Он взял ее руку и прижал к своему лбу.
– Вы не могли бы попросить меня что-нибудь для вас сделать? Я хотел бы сложить свою жизнь к вашим… ногам. – Он нежно прикоснулся губами к ее колену. – Что-нибудь, хоть что-нибудь. Вы должны повелевать мной.
– Но я ни о чем не хочу вас просить. Только… Только… об одном: не делайте мою жизнь более сложной, чем она уже есть. – Ее губы задрожали. – Я не ожидала от вас такого. Я думала, что эти чувства остались у вас в прошлом. Вы кажетесь таким сдержанным, таким самоуверенным…
– Я? – Аластер уткнулся лицом ей в колени, и она почувствовала, что мускулы его рта сложились в гримасу или улыбку. – Вот здесь вы ошибаетесь. У меня накопился огромный запас любви, но он никому не нужен. Я хочу одного – давать и давать; я ничего не прошу взамен, кроме того, чтобы вы не питали ко мне неприязни.
– Я и не питаю неприязни, как не питаю и любви. Поэтому нет вопроса – давать или получать. – У Дели появилось чувство нереальности происходящего: неужели это мистер Рибурн распростерся у ее ног и говорит с ней о любви? – Пожалуйста! – взмолилась она. – Встаньте!
Руки Рибурна крепко сжимали ее, а его лицо по-прежнему скрывалось в складках ее платья. Дели поймала себя на том, что гладит его по голове извечным материнским жестом, все еще чувствуя себя отрешенной от действительности.
– Это не вся правда; конечно, я хочу чего-то и от вас, я хочу вас всю, как хотел бы любой мужчина. Я не могу разделить себя на плоть и дух, тело и душу. Я люблю вас и потому хочу вас всем, что во мне есть, я боготворю ваш ум и ваше тело до самого последнего волоска на вашей чудесной маленькой головке.
– Тогда не надо расстраивать меня и дальше этими глупостями.
– Глупостями? Это самое возвышенное чувство из всех, о которых я когда-либо говорил. Ах, если бы я мог заполучить вас в постель, вы бы немного меня полюбили.
Теперь Аластер поднял голову и смотрел на нее, и голос у него был мальчишеский и дерзкий, она увидела сверкание белых зубов между его аккуратными усами и такой же аккуратной бородкой.
– Я немедленно, этой же ночью возвращаюсь на пароход.
– Ах, Дели, не нужно убегать от меня. Обещаю, я не буду докучать вам.
Руки Дели еще касались его головы, и она ощутила небольшую залысину. Дели бессознательно выпрямилась, поза ее стала напряженной. Да, Аластер не мальчик, которого можно оттолкнуть суровыми словами. «Настойчив во всем, что меня интересует…» Этому можно верить; но она также вооружена – равнодушием к нему.
Однако, вернувшись в свою комнату, Дели долго сидела на краю постели, ее душа и мысли были в таком смятении, что у нее не хватало физических сил, чтобы раздеться. Водная гладь озера, колеблемая полуночным бризом, без устали плескалась о берег мелкими волнами.
Дели не хотела притворяться перед собой, что удивлена неожиданностью случившегося; со времени болезни она знала, что нравится Аластеру, но к той еле сдерживаемой страсти, которая дрожала в его голосе, к такой глубине чувств она не была готова. Ей казалось, будто она идет по тоненькой корочке пробудившегося вулкана.
Вернувшись снова к своей обычной жизни, стоя у штурвала по двадцать четыре часа без перерыва, не имея времени много думать об Аластере Рибурне и его неожиданном объяснении, Дели все-таки выбрала момент и, как он просил, написала ему, не упоминая, однако, о том, что между ними произошло.
Она писала о своих делах, о плане строительства передвижных складов на озере Виктория, предложенном ею Департаменту общественных работ, о живописи и картинах, которые он ей показывал.
«Вы разбудили во мне огромную жажду жизни; словно я спал годы и теперь пробудился от долгого сна. Я не прошу ничего, кроме разрешения сложить свою жизнь к вашим ногам и умереть, как умирает волна, разбиваясь о берег и уходя в песок, чтобы хоть немного выровнять путь под вашими ногами».
Стоя в одиночестве у руля, Дели иногда предавалась мечтам о жизни с Аластером: купалась бы в роскоши восточных шелков и безмерной роскоши его обожания; укрытая от всех тревог и забот, могла бы весь день заниматься рисованием, потом обсуждать свою работу с художником-собратом, а ночью с радостным волнением ждала бы его в своей постели в прекрасном, доме за озером.
Безумные, нелепые грезы, Дели это знала. Будь она даже свободна, никакая другая жизнь не могла бы сравниться с той, которую она вела. Уже только мысли об этом были предательством по отношению к Брентону и детям. Они нуждались в ней. Но действительно ли они нуждались в ней больше, чем Аластер? Впрочем, суть не в этом: ее долг быть с ними. Долг… Холодное слово, приносящее безрадостное утешение… Поколения строгих непреклонных пресвитериан стояли за ней, выражая свое мрачное одобрение.
18
– Мэг, твоя мать будет здесь во второй половине дня, – сказала миссис Мелвилл. – Ты сделаешь для нее торт?
– А ты думаешь я забыла? – вскричала Мэг. – Я отмечала на календаре каждый день. – Она отбросила назад прямые черные волосы, жест, который появился у нее в последнее время. Мэг была тоненькая-претоненькая, хотя и не очень высокая, с острыми плечами и длинными ногами – настоящий жеребенок. У нее была бледная, почти бесцветная кожа, но на худом подростковом лице жили огромные, глубокой синевы, глаза.
Не было человека, который не обратил бы внимания на прекрасные глаза Мэг, но самой ей казалось, что они только подчеркивают невыразительность всего остального: курносый нос и прямые непослушные волосы.
Миссис Мелвилл смотрела на нее с обожанием.
– И не представляю, что скажет твоя мать. Ты такая худышка! Без масла и сметаны от тебя бы просто ничего не осталось. Ты недостаточно крепка, чтобы жить на пароходе и питаться чем попало.
Мэг остановилась посреди кухни.
– Недостаточно крепка? Но, Мелви (так она называла свою приемную мать с самого детства), я совершенно здорова, ты же это знаешь!
Однако миссис Мелвилл не сдавалась.
– Тебе не хватает веса и не забудь, ты в таком возрасте, когда ничего не стоит заболеть туберкулезом и зачахнуть. Я бы глаз не сомкнула, если б не знала, что ты три раза в день получаешь горячую пищу и выпиваешь на ночь молоко. Ты не думаешь, что было бы лучше пожить с нами еще годок, другой?
– О, я не знаю… – Мэг была добросердечным ребенком и понимала, что миссис Мелвилл обидится, если она не согласится. Но Мэг скучала по матери и братьям; ах, почему нельзя жить сразу в двух местах! А тут еще Гарри! Если она вернется на пароход, то вряд ли когда-нибудь его увидит.
И она с воодушевлением сказала:
– Мне кажется, я могла бы остаться еще ненадолго, конечно, если мама сможет без меня обойтись.
– Я думаю, будет лучше, если ты сама это предложишь. Твоя мать знает, я всегда рада тебе, и она должна попять: это полезно для твоего здоровья. Да и Гарри будет скучать.
Этот новый поворот темы был подсказан появлением сына. Он прошел прямо к хлебнице и, не глядя на них, отрезал себе кусок фруктового кекса.
– Правда, Гарри? – спросила Мэг, покраснев, но ее румянец был столь бледным, что миссис Мелвилл ничего не заметила, но самой Мэг, казалось, что ее щеки полыхают огнем.
– Ммм… Что правда?
– Мы будем скучать по ней, если она вернется на корабль, не так ли, Гарри? – вмешалась его мать.
– Точно, как о больном зубе. – Он откусил кусочек кекса.
– Гарри!
Он усмехнулся.
– Да это я так. Как ни скучать, если мне больше некого будет дразнить. До смерти люблю смотреть, как ты злишься. К тому же у тебя неплохо получаются кексы.
Для ослепленной любовью Мэг это звучало как романтическое объяснение в любви.
– Ну вот! Видишь? – торжествующе сказала миссис Мелвилл. – А мистер Мелвилл… он считает тебя за свою собственную дочь.
– Спасите меня! Я думал, у меня будет сестренка покрасивее.
– Прочь с дороги, чурбан, мне нужно делать торт, – сказала Мэг, толкая его.
– Сама уходи, худышка-худобышка!
– Гарри, марш отсюда!
После небольшой потасовки он позволил вытолкать себя.
– Сильна!.. – насмешничал он. – Маленькая мисс злючка.
Мэг как раз заканчивала трудиться над тортом, украсив его розой, выжатой из свернутой воронкой бумажки, когда у берега раздался гудок «Филадельфии». Она бросилась из дома, потом вернулась, сняла выпачканный в муке фартук и, перепрыгивая сразу через две ступеньки, вырубленные в крутом откосе, влетела в объятия Дели, как только та ступила на берег.
Дели показалось, что девочка похудела, и она спросила, не много ли ей приходится заниматься домашними делами. О нет, ответила Мэг, она любит эту работу.
Ну как она могла рассказать матери, что сохнет от любви к недавно вернувшемуся солдату, на десять лет старше ее, герою, который потерял на войне два пальца?
Мэг поднялась на пароход, чтобы повидаться с отцом и поцеловать его большое красное лицо в обрамлении пушистых бакенбардов. Он взял ее тоненькие запястья в правую руку, которая была слабее левой, и сжимал до тех пор, пока она не закричала.
– Видишь? Раньше у меня это не получалось. Я скоро снова буду водить пароход.
Мэг крепко обняла его и побежала к братьям.
– Придете на ферму? Я специально сделала торт.
– Тогда хорошего не жди, – сказал Гордон, который уже разложил на корме рыболовную снасть.
– Принеси нам кусок побольше, – сказал Алекс. – Я собираюсь сегодня поплавать.
– Я тоже, – сказал Бренни, который только что появился на борту.
Мэг держала Дели за руку, пока тропинка взбирающаяся вверх по откосу, не сузилась настолько, что они уже не могли идти рядом. Она подумала, что мать превосходно выглядит, даже в своем старом армейском жакете, который, казалось, подчеркивал ее тонкие черты лица и изящные руки. Годы спустя она будет стоять в толпе, приветствующей Эми Джонстон, единственную женщину-пилота из Англии, и отметит ту же кажущуюся хрупкость и такой же девический облик в сочетании с мужской твердостью и решительностью.
В глазах Дели появилось какое-то свечение, молодой задор; хотя ее решение непреклонно, о чем она и сказала Аластеру, приятно все-таки в ее возрасте снова почувствовать себя любимой и желанной.
«Боже, как все сложно!» – с некоторым самодовольством думала она, припоминая настойчивость и Сайрэса Джеймса.
Дели не подозревала, какие сложные чувства пробудила у своей дочери: ей не приходило в голову, что Мэг больше не дитя.
– Я думаю о твоем будущем, дорогая, – говорила Дели. – Тебе не хотелось бы стать доктором? Мне кажется, я могла бы сейчас заплатить за твою учебу. Конечно, учиться придется долго.
– Нет, я хочу быть медсестрой, – не раздумывая, ответила Мэг.
– Прекрасно, по крайней мере у тебя есть какое-то желание. Можно договориться о твоей практике в больнице в Уэйкери? Впрочем, года два тебе еще придется побыть дома: ты слишком молода.
– Дома?
– На пароходе, конечно. С нами. Ты можешь практиковаться на отце. Он говорит, что ты и сейчас гораздо лучшая няня, чем я.
– Это потому, что ты нетерпелива, мама. Л как ты думаешь, я не могла бы остаться здесь еще на год? Мелви говорит, я немного худая. А если буду болеть, меня не возьмут работать в больницу. А правда, что у тебя был туберкулез? Мелви рассказывала…
– Какая чепуха! Диагноз оказался ложным. Она напрасно пугает тебя своими баснями. Во всяком случае, доктор рекомендовал мне жизнь на реке, и, вплоть до этого последнего приступа пневмонии, я была совершенно здорова. Но пока еще я быстро устаю и без тебя мне трудно…
– Конечно, я вернусь, если ты плохо себя чувствуешь! Но… – Слова о Гарри замерли у нее на губах. – Но, может, иногда я смогу сюда приезжать?
– Посмотрим, – сухо сказала Дели, но про себя решила, что заберет Мэг навсегда. Миссис Мелвилл слишком сильно влияет на нее. Дели вспомнила, каким неожиданным тоном разговаривала с ней прошлый раз миссис Мелвилл – тоном собственника. Мэг – дочь Дели, и она не собирается ее ни с кем делить. Хотя, вполне вероятно, очень скоро ей придется уступить Мэг какому-нибудь молодому человеку.
Стояла ранняя весна и, подходя вместе с Мэг к дому миссис Мелвилл, Дели обратила внимание на миндальное дерево, усыпанное цветами. Оно протягивало свои широко раскрытые соцветия жестом, полным искренности и очарования. Казалось, дерево подставляло свою, невинную чистоту грубым ласкам ветра и чувственным прикосновениям самозабвенно трудившихся пчел.
19
«Брентон, я хочу поговорить с тобой; меня беспокоит Мэг». Если бы она могла обсудить с мужем свои проблемы, переложить груз ответственности на другие, более сильные плечи! Но Дели чувствовала, что такой разговор невозможен. Теперь Брентон был занят только собой, дети интересовали его мало; большую часть времени он проводил, глядя в странную немецкую книгу – Дели сомневалась, что он когда-нибудь ее прочтет, – мрачно размышляя над своим состоянием.
Возможно, ее беспокойство напрасно. Дели не верила, что даже суд присяжных может отобрать ребенка у его матери, если ребенок сам этого не захочет. Но Дели пугало упорное нежелание Мэг возвращаться домой.
Стоя в рулевой рубке, Дели внимательно смотрела вперед, потому что перед ними уже открылся Лонг-Рич. Еще один поворот, и они подойдут к строительной площадке третьего шлюза, где уже всюду идут монтажные работы. Первый шлюз почти закончен, и вскоре, проходя через него, они должны будут платить пошлину.
Лучше было бы устроить склады в Ренмарке и вообще избегать низовья. Но тогда она не увидит ни Сайрэса Джеймса, ни Аластера Рибурна. Без сомнения, это было бы разумно, однако такая возможность не вызвала у нее энтузиазма. Вероятно, как раз сейчас они могли бы ей помочь, хотя Сайрэс слабо разбирался в австралийских законах. Выходя на линию невидимого пока канала, Дели переложила штурвал и опять задумалась о своем.
Ей до сих пор не верилось, что миссис Мелвилл всерьез ополчилась против нее. По-видимому, гибель Джима сильно изменила ее, вывела из обычного состояния равновесия. Дели вспомнила, как запылали щеки миссис Мелвилл, когда она потребовала, чтобы Мэг вернулась с ней на пароход; разговаривая с Дели, она после каждого слова поджимала губы; ее рот был упрямо сжат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98