Был памятный день 27 июня, день Полтавской победы. Все шестьдесят пушек, которыми располагали русские войска, салютовали той славной Полтавской виктории и, может быть, уже отдавали этими залпами воинскую почесть пришедшим погибать войскам. Ни о какой новой победе нельзя было даже помышлять: турки имели в пять раз больше орудий и против неполных сорока тысяч русских солдат почти двести тысяч своих янычар. Может быть, вместе с визирем турецкими войсками командует приютившийся на их земле Карл XII или является у них советником? Он, конечно, приложит все усилия, чтобы наголову разбить царя Петра. Вот как может обернуться недавняя Полтавская победа. Поражение русских вернет шведскому королю его прежнюю воинскую славу и сделает навечно турок шведскими друзьями и союзниками.
На вновь созванном генеральском совете было уточнено, что в людском провианте и в корме для коней большая недостача; часть конницы ушла с генералом Ренне, и неприятель имеет огромное превосходство в численности войск и пушек. Решено было срочно отступать. Предугадывая только самое худшее, молдавский господарь князь Кантемир заторопился обратно в Яссы, где у него была семья, и, укрывшись потемками, погнал коня скорее и подальше от злополучных прутских берегов.
Отступая вверх по Пруту, русские войска достигли места, называемого Новое Станелище, и расположились около него, а к вечеру того же дня туда явились турецкие войска. Вскоре завязался бой, продолжавшийся до поздней ночи.
Под утро турки стали отступать, но это оказалось их уловкой. Прикрываясь беспорядочной стрельбой, они сделали вокруг своего лагеря вал и выставили на возвышенности все триста пушек, готовых в любую минуту повести всесокрушающий огонь.
Положение русских войск было отчаянное. Истомленные недавней битвой и опять начавшимся зноем, полуголодные, не ожидая никакой помощи, они знали, что всех их настигнет здесь гибель или позорный плен.
Зачем он, Петр, войдя в опустошенную Молдавию, повторил ошибку Карла XII, когда тот входил в Малороссию? И вот оно, пришло это бесславие к царю Петру. Он привык в последнее время сообщать в своих письмах друзьям об одержанных победах, – о чем же должен написать теперь?..
Он написал и отправил с отрядом нарочных письмо в далекий Петербург. В письме том было сказано: «Господа Сенат! Извещаю вам, что я со всем своим войском без вины или погрешности нашей, но единственно только по полученным ложным известиям, в семь крат сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены, и что без особливые божий помощи, ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы не должны меня почитать своим царем и государем, и ничего не исполнять, что мною, хотя бы то по собственноручному повелению от нас, было требуемо, покамест я сам не явлюся между вами в лице моем; но если я погибну и вы верные известия получите о моей смерти, то выберете между собою достойнейшего мне в наследники».
Страшился Петр, что в случае несчастья, которое может с ним произойти, будет провозглашен царем, как законный наследник, его сын царевич Алексей, который не способен поддержать величие России и вести дальше дела ее преобразования. При нем Россия пойдет вспять. Неужто не поймет Сенат, что, не упоминая Алексея, он, Петр, уже тем самым говорит о нем как о неспособном править государством? Он, царь, не может считать его своим наследником и предлагает господам сенаторам выбрать достойнейшего между собой. Поймут это они?
Разве только еще не поднявши рук, но уже признавая полное свое поражение, Петр ради очистки совести решился на последнее средство, хотя и понимал всю его никчемность, но все же… все же… все же велел фельдмаршалу Шереметеву, чтобы тот послал турецкому визирю письмо с предложением заключить мир.
На это Шереметев сказал, что тот, кто присоветовал царскому величеству решиться на подобный шаг, должен считаться самым безрассудным человеком в целом свете, а ежели такое придумал сам государь, то, значит, безрассуден он. В ответ на такое предложение не удивительно будет услышать подобный громыхающему грому смех двухсот тысяч турецких глоток. Им, туркам, дается в руки полная и безусловная победа, и вдруг такое предложение! Сочтут, что русские с ума сошли от страха и уже не отдают себе отчета в том, что предлагают.
Но что еще могли бы терять русские, послав такое письмо, когда все уже было потеряно. А вдруг…
Шереметев отправил в стан турецких войск с письмом о мире трубача, и тот вернулся без ответа.
А может, турки что-нибудь не поняли в письме; может, переходя из одних рук в другие, оно затерялось?.. И Шереметев направил трубача с другим письмом. Трубач вернулся и сообщил, что турки собираются прислать ответ и чему-то ухмыляются.
Чему?.. Какой ответ они дадут?.. Наверно, визирь пришлет гонца с беспрекословным требованием немедленно сдаваться в плен, а в случае отказа пригрозит открыть огонь из трехсот пушек и уничтожить всех. Похоже, так оно и будет.
«Ах, Катя, Катя… Не видела б ты этого, не знала б… Надругаются турки над тобой, неузаконенной царицей… Плен, каземат в их Семибашенном тюремном замке может стать твоим пристанищем, а дальше… а потом… – И Петру леденили кровь мысли о неминуемых турецких зверствах. – Нет, лучше гибель, смерть».
Пришло известие, что генерал Ренне занял турецкий город Браилов, но это не могло ни спасти, ни улучшить положение русских войск, находившихся на прутском берегу.
На второе письмо Шереметева великий турецкий визирь прислал ответ: от доброго мира он не отрицается, и пускай пришлют для переговоров своего знатного человека.
Не подвох ли это? Не насмешка ли?.. Неужто правда?..
Подканцлер Петр Шафиров с тремя переводчиками и подьячим был направлен для переговоров, а для пересылок им были приданы ротмистр Артемий Волынский и Михаил Бестужев, служивший волонтером в войске Шереметева.
Шафиров договорился об условиях заключения мира и дал знать царю Петру, что все его войска могут беспрепятственно выходить из своего лагеря и направляться в обратный путь.
Фельдмаршал Шереметев отказывался что-либо понимать и говорил: если турецкий визирь принял предложение о мире, то он, фельдмаршал, отдает ему преимущество в полнейшей безрассудности. Никак не мог Шереметев уяснить себе, что побудило визиря упустить столь легкую и верную победу.
Радость русских была вдвойне, втройне сильнее потому, что до этого не было никакой надежды на сколько-нибудь благополучный исход. Сразу чудодейственно обрели все бодрость и силу, чтобы немедленно покинуть Прут и направлять свой путь к Днестру.
Шафирову стало известно, какое негодование охватило Карла XII, когда тот встретился с великим визирем. Неистовствовал, зачем визирь вздумал мириться с русскими, когда, как победитель, мог бы получить от них все, что хотел бы, и даже самого царя как пленника.
Но этот визирь отвечал, что поступил так по закону, а турецкий закон, благословляемый самим аллахом, запрещает отказывать тем, кто хочет мира.
И когда шведский король в бессильной ярости потрясал кулаками, визирь усмехнулся и сказал:
– Шайтан бы взял этого шведа. Он только называет себя королем, а ума нисколько не имеет.

V

Надорвал здоровье царя турецкий поход, и он чувствовал большое недомогание. Расшатались нервы, и все чаще дергал Петр шеей, болезненно кривя лицо. Придворный лекарь Лаврентий Блюментрост настоятельно советовал ехать в Карлсбад на тамошние воды.
Было у царя множество дел, но пришлось все оставить и даже как следует не полюбоваться своим парадизом. А тут было на что посмотреть: на левом берегу Невы в уголке Летнего сада поднялся Летний дворец; в еще молодом, но хорошо разросшемся саду били фонтаны, для которых подавалась вода из протекавшей рядом речки, так и названной – Фонтанкой. Достраивался крытый черепицей Зимний дворец, а на Васильевском острову набережную Невы украшал новый каменный дворец князя Меншикова.
Стояла на редкость сухая золотая осень. В чистом, согретом солнцем воздухе летела паутина – пряжа богородицы, позолотой и киноварью покрывалась листва деревьев и кустарников, голубела невская вода от опрокинутого в нее неба с величественно проплывающими белоснежными облаками.
Прощай, любезный сердцу парадиз! Ничего нельзя было поделать, приходилось покидать тебя царю Петру и ехать отдыхать, лечиться.
Две недели Петр посчитал вполне достаточным сроком для поправления своего здоровья: от карлсбадского скучного отдыха он скоро начал уставать и решил не утруждать себя им дольше.
На несколько дней заехал в Дрезден, где под видом русского негоцианта остановился в гостинице «Золотое кольцо», но вместо отведенных ему покоев больше обретался в тесном закуте у лакеев и вместе с ними завтракал на дворе.
– Говорят, в вашей России царь, как вот и вы, ваше степенство, тоже высокого роста и общительный со всякими людьми, – сказал один из гостиничных служителей.
– Высоких ростом много в России, да не все они цари, – посмеявшись, заметил Петр. – А общительных еще того больше.
– То так, конечно.
И после этого разговора Петр перестал бывать в лакейской.
Карлсбадские воды и отдых подействовали благотворно. Петр чувствовал себя окрепшим, успокоенным. Катался, как мальчишка, на дрезденской карусели, слушал шарманщиков и проводил время, ничего пока не делая, но зная, что скоро закрутится в делах как белка в колесе. Прежде всего надлежало покончить с безалаберной холостяцкой жизнью Алексея. Женитьба заставит его изменить прежний ход мыслей, даст иное направление его поступкам, отвадив от былой предосудительной компании. Приехав в Дрезден несколькими днями раньше, он, Петр, застал бы здесь сына, а в эти дни тот жениховствовал в городе Торгау, знакомясь со своей нареченной, Шарлоттой вольфенбютельской.

Целый год Алексей прожил в Дрездене, занимаясь или делая вид, что занимался постылой геометрией и сразу же набившим оскомину искусством возведения крепостных сооружений, ведя в то же время деятельную, приятную душе и сердцу переписку с протопопом Яковом и с другими московскими друзьями. Они увещевали его перетерпеть все неприятности и обнадеживали на лучшие времена.
Расчеты Петра на усиленное учение, а потом и на женитьбу Алексея, как на возможность отвлечь его от ханжей и «длинных бород», презрительно называемых друзей сына, – эти расчеты не могли оправдаться. Алексей испытывал все большую привязанность и непоколебимое доверие к своему духовнику-протопопу.
Приставленные Меншиковым сначала в сопровождающие Алексея при отъезде из Москвы, а потом в тайные соглядатаи его дрезденской жизни сын канцлера граф Александр Головкин и князь Юрий Трубецкой доносили светлейшему князю – главному надсмотрщику за Алексеем: «Государь царевич обретается в добром здравии и в наказанных науках прилежно обращается, сверх геометрических частей, о коих мы вам раньше доносили, выучил еще профондиметрию и стереометрию, и так с божиею помощью геометрию всю окончил».
За границу 19-летний царевич Алексей ехал очень неохотно, зная, что отец отправлял его туда не только для учения, но и для женитьбы на иноземной принцессе. А зачем ему жениться?.. И единственно, чем Алексей был доволен во время своего пребывания в Дрездене, это лишь тем, что находится вдали от отца, уехавшего куда-то на турецкую границу, что между ними пролегло такое расстояние, преодолеть которое потребуется много времени.
И вдруг известие – отец в Карлсбаде и намеревается заехать в Дрезден повидаться с сыном. Алексей всполошился. Чтобы как-то отдалить неприятную встречу или увидеться с отцом где-нибудь на людях, а не наедине, заторопился в саксонский городок Торгау, будто бы желая поскорее познакомиться с невестой.
Но все, что делал Алексей, и даже многие его задумки все равно не оставались тайными. С первых дней жизни в Дрездене он находился под неослабным наблюдением людей, доносивших Меншикову обо всем, чем занимался царевич на чужбине. Знал обо всем и Петр.
Дела шли своим ходом. Пока Алексей скрежетал зубами от нежелания вникать в науки, канцлер граф Гаврила Иванович Головкин был сватом и вел переговоры о женитьбе его высочества цесаревича Алексея Петровича на принцессе Софии-Шарлотте бланкенбургской, внучке герцога брауншвейг-вольфенбютельского, сестра которой была в замужестве за австрийским императором Карлом VI. Родственники невесты были польщены таким сватовством. Это она, мать невесты, курфюрстина бранденбургская Софья-Шарлотта, вместе с дочерью, тоже Софьей-Шарлоттой, во время прошлой поездки царя Петра за границу имели удовольствие принимать его у себя и вместе завтракать. Тогда, проводив царственного гостя, старшая Софья-Шарлотта высказала свое суждение о посетившем их русском царе.
– Этот государь одновременно и очень добрый и очень злой. Его характер соответствует характеру его страны. Если бы он получил лучшее воспитание, то был бы превосходным человеком потому, что у него много достоинств и в их числе много природного ума, но, к сожалению, он также имеет много недостатков.
Царевич Алексей произвел на старшую Софью-Шарлотту прекрасное впечатление без каких-либо оговорок. Младшая Софья-Шарлотта промолчала, что следовало расценить как полное согласие с оценкой, данной царевичу ее матерью.
К ним в загородный замок в подкрепление к графу Головкину прибыл еще один сват – князь Борис Куракин, чтобы лицезреть невесту, – кто знает, может, будущую русскую царицу.
Князь Куракин был человеком привередливым, видал немало наизнатнейших девиц, годных царевичу в супруги, а прелести Шарлотты были весьма сомнительны, потому, наверно, ее и прятали в саксонском захолустье. Малопривлекательная, рябоватая от перенесенной оспы, с длинной плоской талией, необыкновенно тихая, будто навсегда чем-то испуганная, она, по мнению Куракина, не подходила в подруги Алексею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117