Она готова была выполнить то, что задумала.
– Дели, я ухожу.
Дели мыла посуду и ничего не ответила. Младенец, выкупанный и накормленный с привычной заботой, спал в своей кроватке. Дели вдруг вспомнилась ночь, когда она впервые осталась у Брентона пить чай. Тогда ей одной пришлось перемывать посуду. Брентон и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ей. Странно, память все время возвращает ее к тому кусочку ее жизни. Случайно ли? Верно, есть в этом своя закономерность. События того времени нерасторжимо связаны с днем сегодняшним. А этот день ей суждено будет помнить вечно.
– Тебе с фермы ничего не нужно?
– Нет. Детям передай, что я их люблю. Хотя с пустыми руками тебя все равно не отпустят. Миссис Мелвилл наверняка яиц даст, сливок.
– А если она про ребенка спросит?
– Ну… Скажешь: все в порядке.
Брентон тяжело спрыгнул в лодку, сильно качнув се, приладил весла и, не начиная грести, поднял их над водой, проверил, хорошо ли закреплены в уключинах. Дели была, как на иголках. Сколько можно возиться? Скорее бы уехал!
Может, от того, что мысли постоянно уносили ее в прошлое, Дели вдруг заметила, как изменился Брентон. Она вдруг разом увидела его расплывшуюся фигуру, красное одутловатое лицо, седые вьющиеся волосы, некогда отливавшие золотом; увидела свои огрубевшие от работы руки с коричневыми пятнами на тыльной стороне. «Что делает с нами время! – подумала она. – Уходя, оно ведет нас за собой к старости – медленно, незаметно и неизбежно».
Дели домыла посуду, аккуратно расставила ее на полках, подмела камбуз, поминутно заглядывая в иллюминатор: далеко ли отъехал муж. Увидев, что он, остановившись у скалы, привязывает лодку к валуну, поднялась в каюту. Ребенок крепко спал. Недолго пробыв в каюте, она спустилась вниз, на нижнюю палубу. Брентон приближался к каменной лестнице. Дели снова пошла наверх и тут же спустилась. Ей было не по себе. Стиснув руки, она вновь поднялась по ступеням в каюту. Сердце готово было выскочить из груди. Вот оно, Господи! Наконец-то!
Ребенок перевернулся лицом вниз и лежал абсолютно неподвижно. Он уже умел держать головку, но совсем недолго, мышцы шеи еще совсем слабенькие. А подушка – толстая и мягкая.
Дели повернулась и бросилась вон из каюты. Она сбежала по ступенькам на палубу, промчалась мимо рулевого колеса и, перебравшись по сходням через заболоченное место, выбежала на остров. До этого она не отваживалась забираться в глубь острова – здесь было полно ядовитых змей, – но сегодня, не разбирая дороги, спотыкаясь о коряги и отбрасывая царапающие руки ветви, убегала все дальше и дальше от реки. Убегала, чтобы не слышать, хотя не сомневалась: из каюты больше не донесется ни звука.
Остров был длинный, но узкий. Вскоре она пробежала его весь и очутилась возле канала, на месте которого образовалось грязное месиво. В одном месте вода еще не просохла, и Дели, пройдя краем этой большой лужи, вышла к тому месту, неподалеку от которого стояла «Филадельфия». Отсюда открывался вид на скалы, но парохода видно не было.
Она присела и приготовилась ждать, когда лодка Брентона отделится от скалы. Ноги и руки саднило, но, не выдержав в неподвижном ожидании и нескольких минут, она поднялась и пошла через весь остров обратно к пароходу. Ею владело безумное желание подняться в каюту и еще раз взглянуть на ребенка.
Она остановилась возле кустарника, росшего почти напротив того места, где стоял пароход, и вскоре до нее донеслись скрип уключин и шлепанье весел. Она бросилась на землю и притаилась за кустом. Что-то прошелестело возле ее ног. Змея? Ящерица? Она едва ли обратила внимание, вся превратившись в слух. Почудилось или в самом деле плачет младенец? Во второй раз ей с этим не справиться…
И тут она услышала крик, а за ним – встревоженный голос мужа. Брентон искал ее.
– Дели! Дели, где ты?
– Я здесь. На острове. Я хотела…
– Скорее, иди сюда. Как ты могла оставить его одного?
– Кого?
– Ребенка же. Он, кажется, мертвый. Должно быть, перевернулся лицом вниз и задохнулся.
– Ты уверен?
Брентон окинул взглядом ее бледное лицо, расцарапанные руки, растрепавшиеся волосы.
– Что тебя дернуло выйти на берег? Я вернулся, смотрю, она лежит перевернутая, лицом в подушку.
Дели поспешно взбежала по ступенькам. Брентон переложил ребенка на койку и тот лежал неподвижно, навсегда закрыв свои странные глаза. В крошечной груди не слышно дыхания, не бьется на темечке жилка.
Дели упала возле койки на колени и облегченно разрыдалась…
Слегка оправившись, Дели отправила мужа в Уайкери за доктором. Брентон хотел забрать ребенка с собой, но Дели не согласилась. Она должна сама увидеться с доктором.
Едва затих скрип уключин, Дели умылась, тщательно привела в порядок волосы и надела свое любимое сиреневое поплиновое платье.
Она успокоилась, мысли были ясными и четкими. Не нужно показывать, что она убита горем или слишком волнуется из-за того, что произошло. Доктор знает, что эта смерть для нее – как камень с души.
Она села на койку, положила ребенка на колени и задумчиво посмотрела ему в лицо. Впервые в жизни она спокойно восприняла смерть. Она ничего не чувствовала, было только интересно, продолжают ли еще расти крохотные ноготки и этот пушок на маленькой головке?
Что происходит, когда перестает биться сердце и замирает дыхание?
А раз можно вернуть человеку дыхание, как это иногда случается, например, когда кого-нибудь выловят из реки, значит, не правы те, кто утверждает, что душа человека отлетает в момент его смерти? Душа, разум – все это не что иное, как энергия, обычное тепло.
А в этом крохотном тельце разуму не нашлось места. Значит, в нем не было и души? Но именно смерть делает жизнь загадочной. Личность хрупкая, сложная, тонкая вдруг в одно мгновение перестает существовать.
Но сила жизни остается, она нерушима как энергия, воля, движение, ритм, Бог, что угодно.
Дели наблюдала, как по стене и потолку движутся в своем ритмическом танце блики. Эта сила живет и здесь, в этом слабом, мерцающем свете далекой звезды, и в крошечной прозрачной личинке, которая ползет по илистому дну реки; жила она и в этом подобии человека, кусочке ее собственной плоти.
Почему об умершем говорят: «Он ушел», «Он отошел»? Правильнее сказать: «Она вышла», «Она покинула его», «Он лишился силы жизни».
Она еще сидела, погруженная в свои мысли, держа на коленях мертвого ребенка, когда спустя два часа появился Брентон и приехавший с ним доктор. Она слышала, как они идут по палубе, поднимаются наверх, но не встала им навстречу – ноги не слушались ее. «Я тоже лишилась силы жизни, – пронеслось у нее в голове. – Я мертва». И в тот же миг ощутила, как в жилах потекла кровь, а ноги и руки болезненно заныли. «Это была не смерть, не агония, а возвращение к жизни», – подумала она.
Брентон, нагнув голову в проеме низкой двери, вошел в каюту. Следом, прижимая к груди чемоданчик, показался доктор.
Еще не глядя на ребенка, он сжал холодную руку Дели, пытливо взглянул ей в лицо.
– Вы бы напоили миссис Эдвардс чем-нибудь горячим. – Обычно веселый голос доктора звучал подавленно. – У нее руки как лед.
– Да, сейчас. – Брентон, казалось, обрадовался предлогу уйти.
– А вы ложитесь, возьмите пару одеял, закутайтесь как следует, – приказал он Дели.
Взяв у нее из рук мертвого ребенка, он положил его поверх одеяльца на тумбочку.
– Я… я себя нормально чувствую.
– Вам холодно, это вполне естественно после такого потрясения.
Он развернул ребенка и принялся осматривать его.
– Гм-м, да… несомненная асфиксия. Ваш муж нашел ее повернутой вниз лицом, как я понял?
– Да.
– Сколько вы отсутствовали?
– Не знаю, какое-то время.
– И когда вы уходили, все было в порядке? Молчание.
– Когда вы уходили, она дышала нормально?
– Да.
– И зачем матери подкладывают младенцам мягкие подушки? Ведь это опасно.
Зрачки Дели так расширились, что глаза на бледном лице казались черными. Дели натянула одеяло до самого подбородка и, не мигая, смотрела на доктора. Он повернулся к ней спиной, обернул младенца пеленкой.
– Не знаю, говорил ли я вам, миссис Эдвардс, но, может, мои слова несколько облегчат ваши страдания. Дети с таким заболеванием редко доживают до пяти лет, а до взрослого состояния дорастает только половина. У вашей дочери все равно почти не было шансов выжить.
– Да? – почти выдохнула Дели.
– Такие дети очень чувствительны к легочным инфекциям, туберкулезу, а с вашей историей болезни…
Он подошел к окну каюты и оглядел остров: чахлые деревца, колючие заросли кустарника.
– Вы часто гуляете по острову, миссис Эдвардс? Вид у него довольно непривлекательный.
– Обычно я езжу на лодке, но сегодня Брентон забрал ее, и я подумала… – Она внезапно замолчала.
Доктор повернулся, и на Дели глянули умные, проницательные глаза.
Но Дели уже поняла: он знает. Слова застряли у нее в горле. В этот нескончаемый миг тишины перед ее глазами пронеслась картина ареста, обвинение в убийстве, осуждение на казнь, замененное потом пожизненным заключением.
– Ну, ладно, я должен подписать заключение о смерти. Причина смерти: асфиксия. Вам не нужно будет отдавать ребенка на вскрытие, я укажу, что смерть наступила в результате несчастного случая в то время, когда ребенок был оставлен без присмотра.
– Спасибо, доктор. – Но ее огромные глаза сказали больше, чем язык.
В комнату с чашкой горячего какао вошел Брентон и, передав чашку Дели, пригласил доктора в кают-компанию на стаканчик виски. Брентон принес Дели завернутую в полотенце бутылку с горячей водой и, прикладывая ее к ледяным ногам, Дели отвела взгляд от крошечного тельца под пеленкой. Маленькими глотками она выпила какао и провалилась в глубокий неодолимый сон.
38
Дети почти не расспрашивали о младенце. Для них, ни разу не видевших сестру, ее все равно что и не было. Они вернулись от Мелвиллов веселые, посвежевшие, и Дели никак не могла наглядеться на них: как она соскучилась по этим ясным смышленым глазам, по родным звонким голосам.
Грудь болела, переполняясь ненужным теперь молоком, но домашние заботы потихоньку вымывали из памяти страшное воспоминание, которое камнем лежало на душе.
С каждым новым днем засухи Брентон все больше мрачнел и все чаше прикладывался к бутылке. «Может, доктор что-нибудь рассказал ему или намекнул, когда они пили виски в кают-компании?» – думала Дели.
Однажды утром она услышала щелчок ружейного затвора и, выбежав на палубу, чуть не наткнулась на Брентона. Он целился в стаю пеликанов, летящих на юг, к Коренгу, на гнездование. Брентон снова спустил курок, но ничего не изменилось – стая по-прежнему продолжала лететь вперед.
– А, дьявол! – Брентон прицелился еще раз.
– Брентон, – Дели тронула мужа за рукав. – Не нужно, не стреляй в пеликанов.
Брентон хмуро посмотрел на жену и, отбросив ружье, молча пошел внутрь.
Дели услышала, как с хлопком вылетела пробка из бутылки.
– Мне кажется, ты слишком много пьешь, Брентон, – сказала однажды ночью Дели, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, не хотелось затевать скандала. – Тебе ведь нельзя…
– А что еще мужику делать в этой вонючей луже? – оборвал тот. – Со счетами больничными разбираться? Или жену обхаживать, от которой пользы все равно нет?
Он с раздражением двинул бутылкой по столу.
– Ты бы хоть в одиночку не пил.
– А с кем пить? С тобой? – Он зло ухмыльнулся.
– Можешь сходить к Джиму Мелвиллу.
– На ночь глядя на скалу лезть? А если шею себе сверну, что будешь делать? По мне, конечно, убиваться не станешь, разве что пожалеешь, что деньги теперь добывать некому.
– Брентон, как ты можешь такое говорить?
– «Брентон, как ты можешь», – передразнил он. – Я знаю, что говорю. Деньги как таковые тебя не интересуют. Чтобы деньги любить, хозяйственная жилка нужна. Ты к свободе рвешься, с радостью бы от всех нас избавилась, чтобы целыми днями холсты размалевывать. Тебе ведь ответственность как нож острый. Только деваться тебе все равно некуда, без меня не проживешь.
Дели молчала. Слова Брентона задели ее. Наверное, он прав. Она и ребенка этого, пятого, не хотела, мысленно желала ему смерти. Не потому ли и родился урод? Как возмездие. Ей вдруг стало страшно, будто под ногами разверзлась земля.
Она повернулась и, толкнув дверь каюты, за которой ее сразу же тучей облепили ночные бабочки и комары, выбралась на палубу.
В небе сиял привычный звездный узор: стремился на запад Орион, низко, почти касаясь острова, висел Крест. Звезды мягко отражались в реке, и Дели, которая неотрывно смотрела на них, вдруг завороженно застыла. Словно по мановению волшебной палочки все изменилось, и ее глазам открылся гигантский круговорот. Небесный свод опустился вниз, река, вобрав его в себя, обернулась черным небом, а бескрайняя высь поплыла темной рекой на запад.
Но мирные звезды не принесли утешения. «Ты бы с радостью от нас избавилась», – вспомнились ей слова Брентона. Может, он догадался, что все произошло не случайно? А если она поступила неправильно? Господи, какая мука сознавать себя чудовищем, убийцей!
Постепенно она вернулась к прежним мыслям. Ведь доктор все понял и, хотя не сказал ни слова, в душе одобрил ее, она знала это. Ничего нельзя было поправить, ребенок вырос бы уродом или умер в детстве. И потом, младенец не имеет души. Душа лишь зародыш, который развивается вместе с телом и мозгом. Эта мысль уже жила в ней, и Дели ухватилась за нее, как за спасение. Она погубила лишь примитивное существо, которое едва одолело первые стадии своей жизни: оплодотворение и зародыш. Да и в чем ее вина? В том, что оставила ребенка? Она же ничего не сделала, пусть и думала об этом. А на одних намерениях обвинительных заключений не строят.
Когда она вынашивала под сердцем Алекса и Мэг, ею тоже владело горькое отчаяние. Но это не помешало ей любить их, ведь она – мать. И когда тонул Алекс, разве стала она раздумывать? Тотчас бросилась спасать. Нет, Брентон, твои слова – чудовищная ложь.
Миссис Мелвилл приехала навестить Дели и выразить ей сочувствие. Она привезла цветы и фрукты, словно Дели была тяжело больна, и так искренне горевала о случившемся, что Дели расплакалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98