время разрушило ее облик задолго до ее физической смерти. Нет и Эстер, и Адама. Когда Чарльз, сделав над собой усилие, спросил, останутся ли они обедать, она поспешно отказалась, сославшись на скорый отъезд. Старый дом был населен духами, и, главное, здесь витал дух Адама.
Дядя попросил ее взять что-нибудь из дома в качестве свадебного подарка. Подумав, что тетя Эстер перевернется в гробу, если ее неловкая племянница возьмет какую-нибудь хрупкую, дорогостоящую вещь, Дели выбрала обитую гобеленом скамеечку для ног, на которой она любила сидеть подле мисс Баретт в старые добрые времена. Теперь та живет во Франции, и Дели поддерживает с ней переписку, хотя письма приходят все реже и реже.
После церемонии бракосочетания счастливые молодожены поселилась в гостинице «Палас» – до дня отплытия «Филадельфии». Брентон шутил, что ему с женой вполне хватило бы и узкой матросской койки, но двуспальная кровать, конечно же, не хуже.
– Ты теперь выглядишь много лучше, – сказал он, спустя неделю после свадьбы, раздвигая ее рассыпавшиеся по спине волосы и легонько трогая пальцами позвонки. – Теперь их не так просто сосчитать, как раньше. Лицо у тебя округлилось, тени под глазами исчезли.
Ему нравилась ее субтильность, ее хрупкое сложение, даже ее болезненность привлекала и трогала его, позволяя чувствовать себя самого сильным и покровительственным. Он рассматривал ее узкие изящные ступни, ее маленькие коленные чашечки с такой нежной сосредоточенностью, с какой ребенок разглядывает новую куклу.
Раньше он предпочитал более осязаемые формы, но теперь его приводили в восхищение маленькие упругие груди и тонкая, прозрачная кожа, сквозь которую просвечивали синие жилки вен.
– Это даже хорошо, что мы будем спать отдельно, – говорил он, пряча лицо на ее груди. – А то я тебя замучаю. Доктор сказал, что тебе надо отдыхать.
– А еще он сказал, что сейчас мне не стоит иметь детей.
– Мы должны соблюдать осторожность.
Дели чувствовала, что она будет счастлива долго, всегда. Она жалела Имоджин, которая вела беспокойную, не приносящую удовлетворения жизнь, пускаясь в случайные связи; в ней пробудилась симпатия к Бесси, вышедшей за чопорного анемичного юношу, который никогда не покидал Эчуку и не интересовался ничем, кроме универсального магазина, который надеялся унаследовать после смерти тестя.
Бесси светилась довольством и тщеславной гордостью за свой дом, обставленные ее отцом по тщательно разработанному плану. Она носила ребенка, и ее лицо, оживлявшееся прежде только от светской болтовни, теперь имело спокойное, «прислушивающееся» выражение. Вид у нее был цветущий, как у дерева, готовящегося принести плоды, и Дели почти завидовала зреющему в ней материнству.
По ночам Дели часто лихорадило. Ее щеки горели, выдавая таящуюся внутри болезнь; ее синие глаза становились в такие минуты еще синее и ярко блестели.
По утрам она лежала, бледная и вялая, разметанные по подушке волосы были влажны от пота, отнимавшего у нее силы. Завтракала она обычно в постели, однако в скором времени желание видеть Брентона, находиться вблизи него, трогать его рукой поднимало ее на ноги и вело на пристань.
Поздоровавшись, он уже не обращал на нее внимания, но она знала, что, руководя погрузкой сельскохозяйственных машин, мешков с мукой, связок кроличьих капканов, ящиков с пивом, он все время помнит о ее присутствии, о том, каким энергичным он выглядит в ее глазах, когда поправляет кучу мешков или сложенные штабелями эвкалиптовые доски, предназначенные для замены вышедших из строя лопастей.
Когда он с волосами, потемневшими от пота, делал передышку, она не могла удержаться, чтобы не подойти к нему, не постоять рядом и не погладить его руку. В ней поднималось неутоленное желание, заставлявшее ее чувствовать его физическое присутствие. Она всерьез опасалась, что их взаимное притяжение дает яркую вспышку в момент касания рук, подобно тому, как это происходит в вольтовой дуге или в электровыключателе. «Нажмешь симпатичную такую кнопочку – и ни тебе дыма, ни запаха, ни хлопот!» – так писал о своих впечатлениях об электрическом освещении восторженный пассажир то ли с «Эллен», то ли с «Жемчужины».
У них на борту появился новый член экипажа. Когда Дели впервые сошла вниз, с наслаждением втягивая знакомый, пахнущий илом и водорослями запах реки, любуясь игрой золотых солнечных пятен на досках палубы, ее пригвоздил к месту командирский окрик из рулевой рубки:
– Стоять… вольно!.. Убью мерзавцев!.. Уйдите из-под стрелы!!!
Дели взглянула вверх, ожидая увидеть убеленного сединами морского волка, а вместо этого увидела умные глаза зеленого попугая, который обращался к ней через открытое окно рубки.
– Что вы сказали? – вежливо переспросила она.
– Куда к дьяволу подевалась моя отвертка? – строго спросил ее попугай.
Дели поднялась в рубку, чтобы поздороваться с ним, почесать ему головку, но попугай, привязанный за ногу легкой цепочкой, отлетел назад, излив на нее целый поток неразборчивых слов.
– Он ругает тебя на датском языке, – сказал подошедший Брентон. – Он умеет ругаться на трех языках: английском, датском и шведском.
– Но откуда он здесь взялся?
– Мне подарил его капитан Джекобсон, когда увольнялся на берег. Раньше он служил на океанском флоте и раздобыл эту птаху в Южной Африке. Его зовут «Шкипер». По словам прежнего хозяина, она не сможет жить нигде, кроме как на судне. Меня она любит.
– Тебя вообще любят птицы, – сказала Дели.
– Я хочу любить тебя не где-нибудь, а в моем родном Новом Южном Уэльсе, – сказал ей муж. Брентон родился в маленьком городке, но детские годы провел в Мельбурне и Сиднее. Отец его был шорником, но и он, и мать Брентона давно умерли. Из родных остались лишь сестра, живущая с семьей в Квинсленде, да брат – в Сиднее.
– У нас никогда не было таких шикарных вещей, – сказал ей Брентон после посещения фермы. – Ни коров, ни пианино… Мы жили по большей части на кухне, а гостей принимали в небольшом зале, куда мы в будние дни почти не заходили. Я при первом удобном случае старался улизнуть из дома, да и школу не особенно жаловал. Вот почему большой город сразил меня наповал, все эти высокие дома, заборы. По-моему, человеку лучше держаться от них подальше.
Она никогда еще не видела его вне пределов города, если не считать той ночи, когда они шли вдоль берега с единственной целью – уйти подальше от людных улиц. Теперь ей открылась новая грань его характера: отважный путешественник, родившийся и выросший в австралийской глубинке, натуралист с зорким, натренированным глазом. Она видела, как муррейские сороки слетались клевать сырные крошки с его ладони. Он ей рассказывал, что в детстве у них дома была ручная трясогузка, которая садилась ему на плечи.
Ребенком Брентон коллекционировал птичьи яйца, но никогда не брал из гнезда более одного яйца и затевал драку с мальчишками, если те обирали гнездо подчистую. Под кроватью у него был целый ящик птичьих яиц.
– Иногда я забывал их перебирать и выбрасывать протухшие, и тогда мама устраивала мне скандалы.
Сердце Дели преисполнялось любовью к белокурому мальчишке с его коллекцией птичьих яиц. Он и теперь способен проявить нежность к малым существам, этот сильный, смелый парень, который может уложить одним ударом кулака любого строптивого члена команды.
Муж показывал ей такие лесные цветы, которых она раньше не замечала; он ласково трогал их своими большими пальцами, припоминая их названия, а один раз поймал крохотную ящерицу и гладил ее, пока она не сбросила хвост и не убежала; приподняв Дели, он показал ей аккуратные белые яйца в гнезде попугаев, устроенное в дупле.
После полудня она отдыхала два часа в постели, как велел доктор. В остальное время рисовала, писала красками, навещала Бесси и ждала почти с тем же нетерпением, что и муж, начала навигации.
Но вот все приготовления позади. Повышение уровня реки, начавшееся в верховьях, ожидалось в Эчуке не позднее, чем через два дня.
Брентон нанял шкипера и двух помощников для старой баржи; взял он и кочегара. Это был молчаливый человек с лицом, покрытым рубцами и шрамами. Дели боялась его, но Брентон не склонен был судить о характере по лицу – этот человек чудом остался жив, когда взорвался котел; горячая зола, угли, даже куски раскаленного металла обожгли и поранили ему лицо.
Вернулся на корабль Бен. За то время, что они не виделись, он повзрослел и стал держаться чуть-чуть увереннее, но его застенчивые умные глаза были все те же. Бен помог Дели повесить в салоне и каютах ситцевые занавески и охотно исполнял ее поручения.
Механик Чарли был все такой же угрюмый и замкнутый; помощник капитана по-прежнему беззлобно сыпал шутками.
А-Ли вернулся с чемоданом, который он не выпускал из рук, пока не спрятал в какой-то тайник у себя на камбузе.
Кают теперь на всех не хватало. Помощник капитана и механик заняли вдвоем каюту, соседнюю с салоном. Кочегар и Бен поселились в маленькой кормовой каюте. Палубные матросы и шкипер первой баржи вместе со своими помощниками, а также китаец-кок стали спать на барже, укрывшись просмоленным брезентом.
А-Ли, недовольный тем, что его соседи храпят, облюбовал себе место для ночлега на носу корабля, где было устроено нечто вроде кладовой для хранения краски и запасов провизии. Как-то раз помощник капитана, забыв об этом, вломился туда ночью в поисках куска веревки и наступил китайцу на голову, чем тот остался крайне недоволен.
– В душу, в бога мать! – завопил он спросонья. – На этой треклятой лодке человеку и заснуть низзя!
С пароходов, уже поднимавшихся за грузом муки до Ярравонги и Элбури, сообщали, что озера Мойра практически высохли. Владельцы судов не ждали ничего хорошего от этого сезона: в Квинсленде также выпало мало дождей, Дарлинг обмелела.
– Мы тронемся в путь, как только вода поднимется достаточно высоко, чтобы пронести нас через Бич-энд-Папс, – сказал Брентон. – Нам надо достичь устья Дарлинга, прежде чем спадет вода. Если мы застрянем, нам придется стоять на приколе и ждать новых дождей.
Когда они, наконец, отчалили, Дели и подумать не могла, что пройдет почти два года, прежде чем она увидит Эчуку снова.
Перед отбытием она получила письмо от Кевина Ходжа, который возвращался на родину.
«Мне подходят здешние места, – писал он. – Только повидаюсь с родными и вернусь назад, получу надел земли и заживу своим домом; южно-африканская девочка будет ждать меня…»
Дели почти забыла его и была рада, что он больше не держит ее в голове.
15
Они прошли риф Маррамбиджи, более осторожные шкиперы выжидали, желая убедиться в том, что вода продержится. На Кламп Бенд Тедди Эдвардс впервые длинно выругался, правда вполголоса, налегая изо всех сил на ручки большого штурвала.
Он не отрывал глаз от реки, где течение огибало прихотливую излучину, посредине которой торчала большая коряга. Капитан направил судно прямо на эту корягу, и она хрустнула под форштевнем железного дерева, не причинив вреда. Попав во вращающееся колесо, она могла согнуть его металлический остов и вдребезги размолотить деревянные лопасти.
– Ну, давай, старушка! – приговаривал Брентон, выворачивая руль обратно. – Она заваливается вправо, – сказал он помощнику, стоявшему по другую сторону штурвала, чтобы в случае необходимости помочь капитану.
– Похоже, груз неровно лежит, – предположил Джим Пирс.
– Может быть. Надо нам на первой же стоянке посмотреть, где брать дрова.
(Он сказал: «надо НАМ…». Не «надо тебе» и не просто «надо», отметила про себя Дели.) Она тихонько стояла в углу рубки, стараясь не мешать мужу. Наблюдая, как он проводит баржи через излучину, она поняла, почему о нем говорят: «Тедди Эдвардс обещает стать настоящим речным волком».
– Уфф! – он с облегчением перевел дух, видя, что вторая баржа благополучно миновала опасное место, и вытер тыльной стороной запястья пот со лба. – Нас ожидает веселенький пикник, дорогая! Похоже, река хочет показать нам свой норов.
С тех пор как они вышли в плавание, он впервые обратился к жене напрямую. Судно поглощало все его внимание, все силы. Оно оживало под его руками, а он разговаривал с ним, будто с живым существом. Сейчас он смотрел на Дели тем взглядом, который так раздражал ее раньше: голова чуть откинута назад, веки полуопущены. Сердце в ней замерло: она никогда еще так его не любила.
Теперь она видела его за мужским делом. Брентон командовал людьми и судном естественно и умело, без суеты, без высокомерия. Будучи значительно моложе его, она нашла в нем не только мужа, но и своего умершего отца, и погибшего кузена – всех дорогих ей мужчин.
Дожди, поднявшие уровень реки на два фута, уже прошли, и вода начала опускаться. Снова обнажились причудливо скрюченные корни деревьев, растущих на берегу.
Дели радовалась, пускаясь в это долгожданное путешествие по таинственной реке, которую она так давно мечтала открыть для себя и где за каждым поворотом таилось новое, неизведанное. Вид спускающегося уступами берега, оживляемого теплыми чистыми мазками вкрапленного в глину желтого песчаника, действовал на нее умиротворяюще. Те же берега, те же склонившиеся над водой темные деревья, а позади – бескрайние эвкалиптовые леса. Все как под Эчукой.
День был хмурый и скучный. Прохладный ветерок, производимый движением судна, проникал через открытые окна рубки. Но вот впереди по ходу корабля на светло-серых стволах вспыхнули яркие солнечные лучи; темные листья зажглись оливковым и янтарным цветом, тоненькие веточки превратились в алые шелковые нити.
Дели ясно ощутила: она на самом деле вышла в увлекательное путешествие через необжитые районы Австралии, расположенные в верховьях реки Дарлинг, и рядом с ней человек, которого она любит.
Радость переполняла ее сердце и грозила взорвать его, как перегретый котел. От избытка чувств она ухватилась за конец свисающей веревки и потянула. Раздался гудок.
– Стоп! Держи швартовы! – истошно закричал попугай.
Помощник капитана был шокирован ее легкомысленным поступком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98