– А если девочка захочет у нее остаться?
– К счастью, она еще молода и суд сам решает, что для нее лучше. Если бы она была совершеннолетней, тогда другое дело.
Дели вернулась в свой отель в Аделаиде, раздумывая над тем, как хорошо, что этот добрый человек не знает всей правды. Может быть, следовало ему все рассказать? В самом тайнике ее души таилось нечто ужасное. Доктор в больнице в Уэйкери знал, а миссис Мелвилл, – так же как и Брентон, по-видимому, догадывалась что она несет ответственность за смерть последнего ребенка. Доктор держал тогда ее сторону, и она не сомневается, так было бы и сейчас, но сама она никогда не переставала корить себя. Как наше прошлое определяет наше будущее! Действие мгновенно – один шаг, одно слово, – а последствия остаются навсегда. Она вспомнила, как оттолкнула Адама и этим обрекла его на смерть. Где-то далеко-далеко в потоке жизни вы совершили какую-то незначительную ошибку, и ваша жизнь пошла по другому руслу и к другому концу.
Дели подумала о реке, о том, как Муррей, уже несущий свои воды на северо-запад, был остановлен в каком-то месте незначительным смещением земной коры и, резко повернув к югу, добрался в конце концов до Южного океана, вместо того чтобы истощить себя в песках внутренней Австралии, как многие реки, текущие на запад. Всего лишь изменение направления и вся история этой части континента пошла по-иному.
Когда они шли от Руфуса вниз по реке, с одной из пустынных излук их окликнул «старатель»-одиночка, живший в ветхой хижине, стоящей на самшитовом основании. Дели он напоминал немного Хэйри Харри с его простейшей философией, потому что Скотти, так звали старателя, избегал усердного труда. Но когда они подошли к берегу, оказалось, что его лагерь чист, как больничная палата: земля перед дверью тщательно подметена, пустые банки и бутылки сложены за хижиной, а ящики аккуратно составлены на берегу.
– Продал немного трески проходящему пароходу, есть что потратить, – сказал Скотти. – Табак – это то, что мне действительно нужно, табак, мука и чай. Я называю их предметами первой необходимости. Женщины к ним не относятся, так же как и пиво, хотя, заметьте, – сказал он, подмигивая, – окажись они тут, я бы не сплоховал. Но работать как раб, чтобы содержать жену и детей… Нет, это не для Скотти. Лежать на солнышке и смотреть, как бежит река, – вот мой идеал жизни.
Такое мироощущение, без сомнения, было еретическим в новом послевоенном мире с его всеубыстряющимися скоростями, джазом, автомобилями и аэропланами, безудержной потребностью делать деньги и преуспеть. Именно это двигало жизнь молодой бурлящей яростным напором страны. «Но почему, – думала Дели, – старый Скотти и кипящий энергией миллионер должны прийти к одному и тому же концу, и, укрытые мраморным мавзолеем или кучей песка на берегу реки, они одинаково обратиться в пыль?»
Чтобы подразнить Скотти, она сказала:
– Но вы ведь все-таки рыбачите, не так ли? Скотти пожал плечами:
– Едва ли это можно назвать работой. Я забрасываю удочку, несколько больших глупых рыбин виснут на конце и ждут, пока я вытащу их; или сами заплывают в сеть; я не прикладываю усилий, все само идет ко мне в руки.
Когда они шли вниз по реке, торопясь за новой партией товара, Дели задумалась, будет ли она когда-нибудь жить так, как мечтает. Она подозревала, что рождена странником, с извечной, навязанной судьбой жизненной активностью. Хотя все, что ей действительно нужно, это еда и кров, время, чтобы размышлять, и досуг, чтобы рисовать.
22
Когда Дели снова вернулась из города на пароход, стоящий в Моргане, Брентон приветствовал ее, сидя в кресле на колесах.
Дети были в восторге, они смеялись и танцевали вокруг нее, а Брентон улыбался со скрытой гордостью и удовлетворением. Начались школьные каникулы, и к ним присоединился Бренни. Мэг еще оставалась на ферме.
– Мама, ты даже не догадываешься! Доктор в Миланге дал отцу книгу, и он делал упражнения, а Чарли соорудил ему кресло на колесах.
– А вы знали обо всем и ничего мне не сказали? – Она поцеловала Брентона и вытерла слезы. – Так здорово, просто не могу в это поверить! Я так за тебя рада, Брентон.
– Я не хотел… тебя разочаровывать… если бы не получилось. Смотри! – Он повернул колеса руками и промчался по салону. – Я могу ездить всюду… по этой палубе. Чарли говорит, он сделает… подъезд к рулевой рубке. Тогда…
Дели задумалась. Тогда он может вернуться в рубку и стать капитаном не только формально.
Неожиданно она почувствовала, что не хочет уступать ему свое место, что ей нравится ее исключительное положение единственной женщины-капитана на реке, приятно уважение таких мужчин, как Чарли, капитана Фергюсанна и капитана Ритчи, отдающих должное ее способностям и независимому характеру. Она вспоминала с ностальгической грустью те времена, когда на ней не лежала такая ответственность и она могла дни напролет рисовать и бездельничать на палубе; но теперь такая перспектива ее не радовала. Впрочем, рубка от нее не уйдет, хотя командовать будет Брентон. В его лице уже появилось выражение решимости.
Потом Дели пришла в голову еще одна мысль: она может найти Брентону хорошего помощника, а сама снимет коттедж на берегу реки, где-нибудь по маршруту парохода, и создаст дом для Мэг. Тогда даже миссис Мелвилл не сможет сказать, что она не обеспечивает подходящий быт для ребенка. Дели не сомневалась, что вернет Мэг обратно – у нее на руках было судебное постановление, но она знала упрямство миссис Мелвилл, которая обязательно попытается заполучить Мэг обратно, сколько бы лет той не исполнилось.
…Тем временем Мэг металась между ослепительным счастьем и всеми муками юной безответной любви. Гарри, сам того не желая, был тронут ее откровенным обожанием, но в то же время оно пугало его, вызывало чувство неловкости, поэтому его нежность неожиданно сменялась резкостью, что удивляло и больно ранило Мэг.
– Когда мы опять пойдем на охоту? – умоляюще спросила она, когда он вернулся из Уайкери. Мэг поджидала его у ворот, чтобы поговорить с ним без матери. Миссис Мелвилл относилась к сыну с мягкой прохладцей, но Мэг была к нему более внимательна, чем прежде: в своей защите Гарри она видела нечто героическое.
Прежде чем ей ответить, Гарри крепко захлопнул дверцу грузовика. Его светлые брови сошлись, выдавая закипевшее в нем раздражение.
– Когда же, Гарри? Когда, когда, когда?..
– Не знаю, Мэг, и не приставай ко мне, – недовольно сказал он. – В последний раз охота была не такой уж удачной, чтоб захотелось идти снова.
– Но мы подстрелили лису…
– Да, мы подстрелили лису. А мать получила пилюлю горькой правды, от которой до сих пор не очухается.
– Все равно для нее лучше узнать все.
– Я думаю, если дать людям выбор, они предпочтут не знать правды, которая им неприятна.
– Тогда давай пойдем ловить рыбу с лодки, – предложила Мэг, изменив направление атаки.
– Хорошо. В воскресенье, во второй половине дня. – Гарри чувствовал, что безопаснее брать ее куда-либо днем: трудно предвидеть, что и где придет этой малышке в голову.
В воскресенье днем, когда Мэг только что ушла с Гарри на рыбалку, «Филадельфия» бросила якорь примерно в сорока милях вниз по течению, чуть ниже Моргана, собираясь наутро подойти к причалу и начать разгрузку. Портовая пошлина была так высока, что никто не швартовался, не убедившись прежде, что груз будет быстро разгружен и принят. Кроме других все возрастающих налогов, теперь взималась пошлина за каждый проход через шлюз номер один, официальное открытие которого состоялось в канун Нового года. Дели была довольна, что ее теперешний маршрут – от Моргана до озера Виктория – не проходит через шлюз.
Гордон раскладывал цветы между страницами книги, переложенными чистой бумагой. Бренни был с отцом и Чарли, который мастерил подъездной путь к рубке для кресла Брентона с блоком и веревкой, чтобы тот мог втягивать себя в рубку. Вся механика, как и всякая работа с отцом, притягивала Бренни как магнит.
– Понимаешь, тут будет работать пар, – пояснял Чарли, и его выцветшие голубые глаза загорались молодым блеском. – Трос от паровой лебедки поднимается к блоку, проходит через него и идет к подъездному пути. Совсем просто, не труднее, чем расколоть полено. Ну, а если…
– …а если не будут подняты пары, я не смогу попасть в рубку, вот что это значит, – сказал Брентон. – Ты что, будешь поднимать пары только из-за меня? Не пойдет, Чарли; нужно ручное управление, чтобы я мог передвигать себя сам: мне требуется взаправду что-нибудь совсем простое.
Брентон яростно толкнул колеса своего кресла и покатился к рулевой рубке, глядя на это возвышение в три ступеньки, как на землю обетованную; чувствуя себя честолюбивым юнгой, мечтающим о том времени, когда он сам поведет пароход. Его левая рука стала настолько сильной, что он действительно верил: ему удастся удержать штурвал на тех участках, где фарватер был сравнительно прямой. У него просто чесались руки снова почувствовать деревянные спицы большого штурвала, видневшегося за стеклами рубки.
Алекс молча наблюдал за всеми, пока ему не пришло в голову, что раз никому из старших братьев шлюпка не нужна, он может распорядиться ею по своему усмотрению. Идея взволновала его, но он спокойно пошел в каюту и начал методически собирать все необходимое для предстоящей работы: это будет, решил он, организованная по всем правилам научная экспедиция.
Алекс положил в шлюпку узелок с едой, спички, нож и жестяной котелок, затем вернулся за коробкой для образцов и тем, что он называл геологическим молотком, хотя этим самым молотком Чарли испокон веку плотничал. Затем он незаметно отчалил и, не торопясь, обогнул корму – на всякий случай, чтобы за ним не увязался Бренни. Мать рисовала и едва взглянула на него, когда он сказал, что берет шлюпку.
Алекс с удивлением сравнил тарелку, стоящую перед ней на голубой скатерти, кувшин и три яблока с тем, что было нарисовано матерью на холсте – что-то квадратное, обведенное черными толстыми линиями, а кувшин, простой белый кувшин, – она разрисовала чуть ли не всеми цветами радуги. Однако он ничего не сказал и тихо удалился. Алекс был самым тактичным из всех детей Дели.
Он торопливо греб, чтобы быстрее удалиться от города, и, оказавшись, наконец, за первой излучиной, сразу почувствовал себя единственным человеком на всей реке, как будто он – один из команды Стёрта, рискнувшей отправиться на китобойном судне нехожеными путями к неизвестному морю.
В другой лодке в сорока милях вверх по течению с удочкой в руках сидела Мэг. Она молчала, хотя вся была переполнена счастьем и разговорами.
У Гарри несколько раз клевало, но он ничего не поймал, поэтому настроение у него было неважное. На дне лодки лежала одна-единственная мурена, пойманная Мэг, но вытащенная Гарри.
– Давай выбросим эту жуть! – умоляла она, но он не послушался. Она ненавидела слизистую жабью кожу этой рыбы, отвратительные, словно резиновые, усы и ее вкус – вкус вареной змеи, как всерьез считала Мэг.
– С нее только надо снять кожу, – сказал Гарри, – мать замечательно ее приготовит. Но осторожней с иголками, они ядовитые.
– А по мне – так она вся ядовитая. Никогда не любила мурен. Ну почему мне не попалась славненькая серебристая форель?
– А я был бы рад поймать хоть что-нибудь, – сказал Гарри и погрузился в мрачное молчание.
Вскоре после этого Мэг вытащила двухфунтовую форель, и, хотя она гордилась уловом, у нее достало такта сдержать восторг и пожелать Гарри поймать что-нибудь вместо нее.
– На рыбалке ты посильнее, чем на охоте, – заметил он.
– Ну еще бы! Почти всю мою жизнь я прожила на пароходе, мы привыкли рыбачить на шлюпках, а на стоянках забрасывали сеть прямо с борта.
– А ты не скучаешь по посудине и своим старикам?
– Я хочу жить только с тобой и с Мелви, – сказала она и с пафосом процитировала: «…куда ты пойдешь, туда и я пойду; и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом».
– Не забудь, мать стареет, и она не вечна, а я, как представится случай, двину в город. Я остался здесь, только чтоб помочь отцу с урожаем.
Ошеломленная Мэг взглянула на него, потом уставилась на свою удочку, губы ее дрожали:
– Гарри! – Она умоляюще сжала руки, между ладонями – круглое гладкое удилище. – Гарри, возьми меня с собой. Я не вынесу, если ты уедешь! Не вынесу!
– Ради Бога, Мэг! Ты не можешь ехать со мной!
– Почему? Почему ты не хочешь взять меня? Можешь не жениться на мне, я не возражаю. Я только хочу быть там, где ты, хочу иногда видеть тебя. Тебе не нужно даже разговаривать со мной. Почему я не могу уехать с тобой? Я люблю тебя, Гарри.
– Но я тебя не люблю и не полюблю никогда, – отрезал он, чувствуя, как в нем опять закипает раздражение.
– О-о-о! – Мэг разразилась душераздирающими рыданиями, горестно опустив голову; черные пряди ее волос свесились за борт.
– Господи, но тебе же только четырнадцать!
– Как и Джульетте…
– Это пьеса. Ты просто романтическая школьница. Пора тебе открыть глаза и понять, что жизнь – не рыцарский роман и не великая трагедия, это всего-навсего грязный фарс. Снаряд свалился на котелок и оба мои приятели – в куски, а я жив. Почему? Будь я проклят, если знаю. Мать всю войну молилась, чтобы Джим вернулся живой, а он погиб за месяц до перемирия. Она прилепилась ко мне, а я, оказывается, даже не герой. – Он горько рассмеялся. – Что это, как не глупый фарс.
– Гарри! Не говори так! – Она смахнула слезы.
– Я ничего не могу поделать, Мэг. Внутри я как старик. Вот что сотворила со мной война. И дело не в том, что ты такая молодая, просто я слишком старый. Меня не интересует ни любовь, ни женитьба, ничего такое.
Потрясенная и безутешная, Мэг сидела, не произнося ни слова, пока он греб к маленькой площадке у крутого обрыва. Глядя на ее заплаканное лицо и движимый нежностью, Гарри, выходя из лодки, на мгновение, помимо своей воли, прижал ее к себе.
И она снова начала плакать, уткнувшись в его рубашку, а он будто окоченел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98