Но последовавший за этим еще один нетерпеливый жест, не дав ему вымолвить ни слова, выслал его вон, и Рейнем избавился от единственного жившего в его стенах ревнителя Великой Догмы помпельмуса.
ГЛАВА XXXIV
Победа над эпикурейцем
Стоял июль. Солент струил свои зеленые воды, гонимые порывистым юго-западным ветром. Пестрые яхты поднимались и опускались, подобно пене, и, белые, как морские нимфы, мелькали их паруса. Над летучими гребнями облаков раскинулась глубокая синь небес.
Возле распахнутого окна, из которого сквозь розовые кусты было видно море, наша юная чета сидела за завтраком, и оба угощались на славу. Если бы ученый гуманист увидел их в эту минуту, он вынужден был бы признать, что супруги, которым надлежало сделаться отцом и матерью бриттов, добросовестно исполняли свой долг. Свидетельством тому были ряды рюмок для яиц, осыпанные разбитою скорлупою, а меж тем они все еще продолжали есть, и так жадно, что им едва хватало времени перемолвиться словом. Оба были уже в дорожном платье. На голове у нее был капор, а у него каскетка. Манжеты рукавов у него были отвернуты, а юбка у нее так заложена на коленях, что видна была подкладка. Время от времени вырывавшееся у одного из них какое-нибудь слово вызывало взрыв смеха, но основным занятием их все же была еда, и следует помнить, что так оно всегда было и будет, когда Купидон берется за дело всерьез. Дары притекали к ним с земли, которой они владели. В небрежении валяется где-то дудочка, на которой они наигрывали мелодию любви, пленявшую небеса. Какое им дело до небес теперь, когда они уже принадлежат друг другу? На стол, вареные яйца! На стол, хлеб с маслом! На стол, чай, сахар и молоко! И да настанут радостные часы. Вот какую музыку исторгают сейчас их сердца. Дудочка годилась разве что для начала. В конце-то концов, чего же еще добиваться влюбленным, как не собственной свободы среди изобилия? И разве это не славная доля? О, горе ученому гуманисту! Горе оттого, что он не видит этой восхитительной сцены; не видит, как эти юные существа с аппетитом едят. По мне, так чарами этими можно было бы околдовать даже манихея.
Великолепная сцена эта окончилась, и тогда, взмахнув салфеткой, муж склонился над женою, и губы их слились в поцелуе. То, что обыкновенным смертным кажется поэзией, для них уже стало прозой обыденной жизни. Не значит ли это, что они уже высоко поднялись? Стремительный горячий поцелуй, сияющий, свежий и чистый, как сама заря, вслед за которым Ричард довольно весело восклицает:
– Письма-то и сегодня нет, милая Люси!
В ответ она смотрит на него слегка помрачнев, но он кричит:
– Не беда! В один прекрасный день он приедет сюда сам. Стоит ему только взглянуть на тебя, и все будет хорошо! Не правда ли? – С этими словами он приподнимает ее лицо за подбородок и словно обводит его в своем воображении рамкой, а ей радостно, что он глядит на нее, и она улыбается.
– Вот о чем я хочу попросить моего милого, – говорит Люси и падает ему на грудь, умоляюще поднимая руки. – Пусть он возьмет меня сегодня с собой на яхту, а не оставляет с этими людьми! Он согласится? Я же не боюсь моря, он это знает!
– Настоящий морской волк! – смеется Ричард, лаская ее. – Знаешь что, моя дорогая морячка, они ведь принимают на борт только строго определенное число людей, и если они прослышат, что едешь со мной еще и ты, пойдут толки о нечистой игре! К тому же, здесь ведь сейчас леди Джудит, которая будет говорить с тобою об Остине, и лорд Маунтфокон, который будет расточать тебе похвалы, и еще мистер Мортон, который о тебе позаботится.
Несколько мгновений Люси смотрит куда-то вдаль.
– Надеюсь, что теперь я не хмурюсь и не краснею так, как было прежде? – сказала она, победоносно подняв свои подвижные брови и заглядывая ему в глаза, в то время как он наклоняет к ней лицо и шепчет какие-то нежные слова.
– И мы с тобой расстанемся… на сколько же времени? На час, на два, на три! – в ответ на все его ласки она дуется.
– А потом я вернусь, чтобы принять поздравление от моей милой.
– А потом мой муж будет все время разговаривать с леди Джудит.
– А потом я буду смотреть, как моя жена хмурится и краснеет в обществе лорда Маунтфокона.
– Неужели же я настолько глупа, Ричард? – она совсем позабыла, что он с ней шутит, и начала спрашивать его совершенно серьезно, и ответом ей был еще один легкий утренний поцелуй у нее на губах.
После месяца, проведенного в полном уединении, чета упоенных счастьем грешников однажды выглянула подивиться на людей и в тот же день повстречала мистера Мортона из Пуэр Холла, друга Остина Вентворта и дядю Ралфа. Мистер Мортон когда-то был в дружбе с баронетом, но уже много лет как отказался от всякого общения с ним, обнаружив, что тот до того своеволен, что сговориться с ним нет никакой возможности; именно по этой причине мистер Мортон был склонен снисходительно отнестись к совершенному Ричардом поступку и возложить всю вину за случившееся на сэра Остина. Полагая, что без общества человеку молодому обойтись невозможно, он представил Ричарда жившим в то время на острове своим знакомым; в числе прочих там оказалась леди Джудит Фелли, красивая молодая дама; она представила его лорду Маунтфокону, влиятельному пэру, а тот познакомил его с владельцами яхт, которые о ту пору начали туда съезжаться; не прошло и нескольких недель, как Ричард оказался окруженным блестящим обществом и впервые в жизни изведал все преимущества свободного общения с себе подобными того и другого пола. Таким образом, дитя Системы окунулось не только в пену прибоя, но и в глубокие воды.
К этому времени баронет зашел так далеко в попытках примирить возродившуюся нежную отцовскую любовь с советами своего нового знакомца, что теперь он уже решил поступать с Ричардом по справедливости. В глазах светского общества это выглядело как великодушие, и даже леди Блендиш склонялась к такого же рода оценке, услыхав, что он назначил сыну вполне приличное содержание и отверг предложение миссис Дорайи оспаривать законность его брака, однако сам сэр Остин хорошо понимал, что, не лишая попавшего в такое положение юношу средств к существованию, он всего-навсего поступает по справедливости. И на этот раз свет обманул его, приукрасив его поступок. Ибо что такое быть справедливым по отношению к тому, кого мы любим? Он-то знал, что в его собственном поведении нет и тени великодушия, но поднявшийся в обществе по этому поводу шум в какой-то степени укрепил его в тщеславном убеждении, что, поступая со своим сыном по справедливости, он делает для него все, что только возможно, хотя бы потому, что, как правило, другие отцы так не поступают. Сердце свое он запер.
Поэтому Ричард нисколько не нуждался в этих деньгах. Куда более нужным было для него то, чего он так и не получил – одно-единственное слово от отца, и, хотя он молчал, боясь огорчить свою молодую жену, та чувствовала, как тягостна для него размолвка с человеком, перед которым он, оскорбивший его и не посчитавшийся с его волей, теперь был готов упасть на колени, человека, который значил для него больше, чем все на свете. Она ощущала это ночами, когда лежала с ним рядом и он что-то бормотал в полусне; из окружавшего их мрака проступало тогда обличье этого странного сурового судии. Нельзя, однако, сказать, чтобы все это влияло на аппетит нашей юной четы. Этого не приходится ожидать от Купидона, когда он уже воцарился и – в силе, тем более, если влюбленные к тому же вдыхают морской воздух. Поставленные в ряд рюмки для яиц опровергают даже мысль об этом. И все же их точил червь раскаяния. Судите же сами о том, как обрадовались они оба, когда в это чудесное утро, едва только они вышли из своего сада, чтобы направиться к морю, глазам их предстал Том Бейквел с портпледом на плечах, стремительно поднимавшийся к их дому, а на некотором расстоянии – следовавший за ним Адриен.
– Все хорошо! – вскричал Ричард, кинулся ему навстречу и не отпускал его руки до тех пор, пока они не поднялись к стоявшей наверху Люси, забрасывая его на ходу множеством вопросов.
– Люси! Это мой кузен Адриен. «Это настоящий ангел, не правда ли?» – казалось, говорили его глаза, а Люси без спора с ним соглашалась: «Ну, конечно же, ангел!»
Сей дородный ангел из плоти и крови церемонно ей поклонился и не без смака принялся играть роль благодетеля, которую они ему отвели.
– Кажется, мы с вами уже знакомы, – любезно заметил он и незамедлительно уведомил их о том, что он еще не завтракал; услыхав это, они поспешно повели его в дом, и Люси сбилась с ног, стараясь подать ему все сама.
– Милый мой Реди, – воскликнул Ричард, дергая его за руку, – до чего же я рад, что ты явился сюда! Могу тебе признаться, нам было ужасно не по себе.
– Шесть, семь, восемь, девять яиц, – заметил Адриен, оглядев накрытый стол.
– Почему же он ни слова не написал? Почему не ответил ни на одно мое письмо? Но теперь ты здесь, и я уже спокоен. Он хочет нас видеть, не правда ли? Сегодня же вечером мы приедем. В одиннадцать у меня гонки; на моей яхточке… я назвал ее «Блендиш» – с Фредом Карри, который пойдет на «Бегуме». Я должен обогнать его, но, независимо от этого, вечером я все равно поеду. Что нового? Что они все там делают?
– Милый мой мальчик! – ответил Адриен, усаживаясь поудобней. – Дай мне возможность уравнять наши силы, прежде чем я приступлю к моему рассказу. Для человека неженатого хватит и половины этих яиц, ну а потом мы поговорим. Все они там живы – и здоровы, насколько я в силах вспомнить после той встряски, которую этим утром пришлось претерпеть моему пустому желудку. Я приехал сюда с первым пароходом, и море, да, море заставило меня полюбить матерь нашу землю и возжаждать ее плодов.
Ричард ерзал в нетерпении, сидя напротив своего невозмутимого кузена.
– Адриен! Что он говорил, когда узнал об этом? Я хочу в точности знать, какие он говорил слова.
– Об этом хорошо сказано одним мудрецом, сын мой: «Речь – это разменная монета молчания». Он сказал еще меньше, чем я говорю сейчас.
– Так вот как он все это принял! – вскричал Ричард и погрузился в раздумье.
Вскоре стол был накрыт заново, горничная принесла поднос с яйцами, а следом за ней вошла Люси и, сняв капор, уселась за стол, чтобы вести себя как умелая хозяйка и разливать чай.
– Ну вот сейчас-то мы и начнем, – сказал Адриен, в веселой задумчивости разбивая яйцо; однако выражение его лица быстро сделалось страдальческим, и это встревожило хозяйку, тем более что гость старался не показать виду, что чем-то озабочен. Неужели же яйцо оказалось тухлым? Какой ужас! Люси следила за его движениями и, трепеща, ждала, что он скажет.
– Это яйцо варилось три и три четверти минуты, – заметил он, перестав наконец на него смотреть.
– Боже ты мой! – вскричала Люси. – Я ровно столько варила их сама. Ричард такие любит. А вы любите вкрутую, мистер Харли?
– Как раз наоборот, я люблю всмятку. Две с половиной минуты, или самое большее – две и три четверти. Яйцо никогда не должно слишком быстро твердеть… этого не должно быть никогда. Три минуты – это уже крайнее безрассудство.
– Если бы Ричард меня предупредил! Если бы я только знала, – горестно восклицала молодая хозяйка, кусая губы.
– Не следует думать, что он будет обращать внимание на такие мелочи, – сказал Адриен, заставляя себя улыбнуться.
– Черт побери! Но ведь у нас еще сколько угодно яиц в доме! – закричал Ричард и принялся яростно звонить.
– Ну конечно же! – обрадовалась Люси, выскакивая из-за стола. – Сейчас пойду и сварю несколько штук в точности так, как вы любите. Пожалуйста, позвольте мне это сделать, мистер Харли.
Адриен остановил ее движением руки.
– Нет, – сказал он, – я буду следовать вкусам Ричарда. И да пошлют мне небеса такое же хорошее пищеварение, как у него!
Люси печально взглянула на Ричарда, который разлегся на диване и взвалил все тяготы гостеприимства ей на плечи. История с варкой яиц была не очень-то обнадеживающим началом, однако ее горячего желания понравиться Адриену процедура эта нисколько не остудила, и молодая женщина искренне восхищалась его самоотречением. Она боялась, что, если в силу какой-нибудь несчастной случайности она разочарует этого славного вестника мира, то ей неминуемо грозит беда; и вот она сидит напротив него, и брови над ее улыбающимися голубыми глазами нахмурены; незаметно для него она изучала все повадки круглолицего эпикурейца, стараясь выведать нечто такое, что потом поможет ей снискать его милость.
«Нет, он не сочтет меня застенчивой и глупой», – думала она. И в самом деле Адриен изумился, обнаружив, что она может весело болтать и в то же время делать что-то полезное, а не только быть украшением дома. Не успел он расправиться с поданным ему яйцом, как на столе сразу появилось еще два только что сваренных – уже по его вкусу. Она сумела спокойно отдать все распоряжения служанке, и все обошлось без шума и суеты. Очень может быть, что недовольство у него на лице при виде этих злосчастных яиц было в какой-то степени напускным, и ее женский инстинкт, притом что у нее не было никакого жизненного опыта, подсказал ей, что он прибыл в их райскую обитель, заранее настроив себя на то, что ему все тут не понравится. За этими подвижными бровями скрывалась способность разгадать мудрого юношу и сразиться с ним.
Она сама частично догадалась о том, сколь многого ей удалось достичь, когда Адриен сказал:
– Ну теперь вот я уже готов ответить на твои вопросы, мой дорогой, и этим я обязан стараниям миссис Ричард, – тут он поклонился ей, и это было с его стороны первым шагом в признании законности ее прав. Люси вся трепетала от радостного волнения.
– Ну вот и прекрасно! – вскричал Ричард и, откинувшись, принял непринужденную позу.
– Прежде всего Пилигрим потерял свою записную книжку, его убедили предложить счастливцу, который найдет ее, вознаграждение, которого тому хватит, чтобы беззаботно прожить до конца своих дней. Бенсон… непревзойденный Бенсон покинул Рейнем. Никто не знает, куда он уехал. Предполагают, что единственный оставшийся в живых член секты Великой Догмы вступил в фазу полного затмения и затмила его женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83