Теперь профессии медсестры и учительницы уже не являются единственными женскими профессиями. Годы войны, дефицит рабочей силы показали, что девушки способны не только к канцелярской работе, причем исполняют ее лучше, чем их ровесники – юноши. И это только начало. Подлинное равенство наступит тогда, когда равный труд будет оплачиваться одинаково. В Аделаиде уже есть женщины-врачи. Может быть, и Мэг… Как было бы чудесно, если бы она нашла свое место в мире мужчин, переступила бы за границу женского мирка, основанного на естестве. Дели пыталась совершить этот поступок всю свою сознательную жизнь. И Мэг тоже должна получить свой «сертификат» и доказать, что она может стать вровень с мужчинами в избранной профессии. А если дочь захочет создать семью, это не поздно будет сделать и после того, как она получит образование.
8
Когда схлынул паводок, в долине Муррея началась страшная пора: мириады мух, москитов, мошек расплодились в непросыхающих топях, равнины кишели тигровыми змеями. В одном только поселке Берри их десятками уничтожали за день. И когда отступили ужасы мировой войны, планету охватила страшная эпидемия. Казалось, что крошечный, невидимый простым глазом, вирус зародился в той ужасной земле, где гнили тела убитых людей самых разных национальностей, поражая воздух миазмами. Перед вирусом испанского гриппа были бессильны врачи, он скосил не меньше человеческих жизней, чем погубила война.
В Австралию он пришел с востока, в 1919 году. Больницы были переполнены, и тяжелобольных оставляли умирать дома. Доктора валились с ног, не будучи в состоянии обеспечить все вызовы.
Дели очень боялась за детей и хотела, чтобы они оставались под ее присмотром. Она считала, что на борту судна, изолированные от внешнего мира, они будут в большей безопасности, чем на ферме или в школе. Рано познавшая истину о безразличии смерти, которая выбирает из жизни не только стариков, но и молодых, полных жизни людей, Дели была охвачена суеверным предчувствием, что одного из ее сыновей унесет «испанка». «Если уж это неизбежно, Господи, пусть это будет не Гордон», – молилась она; этим самым она признавалась себе, что ее первенец был ей дороже всех и молчаливо соглашалась с любым другим поворотом судьбы.
«Испанку» подхватил Бренни. Состояние его было очень тяжелым, днями он метался в горячечном бреду.
Она велела бросить якорь в Моргане, где можно попытаться найти доктора. Судно причалило в стороне от гавани, чтобы не платить портового сбора. Свой контракт на доставку почты она уступила другому судовладельцу, а сама целиком отдалась уходу за больным. Алекса она отослала обратно к Мелвиллам.
Доктор сказал, что он бессилен помешать болезни, но, однако, полагал, что молодой, здоровый организм сделал свое дело. Самое главное – самоотверженный уход.
В последующие полмесяца Дели почти не ложилась в постель, ни на минуту не забывая, что ее братья ушли из жизни в детском возрасте. В томительные часы ночных бдений она начала читать Шопенгауэра – пыльный неразрезанный том попался ей в одном из ящиков, в библиотеке научного общества в Моргане.
«Жизнь представляется как бесконечное настоящее, однако индивидуумы, идеи возникают и уходят в прошлое, точно летящие сны».
Эта философия, однако, приносила не больше утешения, чем фаталистические концепции дяди Чарльза, много лет назад пытавшегося примирить ее со смертью Адама, или подходящие ко всем случаям жизни религиозные рассуждения тети Эстер по поводу гибели родных Дели.
Она вставала, чтобы намочить полотенце и обтереть пылающее тело мальчика, которое, казалось, тает, разрушается прямо на глазах. Щеки у него ввалились, глаза запали. Она склонилась над ним, страшась увидеть кроткий, отстраненный взгляд, смирение перед надвигающимся концом.
Вместо этого она увидела страх. Яркие от жара голубые глаза, всегда такие бесстрашные и прямые, глядели на нее с испуганной мольбой. Под ними обозначились темные тени, из-за чего глаза казались провалившимися в глазницы.
– Мам, мне не станет лучше, как ты думаешь? – сказал он слабым голосом. – Я скоро умру… Я не хочу умирать, мам!..
Дели провела по его лбу своими ладонями, нежно, но твердо. Прогоняя страх из своего сердца, она сказала:
– Скоро ты начнешь поправляться, милый. При гриппе всегда так: перед выздоровлением бывает кризис. Ты не умрешь, я в этом уверена. Когда ты был маленьким и часто болел бронхитом, несколько раз я думала, что тебе уже не подняться. А ты выжил, вырос большим и сильным. Так неужели же ты думаешь, что я дам тебе умереть теперь? Ты будешь помогать папе водить пароход, когда он поправится. А придет время, и ты поведешь его самостоятельно.
Сначала она говорила это, чтобы разубедить его, но постепенно в ней рождалась уверенность, что так и будет. Внутренним взором она видела Бренни рослым и красивым молодым человеком, стоящим у штурвала, как когда-то стоял его отец… Жизнь предстает как бесконечное настоящее… как радуга над водопадом: она остается неизменной, тогда как составляющие ее отдельные капельки оседают и исчезают…
Между тем голос матери, ее ласковые прикосновения успокоили ребенка, и он забылся зыбким, горячечным сном. Она боялась поверить: дыхание его стало более глубоким и ровным, лицо и грудь покрылись бисеринками пота. Лихорадка отступила, кризис миновал. С того дня он стал медленно выздоравливать.
Прежде чем он поднялся на ноги, заразился Брентон. Дели сбилась с ног, ухаживая за обоими. Она никому не разрешала приближаться к больным, и на дверь их каюты повесила простыню, пропитанную дезинфицирующей жидкостью, чтобы преградить путь вирусу. Ни Гордон, и никто из экипажа не заболели.
Она прилагала все усилия, чтобы не допустить Чарли Макбина к «шкиперу», но это было неимоверно трудно. Без Чарли Брентон зарос бородой, а когда Дели пыталась, очень неумело, побрить его, тот выходил из себя и гнал ее прочь, заявляя, что она «и в подметки не годится настоящей сиделке».
У него была удлиненная, красивой формы голова и борода ему шла. Она была курчавая, седоватая с медным отливом, что делало его похожим на древних вавилонских царей. Когда он раскладывал пасьянс, пользуясь истрепанной карточной колодой, Бренни начинало казаться, что он походит на сурового короля треф; однако находясь с больным отцом в одном помещении, мальчик постепенно начал утрачивать чувство уважения к нему.
Брентон болел, в отличие от сына, сравнительно легко. Кризис наступил довольно быстро, но выздоровление шло медленно. Когда доктор признал их здоровыми, Дели почувствовала неимоверную усталость. Доктор советовал ей поехать отдохнуть, если она не хочет свалиться сама.
Оставив «Филадельфию» на попечение Гордона и Чарли близ Уайкери, она заехала к Мелвиллам за дочерью. Вместе с Мэг они сели в поезд и доехали до Аделаиды. Хотя Дели бывала раньше в Маннуме, – это не доезжая пятидесяти миль до Аделаиды, – однако в самой столице Южной Австралии ей бывать еще не приходилось.
С возрастающим интересом она смотрела в окно – на проплывающие мимо пшеничные поля, на светлое жнивье, на мешки с намолоченным зерном, похожие на неуклюжих беременных женщин. На многие мили тянулись пастбища, напоминающие ей равнины северной Виктории; однако за ними, точно разрисованный задник на сцене, возвышалась гряда желтых, будто раскрашенных дельфиниумом, холмов. В небе клубились большие крутобокие облака, похожие на наметенные ветром сугробы, отбрасывающие плотные тени на выветренные долины, поросшие низкорослыми эвкалиптами.
В ее мозгу звучала цветовая музыка. Лазурь и золото, золото и лазурь, изумительно чистые золотые и голубые тона. Она тосковала по краскам, тогда как ее холсты были заперты в шкафу, в салоне «Филадельфии». Она могла бы в эту неделю отдыха безраздельно отдаться живописи, но прекрасно сознавала, что все равно не утолит голод. Эта жажда была сродни болезни – алкоголизму или наркомании, – и удовлетворять ее небольшими дозами – значило бы вызывать еще большую тягу.
Мэг не отрывалась от окна; она никогда еще не видела настоящих гор.
– Взгляни на эти горы, мамочка! – то и дело восторженно восклицала она.
Усталая, разомлевшая от жары, Дели чувствовала себя не в своей тарелке, когда, наконец, они с дочерью вышли к Норт-Террас. Яркий солнечный свет бил им в глаза, заставляя жмуриться. В воздухе совсем не чувствовалось гари; здания сверкали на солнце, отбрасывая резко очерченные тени – когда-то Дели видела подобное на картине, где был изображен испанский город. В конце широкой улицы виднелись очертания бледно-голубой вершины, такой близкой и такой понятной.
Она наняла извозчика. Ее вполне устраивала неторопливая тряская езда, позволявшая ей освоиться в незнакомом городе. Аделаида не повторяла Мельбурн, она имела собственное лицо. Люди шли по тротуарам медленнее, на скверах лежали пятнистые тени от декоративных деревьев. Некоторые прохожие улыбались, глядя на Мэг: деревенская девочка, по-видимому, впервые попавшая в большой город с любопытством озиралась по сторонам, крепко вцепившись в материнскую руку.
Дели поначалу не решалась брать с собой дочь в долгие прогулки по городу, но девочка была здоровая, выросшая в достатке фермерской семьи, на полноценном питании: сотовый мед, сметана, парное молоко, сыр и свежие овощи прямо с грядки. Мать доверилась ее организму.
Было приятно постоянно видеть дочь рядом с собой. Миньон – назвала она ее, мечтая о том, чтобы дочь была такой же воздушной и красивой, как это имя. Но сама девочка предпочитала, чтобы ее называли Мэг, что, разумеется, подходило ей больше.
Способности важнее, чем красивая внешность, убеждала себя Дели, когда они посетили художественную галерею на Норт-Террас, и выяснилось, что Мэг недостаточно тонко чувствует живопись. Ей нравились картины, где были изображены лошади или суда, да еще море, от которого она пришла в неописуемый восторг.
– Вот это и есть море? – вскричала она, увидев его в первый раз. – А почему оно не вытекает? Ведь оно так высоко!
– Это только так кажется, дорогая. Это называется линия горизонта; когда мы подойдем ближе, она опустится.
– О, какое синее! Я думала, что такое море бывает только на картинке. А сколько песка! Я такой большой косы еще не видела!
Они сошли с поезда на приморской станции и начали бродить по широкому белому взморью, по «смятым» дюнам, по кучам сухих морских водорослей, напоминающим выброшенных на берег китов. Было время отлива, ровный влажный песок сверкал под солнцем; оставленные приливом лужи протянулись до самого пирса.
Мэг сбросила на бегу башмаки и не остановилась, пока не добежала до первой лужи. Потом, не переводя дыхания, понеслась назад, увязая в горячем песке.
– Оно прозрачное, как стекло, – выдохнула она. – Я могу разглядеть сквозь воду каждый палец на своей ноге. Должно быть, она очень вкусная. Снимай туфли, мамочка, и пойдем. Увидишь сама.
И она снова убежала.
Дели подобрала брошенные дочерью туфли и начала разуваться. Песок был ласковый, мягкий на ощупь, в нем сверкали прожилки слюды и кварца. Она закрыла глаза и глубоко вдохнула чистый, прозрачный, соленый ветер, дующий с моря.
– Подоткни юбку, а то намочишь! – крикнула она дочери. Говорить не хотелось – ее переполняла радость бытия. Многие годы она провела в континентальных районах страны, скиталась по грязным обмелевшим рекам; несколько раз, будучи в Мельбурне, она спускалась к побережью в районе св. Килды – довольно унылое и скучное место. Что такое настоящее море, она уже не помнила.
О, синее море, широкое море!
«Прозрачное, светлое, чистое…» – распевала Мэг, самозабвенно прыгая на мелководье и брызгая на свою подоткнутую юбку. Недавно она прочитала «Дети воды» и теперь вспоминала, как высоко подпрыгнул лосось, когда оказался в соленой воде. Ноги девочки разъедала морская вода, но она была такая красивая, прозрачная как кристалл. Она попробовала ее на вкус – соленая!
Сквозь полузакрытые глаза Дели смотрела на голубую дугу залива, на котором не видно было ни одного судна. Море улыбалось ей, приветствуя ее шуршащей зеленоватой волной, – неужели это то самое жестокое море, которое поглотило ее родных. Из всей семьи спаслась она одна. Как это случилось? И Дели принялась вспоминать.
Одной из причин спасения была ее любознательность, тяга к неизведанному. В тот час, когда ее братья и сестры спали в каюте, она поднялась на палубу, чтобы полюбоваться на незнакомую южную страну. Это ее и спасло, все остальные оказались в ловушке, когда корабль пошел ко дну. Громадные волны бушевали в океане. Сейчас на море легкая зыбь, волны шаловливо играют с дочерью, с легким плеском ударяясь о ее лодыжки. Дочери сейчас примерно столько лет, сколько было самой Дели, когда она оказалась в чужой стране… Эта мысль напомнила ей кое о чем. Больше откладывать разговор нельзя…
– Мэг, милая, – сказала она, подобрав свою длинную юбку и ступив в ласковую водную круговерть. – Я хочу с тобой поговорить. Ты теперь так быстро взрослеешь…
– Перестань, мамочка! – Мэг кинулась вслед за убегающей волной. – Миссис Мелвилл мне все уже рассказала об этих делах, и книжка у меня есть такая, у многих наших девочек в школе уже это началось…
Дели замерла с открытым ртом, потом рассмеялась сама на себя. Все ясно! Новое поколение всегда опережает своих родителей. Ей припомнилось, как она шокировала тетю Эстер своими познаниями в физиологии. Выходит, она опоздала с половым воспитанием дочери, если не считать дошкольного возраста. Она упустила из вида, что подобного рода информацию девочки получают от своих ровесниц. Дочь изложила ей фактическое положение вещей, стало быть, и беспокоиться не о чем.
На обратном пути, сидя в поезде, Мэг рассматривала свои загорелые икры, к которым пристали кусочки высохших водорослей. Морской песок, облепивший ее ступни, будто сахарная пудра бисквит, наглядно подтверждал, что это был не сон.
В их купе была дама, подстриженная коротко, по последней моде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98