Пытки, казни, панихиды и похороны велись наряду с пирами и «битвами с Ивашкой Хмельницким», фейерверками и другими увеселениями, чередуясь одно с другим.
Самые разноречивые слухи ходили по Петербургу о кончине царевича Алексея.
– Говорят, в день смерти принца, – рассказывал в своем кругу польский посланник Яган Лефорт, – в четыре часа утра царь в сопровождении Толстого отправился в крепостной пыточный застенок. Туда же привели принца, подняли на дыбу и… – невольно оглядывался Лефорт по сторонам, хотя находился в своем кабинете, и снижал голос до шепота, – и… меня уверяли, что царь сам нанес сыну первые удары кнутом, но я не совсем верю этому…
– Именно, именно так, – наклонялся к Лефорту граф Рабутин. – Но царь не умел действовать правильно кнутом и так сильно ударил принца, что тот потерял сознание, и было решено, что он уже мертв. Но Алексей находился в обмороке. Увидев, что он пришел в себя… – теперь Рабутин снизил голос до шепота, – царь будто бы со злобной усмешкой сказал: «Его сам черт не возьмет!» Хотел начать пытку снова, но царица Екатерина опередила его.
– То есть как?..
– Послала камер-юнкера Монса за придворным хирургом, и тот вскрыл царевичу вены.
– А я слышал, что царевичу отрубили голову, – с другой стороны наклонился к Ягану Лефорту имперский посол Плейер. – И говорят, сделал это генерал Адам Вейде.
– Позвольте, но ведь в соборе царевич лежал не с отрубленной головой.
– А разве кто-нибудь пробовал ее приподнять? Это во-первых. А во-вторых, голову к туловищу могли прикрепить, чтобы скрыть убийство.
– Н-да… Пожалуй…
– А я слышал, что генерал Вейде давал принцу отравленное питье.
– Со слов Александра Румянцева передают, что принц, по приказу царя, был задушен подушками, а исполнители царской воли были Бутурлин, Толстой, Ушаков и сам Румянцев.
– Могло быть и так: яд, данный в питье, на принца не подействовал, и царь приказал прибегнуть к подушкам. Могло быть и так.
– Ах, да все могло быть! Так или иначе, но царевича больше нет, он казнен.
Всех интересовало, что стало с его любовницей Афросиньей Федоровой.
– О, это очень интересно, – живо загорелись глаза у голландского резидента Деби. – Я могу вам сказать… Эта метресса во многом помогла следствию, открыв некоторые тайны. Она простая девка весьма низкой породы и к связи с принцем Алексеем принуждена была под угрозой ножа. Ну, а теперь, за то, что помогла многое выяснить, от царя совершенное прощение получила за преступную любовную связь с его сыном, и некоторые драгоценные вещи, подаренные в свое время царевичем, ей возвратили, и при том еще сказано, что когда она выйдет замуж, то будущему ее мужу хорошее приданое выдадут, из казны, а она на это царю ответила: я-де принуждена была стать метрессой царевича, а теперь никто к моему боку лежать допущен не будет… Из этих гордых слов можно сделать догадку, что она, может быть, еще не потеряла надежду когда-нибудь надеть на себя корону.
– Как?.. Стать метрессой царя?..
– Ах, боже мой, откуда мне знать, как это возможно… Я сказал просто о своем впечатлении. Знаю только, что она своими показаниями много тягости как самому Алексею, так и сообщникам его причинила в связи с теми письмами, которые они принцу писали и у нее были найдены. И не следует удивляться тому, какие дальние намерения имел Алексей, получив власть: предать смерти многих царских министров. Ждал лишь возможности сесть на царство, и тогда сбылись бы все пророчества казненного в Москве ростовского архиерея.
– Значит, царь к метрессе сына остался милостив?
– Очень, очень. Она присутствовала при описи имущества Алексея и получила из него часть, как это положено по указу о фискалах.
Гибель царевича Алексея была торжеством Екатерины, Монса и Меншикова.
Разные толки о происшедшем велись и среди простого народа. Известие о том, что царевич казнен и теперь уж не даст обещанного избавления от наложенных царем Петром тягостей, удручало людей. Обильные слезы катились по их лицах, когда возносились горячие молитвы к богу об упокоении души убиенного.
– Подумать только, что на белом свете творится: сын родной царя обманывал, а царь его обманом в крепость упрятал да еще и умертвил. Обман у них на обмане. Дьявольскими путами все опутано сверху донизу, вся держава Российская.
– Антихристовы, слышь, те путы.
– Нашего заступника царь убил.
– Сына своего царь убил, это так, а убить царевича Алексея в народных чаяниях ему не удастся.
– Царь хотел его задушить, а царевич в окно выпрыгнул да убежал за рубеж. Живой он, будет власть отнимать у царя, нашу жизнь облегчать.
– Повернет все по-старому, как при допрежних государях велось.
– На то вся надежда наша. Царевич жив – и мы будем живы.
– Верные люди сказывают, что попы нарочно в церкви царевича за упокой поминают, для отвода глаз это делается, а он, слышь, живой.
– Ей-ей, так! Другого человека заместо Лексея схоронили.
– Готовь отвагу да ватагу, все встречу царевича пойдем. Не надобно сокрушаться, скрывается он от отца в лесах стародубских, собирает войско, и польский король ему помогает.
– Не польский, а австрияк.
– Все равно какой…

Еще в минувшее воскресенье во время обеда при возглашении великой ектиньи и заздравного моления о государе и государыне также заздравно поминался и царевич Алексей, а вот пришло из епархии распоряжение – не сметь его имени произносить. Для здравия он мертв, а для упокоя – осужденный преступник, коего следовало бы скорее анафеме предавать, а не моления о нем возносить.
– Как же так?.. – приходил в смятение Флегонт-Гервасий, продолжавший иерействовать в Старой Руссе в помощь приходскому отцу Захарию. – Царевич единой народной надеждой был на вызволение из всех бед.
Наслышаны стали обитатели Старой Руссы о жестоких московских казнях и о продолжавшемся розыске в Петербурге, об этих сатанинских неистовых злодеяниях.
Дважды ходил он, Флегонт-Гервасий, в новую северную столицу Российского государства, – претило ему называть новоставленный город Петровым антихристовым именем, и дважды людской ворог-царь ускользал от возмездия, удаляясь в чужедальние земли. В последний раз почти два года приходилось ожидать, когда он возвернется. Возвернулся и с первых же дней начал пытки да казни, подлинным антихристом себя проявив, да и родного сына не пожалел. Никуда не уйдет теперь, воздастся ему и за пролитие крови царевича Алексея.
Снова правит Флегонт-Гервасий свои стопы к сатанинскому капищу, где царев чертог, – подлинно что самим чертом возведенный на невском берегу. В третий и, конечно, в последний раз направляется туда Флегонт и больше уже не возвратится в боголепный городок Старую Руссу. Прощай навсегда!
Слышал Флегонт людские стенания по убиенному царевичу, и у самого на глазах были слезы при мысли о том, что осиротил своей смертью царевич всех верных ему людей, отнял у них надежду на вызволение в лучшую жизнь. Но к исходу пути во время последней ночевки у ямского стана услышал Флегонт такое, что впору было выхватить из кармана подрясника припрятанный кинжальный нож да вонзить его в словоблуда, возносящего в велию славу деяния царя Петра и нечестиво порочащего царевича Алексея, якобы за его отвратные помыслы. Почти бок о бок лежали они в завечеревший час под поветью ямского двора, пережидая затянувшийся дождь, а заодно и давая роздых уставшим ногам. Флегонту нужно было держать дальше путь на Заплюсье и Лугу, а его случайному соночлежнику совсем в другую сторону, на Великие Луки. Оба хотели на рассвете тронуться каждый в свой путь. Вроде бы приятным собеседником для Флегонта был его сосед по ночлегу, пока шла у них речь про погоду да про дождливое бездорожье, а коснулись последних житейских событий, тут как бы и ощетинились один на другого, все слова сразу в разлад пошли. К слову о бездорожье похвалил человек царя Петра за то, что он к водным путям людей приучает, не только морские корабли строит, но велит и речные переправы налаживать, каналами реки соединять и больше делать маломерных судов, чтобы никакая распутица в летнюю пору ни поклажу, ни людей не задерживала. Он-де, царь, с великим предвиденьем будущего из вековой закоснелости прежней дремучей жизни на вселенный простор народ вывел и что дальше, то еще больше и лучше разворот даст. Из всех царей – царь! И соночлежник этот свою собственную судьбу в пример приводил: кем был и кем стал по воле царя Петра.
– Кем же? – вместо прежнего благодушия уже неприязненно косился Флегонт на него.
– Мастеровым-стеклодувом, – не без самодовольства, даже с явным хвастовством отвечал человек. – А по старой нашей жизни, почитай, всем семейством нищебродами были. Тому уже годов двадцать минуло, когда прямо с улицы забрали меня да в ученье в Польшу отправили, чтоб стекольное дело там познавал. Ну, а теперь сам, своим умом постигаю, как и цветное стекло выдувать. В Великих Луках стекольный завод буду ставить.
– Свой?
– Зачем свой? Казенный. И так на душе становится радостно, когда вдумаешься, что не просто стекло в печи выплавляешь, а оно заместо тмяного бычьего пузыря – солнечный свет, свет самой жизни в окошки к людям пропустит. Оконные-то проемы повыше и пошире можно будет плотникам прорубать. Я по стеклу мастеровым стал, а сын мой еще того дале пошел. В саксонской земле обучался, как фарфоровую посуду изготовлять. И тоже по государеву указу был туда послан вместе с другими ребятами. Всю нашу жизнь царь Петр из спертого закутка на простор выводит, и великая ему за то почесть и благодарность. Моря нам добыл, супостата-шведа осилил, велит с малолетства грамоту познавать и к доподлинным наукам нам приобщаться. Для ради всего предбудущего русской земли своего сына не пощадил, когда тот ненавистником себя оказал, чтоб опять в старые смрадные катухи жизнь загнать.
– Ничего такого царевич не делал, – гневно возразил Флегонт.
– Не успел того сделать, срока своего не дождался. Но караются и злодейские замыслы. Непохвально, что руки чисты, когда разум запятнан. Преступно о том и помышлять, что на деле должно быть наказуемо. Мое суждение такое.
Вот он, враг демонский, царский прихвостень. Не в спор с ним вступать, а разом прикончить бы злоязычного хулителя мученика царевича Алексея. Но схватившуюся было за нож руку удержала мысль о том, что надо свершить расправу с главным породителем людских бедствий – замерзелым и богомерзким Петром, скрывающим своим царским ликом мерзопакостный лик антихриста.
Сын у этого стеклодува обучен фарфор лепить да обжигать, а его, Флегонга, сын где?.. В какой земле его косточки?.. Не по вине ли царя Петра оказалась порушенной вся семья?..
Не стал дожидаться Флегонт, когда хоть чуть-чуть развиднеется, и, едва прекратился перед рассветом дождь, спешно двинулся дальше в путь с неотступной мыслью о мщении.


Глава шестая


I

Лето. Погожие долгие дни, а потому петербургский царский двор часто потешался в веселых гуляньях, машкарадных действах, ассамблеях, и главным зачинщиком всех тех увеселений был сам царь, когда ему случалось находиться в своем парадизе.
Петр хвалился: буду иметь у себя в Петербурге сад не хуже, нежели в Версале у французского короля. И такой сад имел, назвав его Летний. И все устроено было в том саду также «регулярно по плану», подобно саду версальскому.
Простому, робкому петербургскому люду объявлялось, разъяснялось, наконец, строжайше приказывалось не робеть, не пугаться, в праздничные дни приходить и прогуливаться в Летнем саду, а простой народ все норовил стороной его обойти. (Как можно простыми, смертными ногами бестрепетно попирать такую землю, на коей, что ни пядь, то чудо на чудесе!)
В Летнем саду стояли как под гребенку ровно подстриженные деревья, учиненные по строгой препорции; цветы и травы сажены были и в отдельных горшках и на земляных, причудливой формы клумбах, представляя глазу различные презанятные узоры.
Сад занимал много места: между рекой Мьей и Фонтанной – с одной стороны, и от реки Невы до Невской першпективной улицы – с другой. Царь Петр сам трудился над планом его разбивки. На особых тележках, то по осени, то по весне, садовники привозили вырытые с корнем деревья и высаживали их где намечено. В ровных, как по нитке вырезанных четвероугольных прудах чинно плавали большие гуси, то бишь лебеди; першпективные канавы с водой уводили взгляд вдаль. Клокотали, били водометы, сиречь фонтаны – то из разинутого птичьего клюва, то из дудки, перевитой как бы зеленой травяной повителью, то лились изо рта каменной человечьей либо львиной головы. Длиннющие, тоже першпективные аллеи окаймлялись высокой лиственной изгородью и являли собой будто бы стены торжественных апартаментов. И по тем першпективным аллеям расставлены в нагом виде каменные бабы, мужики и младенцы. И хотя приказано было градожителям тут гулять, но они по праздникам больше дома отсиживались, избегая глядеть на все это.
Увидев тщетность словесного вразумления, царь Петр велел садовым караульщикам на час времени или на два силком загонять людей в сад на гулянье.
Опасливо озираясь на голых каменных баб, дичась самих себя, градожители неспешно гуляли. Что поделаешь! Хочешь не хочешь, а поперек царского веления как пойти? Заартачишься – кнутом тебя у полицмейстера постегают, в другой раз послушнее станешь.
Гуляющим говорили: когда кто из них утрудится от непрестанного хождения, то может найти довольно скамеек, чтобы посидеть, отдохнуть; прискучит сидеть – пусть пойдет в феатр, что при саде же, либо зайдет в лабиринтные ухищрения и попробует из них выбраться, а не то отдалится в тенеты зеленой травы и кустов, как бы в некое приятное уединение.
Шумно и многолюдно в Летнем саду. День воистину праздничный – вёдреный, ясный. Недавно из-за моря доставили царю Петру мраморную статую богини Венус. Сделанная из камня, по виду довольно пригожая и, как бы сказать, молодая, так ли, нет ли, но иноземцы сказывали, что статуя эта две тысячи лет пролежала в земле, а потом стояла у римского папы в его саду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117