Она нажала на кнопку, и яркий луч прорезал равнину, высветив камыши. Лис увернулся от света, затем неожиданно побежал прямо на него. Он смотрел вдоль луча, не отводя от него глаз. И в этот момент глухо щелкнуло ружье.
– Попал! – Мэг торжествовала, видя, как лис опрокинулся на спину, несколько раз перевернулся и, безжизненный, затих. Но когда они подошли ближе, она почувствовала к нему жалость. Девочка погладила хищную остроконечную морду и пушистый хвост, потрогала свалявшуюся на спине шерсть. Из раны на шее еще текла кровь.
– Бедный старый лис, – пробормотала она.
– Бедный лис! – с возмущением повторил Гарри. – Готов поспорить, это тот самый лис, что на прошлой неделе поубивал всех цыплят. Его шкура того не стоит.
Он приподнял лиса и снова бросил его, презрительно хлопнув рукой по мертвому зверю.
Мэг была разочарована. Дикое животное, к которому они подкрадывались через ночь, превратилось в маленькую жалкую кучку у ног. Ее больше устроил бы лев или леопард.
– Ладно, пошли обратно, – сказал Гарри и зашагал к машине. Мэг зацепилась шнуром за куст и должна была вернуться, чтобы распутать его.
– Неудельные бабы! Ничего не могут, – бормотал Гарри, но голос его звучал беззлобно.
Когда они сели в машину, он зарядил ее ружье, свое же положил на пол.
– Держи его осторожно, дулом – в окно, а увидишь кролика – стреляй. – Гарри завел машину. – Не думаю, что нам еще повезет на лису.
Они ехали по самой вершине утеса, в двух сотнях футов под ними тихо катила свои поды залитая звездным светом река. Вдруг неожиданно откуда-то сбоку вынырнул кролик и запрыгал прямо перед их передними огнями, петляя из стороны в сторону, но оставаясь в их лучах. Гарри затормозил.
– Быстро! Стреляй! – закричал он.
Мэг подняла ружье; кролик сразу же остановился и сел, прядая ушами, и тут неожиданно оказалось, что она не может спустить курок. Мэг опустила ружье.
– Какого черт? В чем дело? Он же уйдет! – Гарри выхватил у нее ружье, но кролик уже пришел в себя и нырнул в темноту. Гарри выругался.
– Я… Я не могла убить его, когда он сидел и смотрел на меня.
– А… бабы! – повторил Гарри. – Не возьму тебя больше на охоту.
Эти женские штучки просто невыносимы. Он подумал о людях, которых видел убитыми, без всякого сожаления, словно это были кролики: кричащие, с выпадающими внутренностями, люди без лиц…
– Я тебе рассказывал о жарком? – спросил он.
– О жарком из кролика?
– Нет. Это было на передовой, и кролики уже все кончились. Мы стояли у фермы, рядом был небольшой огородишко с овощами. Однажды мы украли где-то кусок мяса, и я пополз на эту брошенную ферму, чтобы раздобыть каких-нибудь овощей. Когда начиналась уж очень сильная пальба, я отлеживался в воронках. Мне удалось отыскать в грязи несколько морковок и немного репы, и, радостный, я приполз с ними обратно.
Мы приготовили прекрасное жаркое; у кого-то оказалась луковица, и нам подарили половинку. Мы стояли вокруг котелка, я и двое моих товарищей, вдыхая чудесный запах и мечтая о еде, но вдруг прилетел снаряд и разорвался точно между нами.
Два моих приятеля были убиты тут же, на месте, прямиком отправились в мир иной. Взрывная волна оглушила меня и отбросила в сторону, но я был цел и невредим. А котелка – как не бывало. И представляешь, больше всего меня опечалила потеря жаркого. Я злился на этих проклятых немцев, я буквально скрежетал зубами. Только потом я начал думать о своих товарищах и что-то соображать… Я видел столько убитых…
Мэг сидела тихо. Она была неглупа и уловила связь между его рассказом и ускользнувшим от них кроликом.
– Я понимаю, – сказала она, наконец, понизив голос – Ты думаешь, глупо жалеть кролика, если… Ты убил много немцев?
Гарри пожал плечами.
– Много. Но хуже всего – первый. После этого ты как деревянный. Штыковая – это самое плохое, рты видишь, как они смотрят на тебя, когда ты их дырявишь. Совсем другое дело, если снаряд разрывается вдали, тогда ты не замечаешь, что делают осколки с людьми. Один мой приятель ослеп при обстреле. Большой, крепкий, сердечный парень. Я видел, как его вели в тыл – будто маленького ребенка.
Гарри машинально потер обрубки пальцев. Мэг положила свою руку на его. Всякий раз, когда он рассказывал о войне, ее начинала бить дрожь; дома он никогда об этом не говорил.
– Расскажи мне, как ты потерял пальцы, – попросила она.
Гарри резко оттолкнул ее и запустил мотор.
– Ну хватит, поехали. Ненавижу вспоминать про эти дела, – сказал он.
Мэг сидела в углу, и тихо глотала слезы. Она надеялась, что он поцелует ее, а вместо этого он отдернул руку, словно его укусила змея.
Еще один кролик стремительно бросился через дорогу. Гарри нарочно наехал на него. Только послышалось коротенькое болезненное «хрр», и кролик скатился вниз. Мэг содрогнулась, но ничего не сказала.
Стараясь загладить свою грубость, Гарри шумно хлопотал на кухне, приготавливая чай, и был совершенно на себя не похож. Увидев на ее лице следы слез, он почувствовал себя настоящим негодяем и в то же время рассердился, что она заставила его вести себя так, как он не привык.
Но Мэг, – он это понимал, – не злилась на него: она была такой же, как всегда, – кроткой овечкой, искренне благодарной за чай и ту неловкую заботу, которую он ей выказывал. Она пожелала ему доброй ночи и, как ребенок, подняла к нему лицо, чтобы он поцеловал ее, он почти бессознательно взял руками ее голову и неловко поцеловал в самые губы, по-детски мягкие и нежные, своими большими загрубелыми губами.
К его ужасу она обняла его за шею и начала лихорадочно целовать. Он разнял ее руки и почти оттолкнул от себя, но она смотрела на него своими огромными глазищами и бормотала какие-то нелепые слова:
– Я знала: что ты любишь меня, потому что я люблю тебя, так люблю, так люблю…
– Ради бога, Мэг! Мать услышит. Это не любовь. Ты увлеклась мной, потому что я старше и много чего повидал. Это переходный возраст. Ты его перерастешь.
– Нет, нет, нет! – простонала она. – Это навеки, навсегда. Я люблю тебя, потому что ты такой хороший, такой храбрый и такой…
– Я не храбрый! Что ты вбила себе в голову? – закричал он. – Видишь эту рану? Эту благородную, полученную на войне рану? Так вот: она сделана моим собственным ружьем, чтобы вернуться с этой треклятой войны сюда, домой. А мой брат не сделал этого и погиб. Вот он твой герой. Самострельная рана! Слышишь?
– Гарри!
Это была миссис Мелвилл, ее седые волосы свисали длинными прядями, обычно румяные щеки поблекли, она стояла в ночной рубашке, прислонившись к дверному косяку, как будто ноги ее не держали.
– Да, мам; и тебе тоже нужно знать. Какое облегчение – рассказать об этом! Я больше не могу быть героем Его Императорского Величества!
Миссис Мелвилл сделала несколько неверных шагов и опустилась на стул.
– Успокойся, сын, – тихо сказала она. – Не кричи, твоему отцу не стоит знать об этом. Только я рада, что у Джима хватило мужества пройти свой путь до конца.
– Джим стоит двоих таких, как я, и он должен был вернуться домой. Он! Ну уж теперь вы меня достанете!
– Да, ему повезло больше, чем тебе!
Мэг, словно ужаленная, бросилась на его защиту.
– Мне все равно, я знаю, нужно быть очень смелым, чтобы наставить на себя ружье. И перед этим ты убил много немцев. Я рада, что ты вернулся домой, Гарри.
– Спасибо, овечка. А теперь иди лучше спать. Все это из-за того треклятого кролика, которого ты пожалела. – Гарри слегка улыбнулся ей кривой улыбкой.
Миссис Мелвилл поддержала сына.
– Да, Мэг, дорогая, иди. Ты тоже иди, Гарри. Может, к утру я привыкну к этому. Что-нибудь еще осталось в чайнике?
Он пожал плечами и направился к двери, подобрав по дороге ружье, чтобы почистить его.
– Положи ружье! – закричала она.
Гарри взглянул на мать с холодной, циничной усмешкой.
– Ты думаешь, у меня хватит духу вышибить из себя мозги? Не беспокойся!
21
Поселок строителей на озере Виктория был настоящим маленьким городом, гораздо более цивилизованным, чем старый лагерь изыскателей, где люди жили в палатках, а расслаблялись они, устраивая шумные попойки, переходящие в бурные скандалы.
Здесь стояли небольшие домики с раздвижными перегородками для инженеров; и несколько отважных жен, пренебрегая отдаленностью и отсутствием удобств, присоединились к своим мужьям. Врача в поселке не было, но любой заболевший всегда мог рассчитывать на совет и сочувствие жены главного инженера, медсестры по профессии.
Лужайки перед домиками расцвечивались скромными газонами и бельевыми веревками, украшенными ярким бельем, взрослым и детским.
Раз в две недели «Филадельфия», протиснувшись через мелководный и узкий Руфус, подходила к крошечной пристани в месте впадения реки в озеро. Гудок «Филадельфии», разносящийся над водой, был сигналом – все бросали свои дола и устремлялись на берег.
Мелководное озеро, как всегда, голубело под безоблачным небом. По одному из его берегов тянулись низкие розовато-оранжевые песчаные холмы, усыпанные пышными кремовыми лилиями.
Дели мечтала нарисовать для Аластера этот озерный пейзаж, но увидев, как нежится озеро под лучами солнца, она поняла, что не сможет передать его спокойствие, безмолвную голубизну и мягкость охряных красок. Этот пейзаж был слишком безмятежен для ее теперешнего душевного состояния. Беспокойство о Мэг достигло предела. Она решила поехать в город на прием к адвокату.
Чарли уже начал впускать желающих на пароход. Первым посетителем была собака – эрдельтерьер, принадлежащий одному из строителей. Он прибыл с десятишиллинговой банкнотой в пустой банке, привязанной к его ошейнику, и клочком бумаги, на котором было нацарапано: «1 пач. прессован, табака, 1 дюж. спичек, 1 1/2 инд. чая. Пожалуйста, положите товар и сдачу в банку».
Собаку звали Ниггер. Рассказывали, что хозяин собаки научил ее вытаскивать из воды пустые бутылки, и теперь у него в хижине собралась огромная коллекция всевозможных бутылок, которую он надеялся со временем выгодно продать. Однажды кто-то попытался извлечь деньги из банки, что у Ниггера на шее – «и всего-то, чтоб пошутить,» – и чуть не потерял руку. Собака отдавала банку только у прилавка плавучего магазина.
Дели вытащила записку, положила требуемый товар и сдачу, дала собаке печенье и, ласково погладив ее, отпустила. Собака положила печенье у края воды и, прежде чем отправиться домой, съела его.
– Он всегда останавливается на минутку, чтобы пересчитать сдачу, – сказал мужчина с торжественно-серьезным выражением лица, известный под кличкой «Ларри-трепач», который стоял, небрежно облокотясь о прилавок: – Скажите, мэм, нет ли чего-нибудь горячительного? У меня большая потребность в темном четырехпенсовом.
– Вы знаете, что нам не разрешается привозить алкоголь в поселок строителей, – твердо сказала Дели. Ей было известно, что некоторые пароходы занимались перевозкой спиртного, один капитан хранил этот незаконный товар в скорлупе кокосовых орехов. Темным четырехпенсовым называлось отвратительное крепленое вино, настоящее черное пойло, которое было официально запрещено, потому что стало причиной нескольких драк со смертельным исходом. Она надеялась, Что никто из мужчин не вспомнит сейчас, как «Филадельфия» нагружалась когда-то виски, чтобы обеспечить питьем именно этот лагерь – тогда пароходом командовал еще Брентон.
– Бутылочки для детей? Да, да, есть, и самого последнего образца: чтобы легче было мыть, открываются с двух концов, – говорила она молодой худощавой женщине, затерявшейся в толпе мужчин у прилавка. Дели и молодая мать вполголоса поговорили о молочных смесях и пустышках. «Я действительно помогаю этим женщинам, занесенным судьбой в такое дикое место, тем, что подвожу простые, но жизненно важные вещи к самому порогу их дома, – думала Дели. – Кроме того, для них важно то, что есть женщина, с которой можно поговорить».
Прибыль росла, и торговля расширялась. Скоро у нее уже будет достаточно денег, чтобы дать одному из детей медицинское образование; не Мэг – Мэг хочет быть медсестрой. Впрочем, после суда ее финансовое положение, возможно, ухудшится. И слава Богу, что она не уступила домоганиям Сайрэса Джеймса: ее личная жизнь должна быть безупречна, – размышляла Дели.
Адвокат откинулся в кожаном кресле, сложил перед собой кончики пальцев и взглянул на Дели.
– Полагаю, ваша личная жизнь выше всяких подозрений. Вы ведь не живете врозь с вашим мужем или что-нибудь в этом роде?
– Нет, но он – лежачий больной, понимаете, и не очень интересуется детьми.
– И все же лучше, если бы он подписал заявление о возвращении ребенка. Если та женщина не сможет доказать, что вы ведете аморальную жизнь и не способны воспитывать ребенка или что домашнее влияние на девочку тлетворно и пагубно… – Он улыбнулся абсурдности такого предположения. У него был большой жизненный опыт, он любил хорошую еду, вино и женщин; но это хрупкое существо с большими синими глазами, полными печали, тронуло даже его циничную душу, ожесточившуюся за многие годы общения с человеческими слабостями и ошибками.
– О, нет, ничего такого, – с облегчением сказала Дели, тоже улыбаясь от того, что она твердо может так сказать. Никто, кроме нее, не знает, какой она испытала искус; в ее положении один только шорох сплетни может все погубить.
– Ну а остальное – то, что у вас был туберкулез, кочевая жизнь на реке, смерть вашего ребенка на пароходе, даже то, что Мелвиллы обеспечены и могут создать вашей дочери налаженный быт, – этого всего недостаточно, чтобы отобрать ребенка у родной матери. Девочка уже закончила начальную школу и всегда была послушным ребенком. Законы в отношении детей направлены на то, чтобы защищать их от явно неподходящих родителей. Насколько я понимаю, вам не о чем беспокоиться.
Провожая ее к двери, он вежливо улыбнулся, показав ряд великолепных зубов.
– До свидания, миссис Эдвардс. Я составлю прошение в суд, согласно которому вы получите особое предписание об устранении этой миссис Мелвилл от воспитания вашей дочери, она должна будет передать ее вашим заботам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98