И о каком еще спасении помышлять, когда самый приход туда уже будет спасением от грозившей погибели.
Угостив говорливого старика сухарем и щепоткой сольцы, отдохнув в теплой зимнице, путники в начале новых потемок тронулись дальше. На безоблачном вызвездившемся небе начинали снова играть многоцветные па́зори. Сперва как бы отбель краем неба прошла, словно бы другой Млечный Путь протянулся, а потом стала отбель слегка розоветь да все пуще и пуще наливаться багрянцем, и тогда зори-зорники по небу пошли. И вот уже разноцветными лучами, будто радужным кушаком, опоясало небо и частоколом стали подниматься огнецветные столбы. Они сходились и расходились, и по небу прохаживался гулкий гром. Это начинали играть сполохи.
– К добру ли? – обеспокоенно спрашивал Флегонт.
– К добру, – отвечал бывалый человек Аверьян. – Для ради небесной красы являются па́зори. Вон как от них снег загорается, будто тоже цветет. Путь-дорогу нам па́зори красят, чтоб отрадней идти.
– Хорошо, коли так.
– Так и есть.

III

– А старый он, старец-то?
– Какой старец?
– К какому пришли, Денисий.
– Он не Денисий, а Денисов. Звание такое его. Племя, род. Понимаешь?.. Андреем Денисовым прозывается. Может, и не вовсе старый еще, а потому как иночество принял, то старцем зовется. Ты вот такой – постригись, и тоже старцем называть станут, – объяснял Флегонт сидевшему рядом с ним синеглазому Прошке.
– Не, – отрицательно качнул головой Прошка. – Я в старцы не сгожусь.
– Сгодишься, когда время придет. Состаришься и без пострига, – похлопал Флегонт его по плечу.
– Ну, о ту пору пускай, – согласился Прошка. – А он, Денис этот, должно, как игумен тут.
– Его стараниями все живет. Самый главный человек во всей Выговской пустыни.
– Примет нас? – с опаскою спрашивал Прошка. – Не прогонит?
– За что же нас прогонять? Разве мы лиходеи какие?
– А я все равно дрожусь от боязни. Кто его знает. Чужие ведь мы ему.
– Больше нам идти некуда, – глубоко вздохнул и чуть ли не обреченно проговорил Флегонт.
Они сидели на бревнах, сваленных против избы Андрея Денисова, в ожидании когда служка позовет их для встречи со старцем. День был морозный, но тихий, без ветра. Хорошо и то, что с корня зимы в каждом новом дне больше светлого времени и не так становилось муторно на душе, как это бывало в долгих потемках.
Проводник Аверьян обещание выполнил, благополучно привел своих спутников из Повенца к Выге-реке и напоследок пошел с прежним каптенармусом Филимоном и былым гуртовщиком Трофимом показать, в какой избе им будет ночлег, а Флегонт с Прошкой оставались дожидаться свидания со старцем. Проходили мимо них по своим делам выговские иноки и послушники и уважительно кланялись новым пришельцам.
– А вон наши идут, – увидел Прошка Аверьяна с Трофимом и Филимоном. – Глянь, отец Флегонт, с кем это они?..
Откуда было Флегонту знать – с кем. Должно, Аверьян прежнего знакомца тут встретил, – ан оказалось, что с ними шел сам Денисов.
Чернобородый, немного сутулый, в долгополом овчинном тулупце, перехваченном широким монашеским поясом, и в нахлобученной на самые брови меховой шапке, приблизившись к сидевшим на бревнах новичкам, Андрей Денисов тоже поклонился им, как это делали другие иноки, и без чьей-либо подсказки Флегонт с Прошкой в тот же миг угадали, что это и есть главный выговский старец. Они быстро поднялись и ответили ему низким поклоном.
– Пойдемте, братья, побеседуем, – повел Денисов пришельцев в избу. – Скидайте свои зипунишки, тепло тут. За дорогу-то притомились, отдохните и потрапезуйте со мной, – приглашал он и кивнул подбежавшему послушнику-служке: – Угощайте нас.
Поскидали гости свои зипуны и попихали под лавку, чтобы они неприглядностью не портили хозяйского глаза. Снял свой тулуп и Денисов, оставшись в порыжевшем от времени сермяжном подряснике с ременной лестовкой на поясе, расправил длинные, с легкой проседью волосы, и они прикрыли широкие его плечи.
Весь передний угол горницы был заставлен старыми, потемневшими от времени иконами, и перед ними горела «неугасимая». Служка расставил по чисто выскобленному столу деревянные миски с солеными груздями и рыжиками, с моченой брусникой и клюквой и оделил каждого ломтем ржаного хлеба. Хозяин скороговоркой сотворил недолгую молитву, благословил стол, и вместе с ним все двуперстно перекрестились.
– Потчуйтесь, други, – угощал Денисов, берясь за ложку.
За едой разговаривать не положено – язык занят работой.
«К такой бы прикуске да стакан пенника либо хоть винного полугара», – подумал Филимон, вспомнив лучшие времена своей службы в каптерке.
Но ни пенника, ни полугара, ничего хмельного служка не подал, а принес большой жбан с квасом и повесил на его край корец. Вот гостям и запивка.
– Сильно притомились в дороге? – спросил Денисов, начиная беседу, когда все уже положили ложки на стол.
– То не беда, ноги свои. Главное – что дошли, – ответил Флегонт. – Правда, когда сидели на бревнах, глаза чуть прикроешь, и кажется, что все еще идешь и идешь.
– Денька два отдохнете, а потом уж к делам.
Денисов расспросил Филимона, Трофима и Прошку, что они делали в мирской жизни, и, принимая их в скит на послушание, сказал, что побудут какое-то время трудниками.
– Недалече от Выги-реки поставлен государственный железный завод. Там многие наши работают, и вы к тем делам приспосабливайтесь. При заводе и жить и кормиться станете, а также по своему усердию и спасаться. Там не только моленная, а даже и церковь срублена… А ты, Аверьянушка, – обратился Денисов к повенчанину-проводнику, – как и в допрежнее время, станешь по хозяйским делам келарю отцу Никифору помогать. Кстати сказать, распорядись, чтобы новоприбывших в новые лапотки переобули, а то, вижу, старые на них измочалились.

Разговор с Флегонтом Денисов оставлял напоследок. По дороге к своей избе узнал он от Аверьяна, что пришел бывший поп, и обрадовался этому. С попами большая нехватка в выгорецком скиту. С течением времени перемерли попы старого становления, посвященные в сан до исправления Никоном церковных книг, и одна часть выгорецких раскольников согласна была принимать к себе попов становления нового, лишь бы они были перекрещены в истинную старую веру. К этой части здешних обитателей принадлежал и Андрей Денисов. А другая часть поселенцев решила полностью отвергнуть священство, чтобы не испытывать нехватку в попах, а крещение, исповеди и другие обряды можно, мол, совершать и самим молящимся. Андрей Денисов охотно брал бы никонианских попов-беглецов, но такие встречались редко, да немалая трудность была еще в том, как именно принимал свое священство тот поп: был ли он простым обливанцем, или окрещен в три погружения. А ведь ежели поп обливанец, то, кроме душевной пагубы, ни ему самому, ни другим хорошего ожидать невозможно.
Ох, как трудно решался вопрос, сохранит ли поп при перекрещивании прежнюю силу благодати священства? Крестить ли переходящего в старообрядчество попа-никонианца в полном облачении или вовсе не погружать его в воду из опасения, что водой будет смыта вся благодать?
А может, следует считать никонианского попа еретиком того чина, переход из которого возможен после миропомазания? Но тут опять возникали неизбежные споры. Дониконовское священное миро давным-давно до последней капли истрачено. Поп Феодосий сварил новое, но поп-то не архиерей, а по правилам миро варит лишь архиерей да и не один, а в сослужении с другими архиереями, которых взять негде, и пришлось отказаться признать за истинное сваренное Феодосием миро.
А может быть, можно считать никонианского попа еретиком третьего чина, переход которого в старообрядчество мог сопровождаться у него лишь проклятием прежних своих заблуждений? Но и такое еще окончательно не решено, – по скиту до сих пор идут споры и пересуды.
Вот и прибежал к ним этот никонианский поп, а что делать с ним? Какую купель ему принимать – в облачении или же нагишом? А если решить перемазывать его миром, то пользоваться ли сваренным Феодосием? И можно ли надеяться, что будет на то согласие пусть не всей, но хотя бы значительной части братии? А может, преждевременны и даже зряшны у него, Андрея Денисова, все эти раздумья? Следует сначала проверить, насколько переметнувшийся никонианский поп грамотен и сможет ли в храме священствовать.
В простенке между слюдяными оконцами стоял кожаный аналой, с лежащей на нем большой книгой. Это была рукопись, еще не законченная Денисовым. Он подвел к ней Флегонта и открыл первый лист, на котором заглавные буквы были выведены киноварью, а уголки листа разрисованы словно бы кружевным, тонким травяным украшением с мелкими зелеными листочками по краям.
– Чти, отец.
Внятно, без малейшей запинки Флегонт прочитал первые строчки: «Яко древесная сень переходит живот человеческий и яко листвие падают дни его».
– Добро! – похвалил Денисов. На подвешенной к стене полке лежало несколько книг. Денисов взял одну из них и раскрыл печатное наугад. – Чти тут.
И тут без запинки прочитал Флегонт. Испытание было закончено, развеяло все сомнения. В каком-нибудь братском согласии, именуемом сектой, будет принят новоприбывший поп.
Флегонт рассказал о себе, о пережитых им злоключениях и о погибшем своем сотоварище иерее Гервасии. Не выдал проступка бывшего гуртовщика Трофима, сказав, что сам утратил свой вид и осталась при нем бумага отца Гервасия.
– Стало быть, на то вышло божье произволение, – заключил Денисов. – При перекрещении иное имя тебе дадут, вот и станешь Гервасием в память твоего побратима. Это будет и вид подтверждать. Согласишься на то?
– Соглашусь, – не задумываясь, ответил Флегонт, терявший теперь прежнее свое имя.
– Вот и ладно, Гервасьюшка, – улыбнулся Денисов. – Отдохни пока, а я с братией беседу буду вести, чтоб тебя к священству определить. Станешь помощником нашим.

Раскол давал избавление от рекрутчины; людям, истомившимся от притеснений и нескончаемых поборов, можно было убежать в полунощный край, где стояло уже много скитов по Выге-реке и по другим ближним местам. Выбирай любой и просись на жительство, – в каждом скиту будут рады пришельцу.
Успешному распространению учения раскольников способствовала их отдаленность от мест правительственного надзора: болота и озера, труднопроходимые леса – надежные заслоны, охранявшие укрывшихся беглецов. Были трудности в жизни, но общими силами преодолевали их. Выпадали неурожайные годы и за хлебом приходилось отправляться далече на низ, аж за Волгу, а пока его привезут – толочь в ступе древесную кору да солому и примешивать в тесто. Большей частью выручала всех рыба, и подспорьем к ней была лесная поросль: запасали впрок бруснику и клюкву, а если лесным добытчикам счастливилось убить лося или оленя, тогда на время все всыте были. Копыта у тех зверей раздвоенные, и жвачку они отрыгивают, подобно коровам, значит, мясом их можно питаться.
Андрею Денисову самому пришлось в один голодный год отправляться за Волгу, где он промыслил хлеб через добрых людей, – частью купил, частью в милостыню выпросил. Московские бояре – ревнители старой веры – хорошо помогли. С одним из них даже в подмосковном селе Измайлове у царицы Прасковьи был, и она тоже на выгорецкое лихо расчувствовалась и за обещанное постоянное моление о ее здравии два воза ячменя подарила. Привез Андрей хлеб в обитель, обрадовал братию, и так получилось, что с тех дней первым и главным человеком в Выговской пустыни стал.
Да ведь не в каждый год выпадало им лихо. Шло время, и добротно, по-хозяйски обстраивались скиты. На высоких подклетях, чтобы не подмочило водой или же зверь не забрался бы, ставили одну к другой пять, а то и шесть больших, из крепкого леса изб, соединявшихся между собой холодными сенями-переходами. Строились все эти избы под общую кровлю и назывались стаей. В каждой стае по пять-шесть или даже по десяти просторных горниц, разделенных от иного жилья перегородками из ясеня или ольхи, умелой столярной работы. По стенам горниц – из толстых досок широкие лавки, а в переднем углу – божница с иконами и лампадами, и под ней шелковая пелена с восьмиконечным крестом из позумента. В узкие поперечные окна, затянутые высушенными бычьими пузырями, проникал смутный свет. От печи под крышу поднимались деревянные дымоходы, а на тесовых кровлях в иных скитах красовались деревянные резные коньки. Часовни или бревенчатые церквушки ставились на возвышенных местах и строены были без единого гвоздя. Грешно
людям старой истинной веры для ради такого строения гвозди употреблять, ведь все знали, что гвоздями Христа ко кресту прибивали.

IV

Были тревожно-памятные дни, когда по Выговской пу́стыни разнеслась весть, что царь Петр идет от Архангельска на Ладогу, чтобы воевать шведа, и через олонецкие лесные дебри прокладывали государеву дорогу, близко подходившую к Выгу. Сразу порушилась тогда устоявшаяся скитская жизнь. Вот он сам антихрист движется к ним, отшельникам, и они стали готовиться к огненной смертной купели. Одни – в часовне, другие – в церквушке, а не то и в своей стае припасали смолу и солому, чтобы немедля зажечь, когда он придет.
Петру доложили, что неподалеку от пролагаемой дороги живут раскольники, приготовившие себя к смерти от страха, что потревожится их жизнь.
– Значит, повидаться со мной желания не имеют, – раздумчиво молвил Петр и махнул рукой. – Пусть живут, не тревожьте их.
Дорога прокладывалась дальше, царь уходил от выгорецких скитов. В людской молве, на удивление многих мирян и скитников, зарождались сомнения: да антихрист ли царь? Статочное ли для антихриста дело вместе с простыми работными людьми, разделяя их тяготы, днем и ночью двигаться по болотам и зыбям, по мхам зыбучим и лесам дремучим и даже самому лес рубить, клади класть, плоты делать. Был бы вправду антихрист – на что ему разные мирские дела, он только бы и знал, чтобы христианские души улавливать да в преисподнюю их сбывать, а он никого от веры и святого креста не отвращает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117