Весна в тот год пришла рано. Подули теплые ветры, пригрело яркое весеннее солнце, снег начал потихоньку таять. II тетя Эстер опаяла, стала мягче и уже не так придиралась к племяннице. Она позволила Дели кататься с дядей Чарльзом и Адамом на лыжах, и те с удовольствием брали девочку с собой; на этот раз лыжи Дели поднимал на холмы брат.
Когда, спустя десять дней, Адам уехал обратно в Сидней, в доме стало тихо и сумрачно. Дели и тетя Эстер, сидя за столом под керосиновой лампой, чувствовали себя покинутыми, но прежней вражды между ними больше не возникало.
Снег день ото дня становился все грязнее, а в углах под навесом и у стен с южной стороны слежался и почернел. Неизвестно откуда вдруг прилетел ветер и ночами гудел под крышей, а днем с шумом кидался на окна.
Дядя Чарльз теперь уходил из дому на целый день: несмотря ни на что, он не терял надежды найти вожделенную золотую жилу. Ботинки и рабочие брюки его были вечно заляпаны желтой глиной. Дома он первым делом снимал на веранде ботинки и в одних носках неслышно шел на кухню за горячей водой. Умывшись, расстегивал ворот фланелевой рубашки, садился к огню и вытягивал ноги. Он откидывался в кресле, попыхивая трубкой, а от носков его шел пар.
Иногда он разрешал Дели подержать в руках банку с золотой пылью, намытой за долгие годы труда, и единственный самородок – крошечную, тоненькую веточку. Тусклый желтый блеск этого самородка завораживал его, словно женская улыбка. Он был все так же убежден, что удача ждет его в холмах. Однажды, когда на холмах еще лежал снег, дядя Чарльз повел Дели на один из склонов и показал крошечные ручейки в снежной проталине.
– В горах таких ручейков сотни, – сказал он, – бегут с гор к большим водным потокам и рекам Овенсу, Тумуту. Вот стоим мы с тобой сейчас на снегу, а ведь он скоро растает и стечет в Маррамбиджи, а оттуда – в Муррей.
– Муррей? Мы, кажется, проходили его по географии, – сказала Дели. – Это самая большая река в Австралии, да?
– Совершенно верно. Настолько большая, что колесные пароходы свободно курсируют по ней от устья до самого Нового Южного Уэльса. Я однажды путешествовал на таком пароходике, проехал от Суон-Хилла до Моргана. Что-то в этом было… Тепла, солнца вдоволь даже для твоей тети. – Они со вздохом переглянулись и стали смотреть на дальние холмы.
На ярком полуденном солнце снежные шапки отливали золотом и походили на облака, пронизанные множеством солнечных игл.
По весне день прибавился, но Эстер опять хандрила, и они, решив не задерживаться, молча повернули к городу.
5
Теперь, когда Дели стала законной наследницей скромного состояния отца, Эстер благоволила к племяннице: что, если девочка согласится помочь им выбраться из этой дыры? Переселились бы в какой-нибудь цивилизованный район, купили бы домик. Она никак не могла смириться с тем, что уехала из процветающей Англии, где жила до встречи с Чарльзом. Чарльз приехал в Англию молодым человеком в надежде разбогатеть, но, беспокойный по натуре, не мог долго оставаться на одном месте и вскоре вернулся в Австралию. И опять ненадолго. Одержимый мечтой о богатстве, он вместе с молодой женой в конце концов оказался на заброшенном прииске на краю нищеты.
Эстер и Шарлотта были завидными невестами. Дочери состоятельного фермера, они получили достойное воспитание: умели подать себя в обществе и отлично справлялись с любой работой по дому. Правда, хорошенькая Лотти отдавала предпочтение шитью и составлению букетов, и в том, и в другом проявляя незаурядный вкус и мастерство, а на долю Эстер достались молочное хозяйство и кухня.
Выходя замуж, Эстер получила приличное приданое, но частые переезды требовали расходов, к тому же несколько раз пришлось выручать попавшего в переплет мужа, и от приданого вскоре остались одни воспоминания. Эстер больше не верила, что этот высокий человек с впечатляющей бородой, когда-то поразивший ее девичье воображение, добьется успеха в жизни. Теперь все надежды она возлагала на сына.
Но кто знает, может, и смилостивится к ним судьба. Чарльз нашел два крошечных золотых самородка – весенние талые воды вымыли их из земли на поверхность, – и на вырученные за них деньги было решено отправить Дели на праздники в Мельбурн: пусть купит себе что-нибудь из одежды да побывает в банке, куда доктор Гордон, ее отец, перевел капитал на обустройство семьи в чужой стране.
Эстер была крайне суеверна. Она хранила в комоде кроличью лапку на счастье, не носила зеленого, никогда не проходила под приставной лестницей и не держала в доме открытый зонт.
Она усеивала коврики булавками, а затем с азартом выбирала их, напевая при этом:
Увидел булавку – ее подними,
Весь день тебе будет везенье,
Но коли оставишь ее у двери,
Удачи не жди, уж поверь мне.
Она вылавливала из чашки «гостей» – плавающие на поверхности чаинки, а затем давила их костяшками пальцев: твердая – к мужчине, мягкая – к женщине. Эстер проделывала это с фанатическим постоянством, хотя гости в Кьяндре случались чрезвычайно редко. Тринадцатого числа в пятницу она не бралась ни за какие дела, даже заготовками не занималась.
Но как раз в пятницу все и произошло. Днем – как никогда рано – Чарльз влетел в дом без шляпы, в заляпанных грязью ботинках и, как был, ринулся через коридор в гостиную. Эстер попыталась криком остановить мужа, но тщетно. Тогда она последовала за ним в гостиную, да так и застыла в дверях: Чарльз стоял с огромной сумкой у стола, вытряхивая из нее комья грязи на лучшую ее скатерть из зеленого плюша. Следом, с новой Порцией грязи, разлетевшейся чуть не по всему столу, вывалился большой, величиной с голову, камень.
– Чарльз, что все это значит? Столько грязи нанес, и во что ты превратил мою лучшую…
– Тише, тише, Эстер, не ворчи, – перебил ее Чарльз. Обычно задумчивый, грустный, он улыбался во весь рот.
Дели, прибежавшая на шум, застала дядю в тот момент, когда он, подхватив тетю Эстер, кружил ее в вальсе вокруг стола.
– Грязь! – кричал он. – Какая грязь, черт побери?! Ты только посмотри: это же золото, чистое золото до последней унции.
Он подскочил к столу, вытащил перочинный нож и чиркнул им по камню. Блеснул желтый металл.
– Ну, кто говорил, что мое «копание в грязи» – пустая трата времени? Что вы теперь скажете, миссис Джемиессон?
Но Эстер потеряла дар речи. Она открыла рот, да так и не выговорила ни слова, опустилась на стул.
– Золото, золото, зо-о-лото-о! – распевала Дели, прыгая вокруг стола.
– Тут один американский малый при деньгах, проездом у нас, с начала весны. Думаю, договоримся. Покажу ему жилу, он скупиться не станет, заплатит, сколько попрошу. А там вещички соберем и – вниз, на равнину.
– О, Чарльз! – У Эстер из глаз хлынули слезы. – Какое счастье! Это Филадельфия нам удачу принесла, я знаю. – Она вскочила и в порыве, впервые за все время, поцеловала девочку.
Вечером Эстер достала бутылку вина, которую берегла «на случай», и семья, отметив за ужином счастливое событие, принялась строить планы переезда в Мельбурн.
Близился конец ноября, в Мельбурне стояла теплая, солнечная погода. Они поселились в большой гостинице возле заросшего зеленью парка и ждали Адама – он обещал приехать из Сиднея сразу, как только закончится учебная четверть. Настроение у всех троих было подавленное и тоскливое. Даже Эстер, хотя и не сознавалась, чувствовала перемену воздуха – в большом городе он плотнее и далеко не такой чистый, как в горах.
Но прошло совсем немного времени, и Дели стала привыкать к новой жизни. В ней, вступающей в пору расцвета, уже проснулась женщина, и она с удовольствием наряжалась: новые блестящие ботинки, облегающие руку кожаные перчатки, соломенная шляпа с опущенными полями, украшенная черными лентами; шла в банк за деньгами, а затем путешествовала по магазинам.
Суд возложил на дядю Чарльза опекунство над Дели и ее состоянием до тех пор, пока девочке не исполнится двадцать один год. Основной капитал – около восьми тысяч фунтов – должен был лежать в банке до поры без движения, по Дели хватало и процентов: банк охотно авансировал деньги выгодной клиентке.
Кроме лент на шляпе и банта, стягивающего сзади длинные волосы, ничего черного в одежде Дели не было. Тетя Эстер, скрепя сердце, согласилась, что полгода траура – срок вполне достаточный для ребенка, хотя для ребенка, который потерял столько…
– К чему ей напоминать об этом? – не вытерпел Чарльз. – В наш дом пришла радость, а Дели теперь часть нашей семьи.
Для Чарльза его удача была двойной радостью, ведь добившись своего, он одержал верх над женой, никогда не верившей в его затею.
Предоставив женщинам тратить свои деньги на магазины, Чарльз подумывал купить на свои дом и все необходимое. Он уже решил было разводить овец; кое-какой опыт в этом у него имелся: в долгих скитаниях пришлось побыть и овчаром, – но разговорился невзначай с капитаном колесного парохода и передумал. Капитан Джонстон жил с ними в одной гостинице и обедал за тем же столом, что и они.
Высокий, плечистый, он носил седую бороду, а глаза смотрели пристально, точно вглядывались в неведомую даль – взгляд моряка или фермера с невозделанных австралийских земель. Капитан Джонстон был шкипером на торговом судне, доставлявшем шерсть из Эчуки в порты на реке Дарлинг. В Мельбурне его ждал новенький пароход, готовый в любой момент отправиться со своим хозяином в Эчуку. Хотя речные суда из красного эвкалипта можно было приобрести и на месте, Джонстон предпочитал столичную работу. Он-то и соблазнил Чарльза присмотреть себе участок земли на Муррее.
– Да говорят, у Муррея устье коварное, – с сомнением заметил Чарльз, когда капитан впервые заговорил об этом.
– Коварное – это точно, а что несудоходное – не скажу. Оно, конечно, пароход туда не всякий доберется, да ведь река течет, и разливы у нее случаются, как положено, и ветер, глядишь, с берега подует, прибой успокоит. Но места там, скажу тебе, – других таких не сыскать. На девяносто миль берег песчаный тянется, низкие белые дюны без конца и края, белым туманом прикрыты. Первые-то, которые взялись реку изучать, мимо устья проскочили: неприметно оно, – да и от верховья туда без малого две тысячи миль. Извилиста река, спору нет, ан я все излучины прошел, любую назову.
Как понял Чарльз из рассказа шкипера, по реке до Эчуки ходу несколько недель, поездом же и дня хватит. А когда Джонстон заговорил о прибыльной торговле шерстью – в год до двух миллионов выручка доходит – Чарльз уже не сомневался: они поедут в Эчуку. Найдут подходящую землю поближе к реке, разведут овец или засеют поле пшеницей, а шерсть или зерно на базар – в Эчуку, Мельбурн.
Приняв решение, Чарльз отправился выбирать землю. На этот раз он не стал советоваться с женой – сам договорился о цене участка и дома. Неделю спустя пришло письмо, в котором он весьма сдержанно сообщал о покупке.
«Симпатичная ферма в излучине реки в пятнадцати милях от Эчуки вверх по течению; поблизости ни лесопилок, ни кочегарок, и растут лучшие австралийские эвкалипты.
Место вполне доступное; многие колесные пароходы, в особенности те, что поменьше, везут товары вверх, к Олбери, проходят мимо самого дома, но летом, конечно, река мелеет и навигация почти, а то и совсем невозможна. Правда, есть еще почтовый дилижанс компании «Кобб и К?», он тоже едет мимо нас. Водяные мельницы качают воду из реки, так что засухи можно не бояться, хотя она тут не редкость; жары и солнца в избытке даже для тебя, дорогая Эстер. Думаю, тебе приятно будет узнать, что мы остаемся жить на территории метрополии Нового Южного Уэльса: наш дом стоит на северном берегу реки, но ближайший крупный город, конечно, Эчука, хотя это уже заграница. С нашей стороны реки есть городишко Моама, но он совсем крошечный. Берега соединены отличным мостом, и препятствий к торговле не будет, разве что таможня малость попридирается.»
Ну, что за человек! – У Эстер от расстройства даже голова заболела. – Самое плохое под конец приберег, да еще притворяется, что ничего страшного. Да эта таможня весь товар перевернет, еще и пошлину сдерет.
А о доме ни слова. Хоть бы написал, какая там кухня, хорошо ли печка топится, нет ли сырости.
Она шмыгнула носом и засунула письмо обратно в конверт. Сразу, как приедет Адам, надо садиться на поезд и – к реке, целых сто пятьдесят миль на север. Конечно, Эчука далеко от устья, не меньше тысячи миль вверх по течению, зато ближе всех к Мельбурнскому порту.
6
До Эчуки Эстер добралась еле живая: сказывалась жара – и, очутившись в номере, – они поселились в гостинице «Палас» – тут же легла отдыхать. А Дели с Адамом отправились смотреть Эчуку.
В городе царило оживление. Ровные улицы были усажены эвкалиптами, сквозь пышные кроны которых проглядывали шпили. И на каждом шагу – гостиницы.
Выше по реке работала лесопилка Макинтоша: слышно было, как визжат и воют, вгрызаясь в дерево, циркулярные пилы. Из-за складских помещений и здания таможни доносились скрежет колес, переводимых на запасные пути поездов, грохот лебедок, гудки, шипенье выпускаемого пара – там жила своей бурной и суматошной жизнью пристань.
Река мелеет, и пристань уже не меньше, чем на двадцать футов, поднялась над водой. У берега на приколе – суда: большие и маленькие, с боковым и кормовым колесом, изящные и сляпанные наспех. А каких только нет названий! Адам и Дели наперебой прочитывали их: «Ротбери», «Впередсмотрящий», «Нил», «Успех», «Аделаида», «Ланкаширочка», «Непобедимый», «Находчивый».
Вода, насколько хватает взгляда, прозрачная и зеленая; солнце, отражаясь в ее зеркальной поверхности, слепит глаза.
Брат и сестра шли вдоль берега к большому железному мосту, соединившему Эчуку с Новым Южным Уэльсом.
Дели – легкая, как мотылек, порхала среди огромных деревьев; в густой листве мелькали ее светлое платье и темные волосы, оживляя пейзаж игрой света и тени; соломенная шляпа с загнутыми кверху полями сползла ей на плечи и держалась на одних лентах, завязанных под подбородком.
Дели смотрела на спокойную гладь реки и вспоминала крошечные ручейки под снегом в горах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98