился. Даже в разговоре с собой Клара не была многословной. Тетрадка была тоненькая, и все равно девятнадцать лет ее жизни заполнили лишь половину страниц.
Как только он дочитал последние слова, его неудержимо потянуло взглянуть на нее еще раз. Вот она, все та же, безразличная ко всему Клара. На миг ему даже показалось, что она шевельнулась, настолько она сделалась для него другой после того, как он все прочел. Ведь только что он услыхал от нее невообразимые вещи – так можно ли после всего думать, что ее нет! Казалось, что на протяжении всей жизни она вела с ним разговор. Образ его запечатлелся навек в этом остановившемся сердце.
Он отпустил всех, кто сидел возле покойницы, и остался с ней один, пока ощущение близости смерти не сдавило ему горло, и тогда он кинулся к окну и стал смотреть на небо, на звезды. Из-за широко раскинувшейся, окутанной изморосью сосны сквозь ночное безмолвие послышалось блеянье барана, поднимавшего стадо. Оно прозвучало для него как зов смерти.
Мать застала его молящимся у постели Клары. Она опустилась рядом с ним на колени, и они молились теперь вдвоем, содрогаясь от рыданий, но почти без слез. Их теперь связывала страшная тайна, говорить о которой они не могли. Оба они молили господа простить усопшую.
Клару похоронили в фамильном склепе Тодхантеров. Ее мать даже не заикнулась о том, чтобы похоронить ее в Лоберне.
После похорон то, что на всем свете знали только они двое, свело их опять.
– Ричард, – сказала миссис Дорайя, – у меня больше никого не осталось, кроме тебя, мой милый. Все мы шли против бога и от этого… Ричард! Ты поедешь со мной, и соединишься с женой, и избавишь моего брата от страданий, которые достались мне.
– Одну я уже убил, – ответил он. – Она видит меня таким, какой я на самом деле. Я не могу поехать с вами к жене, потому что не достоин коснуться ее руки, и если бы меня заставили сейчас к ней поехать, я сделал бы с собой то же, что Клара, чтобы задушить мое презрение к себе. Поезжайте к ней вы, а если она спросит обо мне, скажите, что на совести у меня смерть, которая… Нет! Лучше скажите, что я поехал за границу, искать то, что поможет мне очистить эту мою совесть. Если найду, я вернусь к ней. Если же нет, то да поможет нам всем господь!
У нее не было сил ни оспаривать эти роковые слова, ни удерживать его, и он уехал.
ГЛАВА XLI
Остин вернулся
Посреди шумного Пиккадилли бородатый мужчина остановил мудрого юношу Адриена, хлопнув его по плечу. Адриен неторопливо оглянулся.
– Ты что, дорогой, играешь на моих нервах? По счастью, я не принадлежу к числу людей светских, а то мне бы этого не пережить. Как дела?
Так он встретил Остина Вентворта, вернувшегося после долгого отсутствия.
Остин взял его под руку и принялся расспрашивать о новостях с жадностью человека, прожившего пять лет в далекой глуши.
– Виги испустили дух, мой дорогой Остин. Вольному бритту предстоит получить жемчужину свободы – избирательный бюллетень. Аристократию предупредили о том, что ей пора уходить. Силы монархии и старая мадера иссякают; на смену приходят демос и южноафриканские вина. Это называют реформой. Итак, ты видишь, что за время твоего отсутствия произошли настоящие чудеса. Уедешь еще на пять лет – и вернешься к испорченным желудкам, разбитым черепам, всеобщему хаосу, к равенству, достигнутому в результате повсеместного упадка.
К его удовольствию, Остина это рассмешило.
– Я хочу узнать прежде всего о наших. Ну как там Ричи?
– Ты же знаешь о его… Как это называют, когда молокососам бывает позволено впрыгивать молочницам в ведра?.. Между прочим, это прелестная маленькая женщина, да к тому же еще и вполне достойная! Настоящая роза в молоке, как в стихах старика Анакреона. И что же ты думаешь? Все были уверены, что Систему это погубит. Не тут-то было. Она по-прежнему процветала, невзирая ни на что. Сейчас-то она, правда, в чахотке – изнуренная, исхудавшая, высохшая, похожа на привидение! Сегодня утром я удрал из Рейнема, чтобы только на все это не глядеть. Я привез в Лондон нашего несравненного дядюшку Гиппиаса – ездить с ним всегда одно удовольствие! Я ему говорю: «Хорошая какая весна». – «Брр! – отвечает он. – Настает такое время, когда думаешь, что и весна старая». Надо было слышать, как он растянул слово «ста-арая». Услыхав эти речи, я почувствовал, что силы меня покидают. В боксерском состязании за жизнь, мой дорогой Остин, наш дядюшка Гиппиас получил нечестный удар ниже пояса. Поэтому давай лучше побережемся и пойдем закажем себе обед.
– Но где же сейчас Ричи и что он делает? – спросил Остин.
– Спросил бы лучше, что он сделал. Этот чудодей взял да и родил ребенка!
– Ребенок? У Ричарда родился сын? – в ясных глазах Остина засияла радость.
– Должно быть, твоим тропическим туземцам этого было бы мало. Да, у него один сын, но величиною с двоих. Этим был нанесен смертельный удар Системе. Женитьбу Ричарда она еще перенесла, но младенец! Это было уже чересчур. Проглоти она этого ребенка, она бы жила себе и жила. А эта удивительная женщина произвела на свет крупного мальчугана. Уверяю тебя, очень забавно бывает видеть, как Система ежечасно открывает рот, чтобы его проглотить; она знает, что либо ее это окончательно излечит, либо освободит от тяжести.
Мало-помалу Остин узнавал, как вел себя баронет, и грустно улыбался.
– А что же вышло из Ричи? – спросил он. – Какая у него натура?
– Несчастный мальчик погублен тем, что его чрезмерно волнует собственная особа. Натура? Да у него натура пули, под которую заложили тройное количество пороха. Пыл восторга – вот его порох. У нашего мальчика хватило бы этого пыла для девических дней самой Опы. Он собирался вроде тебя, Остин, переделать общество – в какой-то степени ты за него в ответе. На свое несчастье, переделку эту он начал с женской его половины. Купидон, гордый тем, что перед ним не устоял и Феб, или, если угодно, решивший заселить свои владения Плутон, вбил в нежную головку одного из простодушных созданий мысль поцеловать его в награду за его доброе дело. О ужас! Он этого не ожидал. Вообрази Систему из плоти и крови – и перед тобою Ричард. Последствия таковы, что эта пери мужского пола отказывается войти в рай, хотя врата для него открыты, трубы трубят, и прелестное чистое существо ожидает его там. Последнее, что мы о нем слышали, – это, что он пьет воды в Германии, готовясь вслед за тем предпринять освобождение Италии от тевтонского ига. Будем надеяться, что воды эти его очистят. Он находится в обществе леди Джудит Фелли – твоей старой приятельницы, ярой радикалки, которая вышла замуж за одряхлевшего лорда, для того чтобы претворить свои принципы в жизнь. Такие всегда выходят замуж за английских лордов или за иностранных принцев. Меня восхищает их тактика.
– Джудит не подходит для него, коль скоро он в таком состоянии. Я хорошо к ней отношусь, только она всегда была слишком сентиментальна, – сказал Остин.
– Должно быть, именно эта сентиментальность и побудила ее выйти замуж за старого лорда, не так ли? Она нравится мне именно этим. Люди сентиментальные всегда долго живут и умирают, располнев. Чувство – вот кто убийца, брат мой. А чувствительность! Это умасливание жизни; это нежный цветок, и тот или та, которая его носит, заслуживает зависти. Хотелось бы мне, чтобы у меня ее было побольше!
– Ты все такой же, Адриен.
– А я ведь не радикал, Остин.
Из дальнейших расспросов, на которые Адриен отвечал в своей образной манере, Остин узнал, что баронет ждет сына, окаменев наподобие статуи в своем оскорбленном отцовском чувстве, и хочет видеть его прежде, нежели принять сноху и внука. Это как раз и имел в виду Адриен, когда говорил о тех усилиях, которые делает Система, стремясь проглотить младенца.
– Мы опутаны сетями, – сказал мудрый юноша. – Время поможет нам из них выбраться, а если нет, то на что же тогда этот почтенный господин годен?
Остин на минуту задумался, после чего спросил, где живет Люси.
– Мы как-нибудь к ней с тобой сходим, – сказал Адриен.
– Я пойду к ней сейчас же, – решительно заявил Остин.
– Я думаю, что мы все-таки сначала с тобой пообедаем, братец.
– Дай мне ее адрес.
– Право же, Остин, ты перегибаешь палку, – возразил Адриен. – Ни за что не поверю, чтобы тебе было совершенно все равно, что ты будешь есть! – хриплым голосом возопил он, очень комично изобразив на своем лице потрясение. – Смею думать, что нет. Кусочек детского мясца – это очень кстати, это просто божественно! Иди и отъедайся на младенце, людоед. Обедать будем в семь.
Адриен дал ему свой адрес и адрес Люси и удалился, избрав лучшую долю.
Накануне еще миссис Берри обнаружила у себя в чашке длинную чаинку. Положив ее на пальцы, она щелчком подбросила ее, и та легко взлетела, подтверждая тем самым, что на следующий день в доме у них будет гость. Она успела совсем позабыть об этом за сутолокой всех своих повседневных дел, поглощенная заботами о другом вошедшем в их дом существе, о только что родившемся у Люси удивительном младенце, когда неожиданный стук в дверь заставил ее все вспомнить.
– Так оно и есть! – вскричала она. – Мой гость явился! – Никогда еще женская вера в приметы не подтверждалась столь наглядно. Пришелец выразил желание увидеть миссис Ричард Феверел. Он назвался мистером Остином Вентвортом.
– Наконец-то, – воскликнула миссис Берри и, всплеснув руками, кинулась на улицу. Она тотчас же вернулась и рассыпалась в извинениях.
– Мне показалось, что она идет домой, мистер Вентворт. Каждый день она по два раза выносит своего ангелочка подышать воздухом. Никаких кормилиц, никаких нянь! Это настоящая мать! И слава богу, молоко у нее есть! Только очень она, бедная, тоскует.
Вернувшись к гостю, миссис Берри представилась, рассказала ему историю юной четы, упомянула о своем в ней участии, восхитилась его бородой.
– Хоть я и убеждена, что носите вы ее отнюдь не как украшение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83