Какое это впечатляющее зрелище – грузный мужчина, корчащийся в невыразимых муках, подпавший под чью-то власть, с которой ему не справиться и которую он не в силах понять, и уж во всяком случае объяснить с помощью внятных слов. Сначала наш лорд пытался утвердиться в своем глубоком презрении к женщинам. Купидон дал ему волю. И вот, после того как он все накопившееся в нем зло исчерпал, – прелестное личико врезалось ему в душу и победоносно в нем воссияло; и вот тогда, захваченный гарпуном, кит всплыл на поверхность и после нескольких конвульсий бессильно растянулся во всю свою длину. Милорд влюбился в юную жену Ричарда. Доказательством этой влюбленности было то, что он жил вдали от света ради нее. Для нее, если бы она могла это видеть, еще одним убедительным доказательством его беззаветной преданности была его постоянная готовность сделать все для того, чтобы ей было хорошо. То удивительное обстоятельство, что, находясь возле нее, он становился спокойным и сдержанным, в то время как, оставшись один, бывал обуреваем неистовыми страстями, свидетельствовало о том, что сей располневший аристократ способен соображать.
Достопочтенный Питер, которому надоело ездить взад и вперед, настаивал, чтобы его патрон действовал быстрее. Лорд Маунтфокон был более мудр или более щепетилен, чем его приспешник. Едва ли не каждый вечер он виделся с Люси. Неискушенная молодая женщина не видела в его посещениях ничего худого. К тому же ведь Ричард сам поручил ее попечению лорда Маунтфокона и леди Джудит. Леди Джудит уехала с острова и вернулась в Лондон; лорд Маунтфокон остался. В этом не было ничего худого. Если прежде у нее и появлялись иногда какие-то подозрения, то сейчас она была на этот счет совершенно спокойна. В глубине души ей это даже, может быть, льстило. Лорд Маунтфокон получил то изысканное воспитание, какое достается обычно в знатных семьях на долю наследующего титул старшего сына; он умел разговаривать и поучать; это был истый лорд; и в то же время он дал ей понять, как он порочен, насквозь порочен, и убедил ее, что от общения с ней он становится лучше. У героинь, равно как и у героев, есть свое честолюбие: им тоже хочется приносить людям пользу, героиню тянет творить добро, а задача исправить порочного человека для всякой добропорядочной женщины особенно соблазнительна. Для нежного женского сердца возвратить на путь истинный мужчину – такая же услада, как драгоценный китайский фарфор. У лорда Маунтфокона не было никаких уловок волокиты: его золото, его титул, да и сама внешность до сих пор избавляли его от необходимости воздыхать по ком-либо долго, а, может быть, даже и воздыхать вообще; устройством его любовных шашней занимался достопочтенный Питер. Поведение милорда не вызвало в Люси ни малейшей тревоги, как то могло случиться, если бы он был истинным искусителем. В ее мученической жизни ей было радостно иметь преданного друга, и находить в нем поддержку, и сознавать, что и сама она может что-то сделать для этого друга. Слишком простодушная, для того чтобы задумываться над тем, какое положение занимает его светлость, она как-никак была женщина. «Он, такой знатный аристократ, не считает зазорным общаться со мной и даже меня ценит», – оправдывающая мысль эта, может быть, и мелькнула раз-другой в то время, когда она размышляла о гордой семье, в которую замужеством своим она была введена.
Январь попеременно то поливал старуху землю дождями, то сковывал ее льдом, когда достопочтенный Питер направился к источнику всех своих благ с важными новостями. Не успел он заикнуться о том, что его светлость все еще ни на что не решилась, как Маунтфокон забарахтался в одолевавших его трудностях, точно беспомощный дракон. Чем только он ни клялся, что он повстречал теперь настоящего ангела за свои грехи и не способен его обидеть. Минуту спустя, однако, он уже клялся, что она будет принадлежать ему, даже если будет царапаться, как кошка. Его светлость прибегал не к самым изысканным выражениям.
– Я не продвинулся ни на шаг, – жаловался он. – Послушайте, Брейдер! Право же, эта маленькая женщина может вить из меня веревки. Клянусь честью, я женился бы на ней хоть завтра. Я вот вижусь с ней здесь каждый день, и, как бы вы думали, о чем мы с ней говорим? Об истории! Ведь от одного этого можно сойти с ума! И вот, черт возьми, я теперь подвизаюсь в роли читающего лекции ученого педанта! И, клянусь честью, заниматься ее просвещением мне приятно. Но стоит только выйти за порог ее дома, как меня так и подмывает кого-нибудь пристрелить. Что там говорят в городе?
– Ничего особенного, – многозначительно ответил Брейдер.
– Когда же этот малый… ее муж… думает вернуться?
– Надеюсь, все устроится так, что он вообще не вернется, Маунт.
Аристократ и приспешник переглянулись.
– Что ты этим хочешь сказать?
Брейдер начал было что-то насвистывать, но вдруг перебил себя:
– В мгновение ока он сделался донжуаном – вот и весь сказ.
– Вот так черт! Выходит, Белла его окрутила? – испытующе спросил Маунтфокон.
В ответ Брейдер только протянул его светлости письмо. Оно было помечено побережьем Сассекс, подписано «Ричард» и гласило:
«Моя прелестная Нечистая Сила…
Коль скоро дьявол сидит в нас обоих и мы открыли его друг в друге, приезжайте ко мне сейчас же, не то я куда-нибудь немедленно же уеду. Приезжайте, моя светящаяся адским пламенем звезда! Я убежал от вас, а теперь я зову вас к себе! Вы научили меня дьявольской любви, и теперь я не могу без вас жить. Приезжайте через час после того, как получите это письмо».
Маунтфокон перевернул лист, чтобы посмотреть, нет ли еще чего на обороте.
– Восторженное любовное письмо! – воскликнул он; он встал с кресла и принялся расхаживать по комнате, бормоча: – Ну и собака! Как подло он поступает с женой!
– Подлее некуда, – подтвердил Брейдер.
– Как ты это раздобыл?
– Забрел в гардеробную Беллы, пока ее ждал, на всякий случай заглянул под подушку. Вы же знаете ее повадки.
– Черт побери! По-моему, она это делает нарочно. Слава богу, я уже целую вечность не пишу ей писем. И что же, она к нему едет?
– Как бы не так! Но, странное дело, Маунт!.. Видели вы когда-нибудь, чтобы она отказывалась от денег? Она очень эффектно разорвала чек и протянула мне обрывки со всеми изысканными выражениями, которым ваша академия ее научила. По мне, так это хорошо, когда женщина умеет выругаться. Ее это украшает!
Маунтфокон посоветовался со своим приспешником касательно того, какую пользу можно будет извлечь из этого письма. Оба решительно признали, что поведение Ричарда в отношении жены низко и что он, во всяком случае, не заслуживает снисхождения.
– Только нет, – сказал его светлость, – письмо это ей показывать нельзя. Сначала она будет клясться, что это подлог, а потом еще крепче ухватится за него. Бабы все таковы.
– Как раз наоборот, – небрежно заметил Брейдер. – Она должна своими глазами увидеть, что он ей изменил. Они верят своим глазам. Вот вам и удобный случай, Маунт. Тут вы вступаете в игру – мстите за нее и приносите ей утешение. Они как раз это любят.
– Ты осел, Брейдер, – вскричал его патрон. – Ты отъявленный мерзавец. Ты говоришь об этой маленькой женщине так, как будто она такая же, как все остальные. Нет, не думаю, чтобы это поганое письмо помогло мне чего-нибудь добиться. Ее муж скотина – в этом сомневаться не приходится.
– Так, может быть, вы предоставите это мне, Маунт?
– Будь я проклят, если я на это пойду! – пробормотал милорд.
– Благодарю покорно. Увидите сами, к чему это все приведет. Слишком уж вы мягкосердечны, Маунт. Останетесь в дураках.
– Говорю тебе, Брейдер, с этим ничего не поделать. Если я увезу ее… – а мне каждый день не терпится ее увезти – то что тогда? Она на меня посмотрит… а я не в силах вынести ее взгляда… я буду чувствовать себя дураком, и с ней мне будет хуже, чем без нее. – Маунтфокон уныло зевнул. – Как по-твоему? – продолжал он. – От такого заскрежещешь зубами, как по-твоему? Дело в том, что она… – он едва слышно произнес какие-то слова и густо покраснел.
– Гм! – Брейдер надулся и стукнул набалдашником трости по подбородку. – Неприятная это история, Маунт. Вам это совершенно не подходит. Не та у вас роль. Чушь несусветная!
– Неужели ты думаешь, что я из-за этого люблю ее хоть капельку меньше? – вскипел милорд. – Черт побери! Да я бы сидел у ее изголовья и читал ей и рассказывал ей эту страшную историю, если бы она только захотела, весь день и всю ночь.
– По всей видимости, из вас скоро выйдет повивальная бабка, Маунт.
Молчание милорда, казалось, означало, что он соглашается с этим утверждением.
– А что об этом говорят в городе? – опять спросил он. Брейдер ответил, что единственный вопрос, который все себе задают, это – кто она: девушка, чья-то жена или вдова.
– Вечером я к ней пойду, – изрек Маунтфокон после глубокого раздумья, о чем можно было заключить по выражению его лица. – Вечером я к ней пойду. Пусть она узнает, какие адские муки она заставляет меня терпеть.
– Вы хотите сказать, что она ничего про это не знает? Понятия не имеет: считает меня просто другом.
И так оно и есть, клянусь небом!
– Э-хм! – воскликнул достопочтенный Питер. – В добрый путь! Прямиком на красный фонарь, милые дамы!
– Ты что, хочешь, чтобы я выбросил тебя из окна, Брейдер?
– Хватит и одного раза, Маунт. Спасатель силен. Я, кажется, уже забыл, как мне удалось тогда удержаться на ногах. Ладно же… ладно! Я готов присягнуть, что она неслыханно невинна и считает вас бескорыстным другом.
– Вечером я к ней пойду, – повторил Маунтфокон. – Пусть она знает, какая для меня мука видеть ее в таком состоянии. Я больше не вытерплю. Обманывать такую, как она, что может быть отвратительней! Мне легче было бы выслушивать из ее уст проклятья, чем вынести ее речи, ее взгляды. Бедная девочка! Она ведь сущий ребенок. Ты не представляешь себе, какое у этой маленькой женщины доброе сердце.
– А вы-то представляете? – спросил хитрец.
– Я убежден, Брейдер, что среди женщин есть ангелы, – сказал Маунтфокон, стараясь не встречаться с приживальщиком глазами.
В свете у лорда Маунтфокона была репутация человека вконец порочного, а у приживальщика – просто ловкого распутника. Было немало священников, которые считали, что отвратить от порока достопочтенного Питера – задача более легкая.
В комнате, где Люси приняла своего знатного покровителя, горел камин; сама она сидела в тени. Сначала она хотела зажечь свечи. Он попросил, чтобы в комнате все осталось, как было.
– Мне надо кое-что вам сказать, – торжественно провозгласил он.
– Сказать… мне? – встрепенулась Люси.
Лорд Маунтфокон знал, что ему надо много всего сказать ей, но как это сделать и что именно он скажет – он все еще не знал.
– Вы отлично умеете это скрывать, – начал он, – но вы, должно быть, чувствуете себя здесь очень одинокой и, боюсь, очень несчастной.
– Я бы действительно чувствовала себя одинокой, если бы вы не были так добры ко мне, милорд, – ответила Люси. – Ну, а несчастной я чувствовать себя никак не могу. – Лицо ее было в тени и не могло выдать ее чувств.
– А может ли ваш друг хоть чем-нибудь помочь вам, миссис Феверел? – спросил он.
– По-моему, никто и ничем мне не поможет, – ответила Люси. – Может ли кто-нибудь нам помочь искупить наши грехи?
– Во всяком случае, вы могли бы позволить мне заплатить мои долги, коль скоро именно вы помогли мне очиститься от некоторых моих грехов.
– О, милорд! – не без удовольствия сказала Люси. Женщине всегда бывает приятно думать, что она вырвала у змия жало.
– Я вам говорю сущую правду, – продолжал лорд Маунтфокон. – Чего ради я стал бы вас обманывать? Я ведь знаю, что вы не падки на лесть – и этим вы так отличаетесь от всех других женщин!
– Прошу вас, не надо так говорить, – перебила его Люси.
– Ну, во всяком случае, мой опыт позволяет мне это утверждать.
– Но ведь вы же говорили мне, что встречали таких… очень плохих женщин.
– Да, встречал. Ну а теперь на мое несчастье я встретил хорошую.
– На ваше несчастье, лорд Маунтфокон?
– Да, и даже больше того.
Его светлость многозначительно умолк.
«Какие все-таки мужчины странные! – подумала Люси. – Его, как видно, грызет какое-то тайное горе».
Том Бейквел, у которого была привычка под разными предлогами вваливаться к ней в комнату во время посещений знатного гостя, предотвратил признание, если его светлость вообще собирался делать ей признание.
Когда они снова остались вдвоем, Люси с улыбкой сказала:
– Знаете, ведь мне всегда бывает стыдно просить вас начать читать.
Лорд Маунтфокон изумленно на нее посмотрел.
– Читать?.. Ах да! Да, конечно! – он вспомнил о своих вечерних обязанностях. – Разумеется, я рад буду этим заняться. Дайте только вспомнить. На чем мы остановились?
– На жизни императора Юлиана. Но, право же, мне очень стыдно просить вас читать мне вслух, милорд. Я ведь ничего этого не знаю; мне открывается целый мир… когда я слышу об императорах, и об армиях, и о событиях, происходивших на земле, по которой мы ходим. Я вся этим полна. Только, верно, вам это уже наскучило, и я уже подумывала о том, что не стану вас больше мучить.
– То, что приятно вам, приятно и мне, миссис Феверел. Поверьте, я готов читать, пока не охрипну, единственно ради того, чтобы слышать, что вы скажете о прочитанном.
– Вы надо мной смеетесь?
– Разве это на меня похоже?
У лорда Маунтфокона были красивые большие глаза, и ему достаточно было слегка опустить веки, чтобы в них появилось задумчивое выражение.
– Нет, это на вас совсем не похоже, – сказала Люси. – Я должна благодарить вас за ваше долготерпение.
Ее знатный гость принялся громко разуверять ее.
Теперь Люси надлежало усадить его за книгу – ради него, ради себя самой и ради кое-кого третьего; и этот третий являлся, может быть, во всем этом главным лицом. Чтением этим лорд Маунтфокон как бы оправдывал свое присутствие у нее в доме; и хотя у нее не было никаких сомнений и подозрений, ей все же становилось легче на душе, когда она вовлекала его в это почтенное занятие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83