В каждом выпуске «Риверайн Геральд» неизменно сообщала своим читателям о том, что все зарубежные новости поступают к ней по «электрическому кабелю», и гордилась, что может наиболее полно освещать события в мире.
«Вот бы получить какую-нибудь сенсационную новость, – думал Адам, – например, скончалась королева Виктория!»: слухи о кончине королевы давно муссировались в газете, причем, едва упомянув о событии, «Риверайн Геральд» тут же давала опровержение, и таким образом хронику пополняли сразу две новости. Но вместо этого пришло сообщение о гибели в Северном море колесного парохода «Клайд».
Пароход наскочил на неотмеченный в карте подводный риф и в мгновение ока пошел ко дну вместе со всеми пассажирами и экипажем.
Адам горячо откликнулся на событие. Памятуя историю семьи Дели, он попробовал взглянуть на трагедию глазами родственников и друзей погибших. Воображение его разыгралось; он даже укрупнил заголовок. А на следующее утро в редакции разразился скандал. Придя на службу, Адам услышал из кабинета редактора громоподобный голос мистера Макфи, призывающего его к себе. Едва Адам появился на пороге, мистер Макфи грохнул кулаком по лежавшему на столе свежему выпуску газеты и проревел:
– Ти что, хочешь, чтобы над нами весь город потешалься? – Он был так сердит, что Адам с трудом понимал его шотландский выговор. – Ти видель, что ти написаль?
– Что случилось? – Адам недоуменно уставился на газетный лист.
– Он еще спрашивает, что случилось, – взвился редактор. – Что ти написаль в заголовке? На, полюбуйся. – Он ткнул газету Адаму под самый нос, и Адам сразу же увидел заголовок. Набранный огромными буквами, он гласил:
КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ НА НЕОТМОЧЕННЫХ РИФАХ
Трагическое событие длилось всего семь минут.
– Неотмеченный, а не неотмеченный. На карте неотмеченный, ти это хотель сказать? – продолжал бушевать мистер Макфи.
– Да, конечно. Наверное, наборщики напутали.
– Нечего виноватых искать, на себя смотри! Ти писаль? – Редактор сунул Адаму рукописную копию статьи.
На листке собственной рукой Адама была выведена та же злополучная ошибка. Как он мог описаться?
– Что? Скажешь, не заметиль? – продолжал мистер Макфи. – А верстку ты читаль?
Адам покраснел.
– Нет, сэр, я немного опоздал и…
– Значит, даже просмотреть не удосужилься! А газетчик первым делом должен сам свою газету читать, всю, целиком, вплоть до рекламных объявлений. Спускаться в типографию и читать. Понятно?
И он запыхал трубкой, показывая, что разговор окончен. Придвинув к себе стопку чистой бумаги, он начал очередную статью о злоупотреблении спиртными напитками, особое внимание уделяя понятию «допиться до чертиков». Ежедневно в колонке редактора мистер Макфи помещал статьи, посвященные домашним животным, пунктуальности и злоупотреблению алкоголем.
Адам постепенно вошел в работу репортера и вскоре стал известен как «молодой Джемиесон из «Геральда». Последовавшие за статьями стихи и заметки о природе еще больше прославили его, и почитатели предрекали «молодому Джемиесону» блестящую карьеру писателя.
Однажды утром, просматривая свежий номер «Еженедельника», – Чарльз любил читать рубрику «Человек на Земле», а также публикуемые здесь рассказы и стихи, – он неожиданно наткнулся на знакомую фамилию.
– Дели, поди скорей сюда! – крикнул он, изумленно разглядывая газетную страницу. – Посмотри-ка! Уж не наш ли это Адам?
Дели заглянула через его плечо. Под стихотворением, начинавшимся словами:
Девушка – подарок сентября,
Светлоглавый цветок мимозы,
Не забудешь ли ты меня,
Когда вдаль унесутся годы…
стояла подпись «А. Джемиесон».
– Да, это Адам сочинил, он мне первую строчку читал, когда здесь был. – Дели внезапно остановилась и нахмурилась. «Светлоглавый цветок мимозы». О ком он пишет? Стихотворение явно посвящено другой. Бесси? Очень может быть.
– Знаешь, – дядя опустил журнал на колени и принялся набивать трубку, – я всегда верил, что из Адама получится писатель. Молодцы, что напечатали, правда?
– Да, молодцы, – невесело отозвалась Дели. Чарльз выбрал остатки табака из кисета, засыпал их в трубку, умял пальцем и поднес к трубке спичку. Закурив, быстро загасил спичку, стряхнул с колен просыпавшиеся табачные крошки и вальяжно откинулся на спинку стула. Сделал глубокую затяжку, попыхал трубкой.
– Это у него наследственное, – с самодовольным видом проговорил он. – Я в его возрасте весьма неплохо сочинял, стишками баловался.
Он понаблюдал за струйкой табачного дыма, которая плыла вверх в свете лампы.
– И талант во мне, несомненно, есть, вот только не знаю, какой. Может, певцом великим стал бы, если бы выучился.
Дели даже растерялась. Голос у дяди Чарльза, конечно, неплохой, но великий певец – это он, пожалуй, хватил слишком. Однако, чтобы поддержать разговор, спросила:
– Почему же вы им не стали, дядя Чарльз?
– Бедность, – вздохнул Чарльз. – Все на старших братьев ушло, мне-то мало что досталось. После школы сразу работать пошел. Да и отец крутого нрава был, так со мной обращался, что не до музыки!.. Теперь вот вспоминаю детство, юность и думаю: слишком я со своим сыном миндальничаю. Ведь он ни гроша из своих заработков в дом не принес.
– Он же дома не живет, дядя Чарльз, возразила Дели. – И потом, он всегда мечтал в университете учиться.
– До сих пор так и мечтает, – подхватил Чарльз. – А писателю не затворничество с книжками нужно, а в людской гуще дело настоящее. Тут скорее научишься.
Дели вздохнула. Дядя вечно так: его послушать, он всегда «так и знал». («Я всегда знал, что в том ручье – золото».) Любит порассуждать, сидя в кресле: «Вот если бы…», – лучше бы про свое не забывал, а то забор совсем повалился, выгоны колючкой заросли.
Эстер очень гордилась Адамом: вон какое стихотворение сочинил, для Бесси, конечно, старался. Она вырезала произведение сына из газеты и наклеила в альбом. Но Адам только рукой махнул:
– Что тут особенного? Обычная баллада, читатели такие любят.
Дели даже обиделась: сам посвятил ей стихотворение и – «что тут особенного?» Хотя, может, он вовсе и не для нее писал, а для Бесси Григс? Ведь у героини стихотворения светлые волосы.
В ответ на подозрения Дели Адам со знанием дела принялся толковать про поэтическую вольность, а Дели обозвал буквоедкой. Впервые влюбленные серьезно поссорились.
23
– Ку-у-и-и!
Адам! Наконец-то! Дели замирает от счастья, когда раздается долгожданный крик с другого берега или гудит пароход, с которым брат возвращается из Эчуки – звуки, возвещающие приезд Адама, кажутся ей сладостной музыкой. Эхо еще не умолкло, а Дели уже сбежала по ступенькам, волосы распущены – Адам любит, когда они развеваются на ветру – и полетела мимо сосны, на которую частенько забирается помечтать о своем любимом, и мимо кустарника и с песчаной крутизны – вниз, к воде.
Но здесь Или, и руки влюбленных соприкасаются лишь на мгновение. Прикосновение рождает электрический разряд, возбуждающий трепетное волнение в сердцах.
Привычной дорогой они идут к дому. Эстер уже ждет на веранде: как там ее любимый сынок? Не похудел ли, нет ли какой хвори? Но лицо его светится счастьем, тело полно сил и здоровья, и она успокаивается, ласково проводит рукой по светлым волосам сына и целует его в щеку.
– Как прошла неделя, сынок? Все в порядке?
– Как всегда, мама.
Дели резвится, как ребенок, скачет через две ступеньки, вертится на носочках по веранде и распевает:
«Аделаида» очень солидна,
«Ланкаширочка» пройдет в любую дырочку,
А «Элизабет»…
– Ой, для «Элизабет» что-то не придумывается. А вот –
Элиза, Лиза, Лизавета,
За тобой хоть на край света.
– Филадельфия, хватит, угомонись, – Эстер снисходительно улыбается. В сущности, Филадельфия совсем еще ребенок, хотя и проглядывает в ней порой не детская мягкость, а на губах играет загадочная и чарующая улыбка молодой женщины.
Адам смотрит на нее лишь как на младшую кузину.
С ней можно подурачиться, за волосы ее подергать, по ничего серьезного между ними нет и быть не может. В этом Эстер не сомневалась.
Обычно Адам приезжал в середине субботнего дня и оставался до полудня воскресенья – целых двадцать четыре часа под одной крышей с Дели.
Пришло время цветения. Земля покрылась пестрым ковром, сотканным из желтых лютиков, белого бессмертника и фиолетового душистого горошка. Взявшись за руки, Адам и Дели брели по этому благоухающему разнотравью. Дели присела в центре горящего золотом пятачка и стала набирать букет из блестящих, словно лакированных, лютиков.
– Любишь лютики? – Адам взял у Дели букет и провел им по ее обнаженной белой шее. От пыльцы у щеки остался след. – Любишь, – Адам наклонился и поцеловал желтое пятнышко. Дели вскинула руки и обвила шею брата, он обхватил ее талию, плечи, прижал к себе – крепко, жарко, по-мужски; цветы, забытые, рассыпались по земле. Дели положила голову Адаму на плечо и закрыла глаза. Все словно обрело незримую связь, соединилось в застывшем мгновении: биение сердец, движение крови, солнечный свет, тепло юных тел и золотое море цветов вокруг.
Позже, когда они, взявшись за руки, продолжали свой путь по цветущему лугу, Адам вдруг сказал:
– У меня для тебя приятная новость. Вот здорово! А какая? Подожди, скоро узнаешь.
– Нет, давай скорей, ну, пожалуйста.
– Какая ты нетерпеливая. Только у меня новость несъедобная. Я тебе про Минну хотел рассказать.
– Минна – бедняжка. Что у нее?
– Я с ней на улице столкнулся, денег ей дал на еду, она попросила. У нее скоро еще ребенок будет, жить совсем не на что. Короче, к нам в редакцию с верховья один миссионер зашел, просил рекламу дать его миссии. Я ему про Минну и сказал. Так вот, он ее с собой забрал вместе с детьми и всем барахлом.
– А она сама согласилась ехать?
Ну да. У этого типа миссия оказалась в родных местах Минны. Это где-то в районе озер Мойра. Минна там жила, когда была маленькая. Она сама из племени мойра, там кое-кто из них еще остался. Поэтому она сразу согласилась ехать.
– Адам, какой ты молодец!
Дели даже остановилась, чтобы обнять брата. Адам уже знал, как начнет статью о народе, лишенном земли и будущего: «Изгои на земле, которая дана Богом в их безраздельную собственность»…
Как только выдавалась свободная минутка, Адам и Дели, не сговариваясь, шли к тому месту, где когда-то воскресным утром Бесси раскладывала еду на траве. Молодая эвкалиптовая рощица, окруженная небольшим ручьем, преображалась в театр, и они играли в нем роли античных героев. Там Адам впервые понял, что любит Дели и, признавшись, готов был неустанно повторять слова любви.
Невозделанная, покрытая кустарником земля Австралии не очень-то подходящее место для свиданий влюбленных пар, истинно любящим и здесь рай. Адам и Дели лежали на жесткой иссохшей земле среди колючих кустов. По их рукам и ногам беспрестанно сновали муравьи, в волосах запутывались падающие с деревьев бледные желто-коричневые листья эвкалипта, укрывавшего под своей сенью молодых людей.
Адам все теснее прижимал Дели к себе, и она, испытывая неведомое ранее чувство нарастающей радости, удовлетворенности, безмолвно подчинялась его власти. Он целовал ее закрытые глаза, и каждый поцелуй казался ей пурпурной пустотой, в которую стремительно летели золотые искры. Плоть ее еще спала, и ласки любви дарили лишь покой и благодать, тогда как в нем, родившись, росло сладостное и пугающее волнение. Поцелуи его оставались ласковыми, безмятежными и целомудренными, но желание плоти, едва сдерживаемое им, грозило вырваться наружу и захлестнуть обоих.
Слегка касаясь губами ее темных мягких волос, Адам быстро зашептал:
Sed sic' sic' sine fine feriati
et tecum iaceamus osculantes…
hoc non deficit, incipitque simper
– Это по-латыни? – невнятно пробормотала Дели.
– А что, разбор предложения тебе уже не под силу? – засмеялся он.
– Нет. Из латыни мне под силу только одно – «amo – я люблю».
– Тогда слушай. Это Петроний.
И так бы вечно нам лежать,
Даря друг другу поцелуи.
Здесь нет конца, всегда начало только,–
если бы мы такое в школе проходили, у парней меньше бы проблем было с девчонками. Первые две строчки, конечно, посчитали бы непристойными, «не для детских ушей» – я их тебе тоже читать не буду. А мисс Баретт – учительница что надо: столько всего знает и объясняет все без этих дурацких комплексов.
Дели удивленно посмотрела на брата: что-то слишком спокойно он говорит о мисс Баретт.
– Адам, ты ведь был в нее влюблен, правда?
– Правда, – он взял ее руку, нежно коснулся губами запястья. – Как теленок. Я вовремя выпутался. Мисс Баретт… Дороти… – в задумчивости проговорил он.
Он перевернулся на спину и стал смотреть в голубое высокое небо, покусывая поднятый с земли горький лист.
– Ты помнишь тот вечер, когда мы отказались есть черного лебедя? Она тогда пришла ко мне в комнату и села на постель. Я так растерялся, покраснел, слова комом застряли – столбняк напал.
– Надо же! Я ощущала себя в тот вечер так же.
– Ничего удивительного, ей нравилось покорять людей. Обычное женское тщеславие. – Он поймал листок и бросил его Дели в волосы. Сказать ей про Дороти Баретт и ту последнюю ночь? И потом было ведь еще одно приключение, в Эчуке, когда он ранним утром возвращался домой. Пожалуй, не стоит ей знать всего, зачем разрушать ее идеалы? Он отвел назад девичьи податливые волосы, повернул к себе любимое лицо: – У нас совсем другое, милая. Мы связаны навсегда.
– Я бы хотела остаться здесь с тобой навсегда.
– Все вечно. Время – понятие относительное. Вечное мгновение…
Пока он говорил, земля незаметно повернулась, деревья переместились, а солнце и вовсе исчезло.
– Да, но ведь завтра ты опять уедешь в Эчуку.
– Ева, не будь такой приземленной, ведь здесь рай.
– Но, Адам, я хочу быть с тобой всегда: и днем, и ночью.
– Ты же знаешь, мы еще сто лет не сможем пожениться. Для начала я должен хотя бы немножко больше зарабатывать. И потом, у моих родителей свой взгляд на брак двоюродных родственников.
– Брак? Я ни о каком браке не думала. Я просто хочу быть с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98