Видели люди – ел, пил, работал царь Петр, как истинный трудолюбец, ночевал вместе с простолюдинами в шалаше из ветвей, одинаково с ними терпя стужу от холодного ветра и сырости, не гнушался встречаться со звероловами и другими лесными добытчиками. Конечно, труд самого царя не облегчал тягот подвластных ему людей, пригнанных на гиблую ту работу по прокладке дороги, но все же как-то мирил их с тяжелой долей, поскольку и сам царь вместе с ними испытывал тягости. И разговоры о царе-работнике шли от одних к другим по всему Олонецкому краю, переходя в сказы и предания.
Будучи в северных тех местах, Петр однажды спросил:
– Каковы купцы из раскольников? Честны ли и прилежим в своих делах?
– Честны, государь, и прилежны. На обман и ленивость богобоязливы.
– Ежели подлинно таковы, то пускай веруют, чему хотят, и раз нельзя отвратить их от суеверия разумом, то того не сделают ни кнут, ни меч. Но давать им самовольно гореть, становиться мучениками от своей неразумности – ни они той чести не достойны, ни государству от того проку нет.
Иные из сподвижников царя, будучи к тому же ревнителями церкви, смотрели на раскольников как на злейших врагов, но Петр не намеревался вступать в борьбу с ними как с противниками единоверчества, а неприязненно относился к ним лишь потому, что они были сторонниками ненавистной ему бородатой и обомшелой старины.

Вскоре после того в Олонецком крае, поблизости от Выговской пу́стыни, стали строить железные заводы, и к Андрею Денисову пришел указ: «Ведомо его царскому величеству учинилось, что живут для староверства разных городов люди в Выговской пустыни и службу свою к богу отправляют по старопечатным книгам, а ныне его царскому величеству для умножения ружья и всяких воинских материалов ставятся два железных завода, и один близ их Выговской пустыни: так чтоб они в работы к Повенецким заводам были послушны и чинили бы всякое вспоможение по возможности своей, а за то царское величество дал им свободу жить в той Выговской пустыни и по старопечатным книгам службы свои к богу отправлять».
И объявлялось правительственное решение: «Сдаются вам леса на разработку для кораблей… Освобождаем вас от рекрутчины, от налога за бороды, щедрую плату за работу имать будете».
Получалось так, что поселенцы выговских скитов попадали под иго работы на царя Петра. Старцы, преданные своим старозаветным догмам, упрекали лесорубщиков, по-своему вразумляли их, что в антихристово время не должно брать от власти никаких бумаг с подписями и печатями, ибо то все антихристовы знаки; непрощеным грехом будет согласие держать при себе паспорта да еретические книги и тем паче приказы властей исполнять и сатанинские деньги их брать. Все то – грех и грех!
– Андрей Иваныч Денисов сам лесорубствует и всех ревнителей древлего благочестия к тому призывает, – слышали в ответ злоречивые старцы и готовы были анафемствовать самого Андрея.
Никто не знал, какими гневливыми словами они поносили перед богом отступников, но не возымела их злоба никакого ответа, и пришлось старцам, хотя и с великой горечью, смириться. Не они ведь будут за грех скитских братьев своих отвечать, а укор им сделан был своевременно, значит, перед богом они, старцы, чисты.
Выговские раскольники работали на царя не за страх, а за совесть. Заверяли, что усердно молятся за него и готовы всегда оказывать ему свою преданность в благодарность за позволение жить и молиться по-старому. И в молитвах называют его благоверным и благочестивым, в православии светло сияющим, точно так, как в свое время величали царя Алексея Михайловича.
Все было хорошо. И тут еще начальник олонецких железных заводов иноземец Вилим Геннин выхлопотал у царя дополнительные льготы поморским и выгорецким раскольникам, на деле доказавшим свою полезность для учрежденных железных заводов.
– Вот тебе и еретик, а гляди, сколь заботливый! Надо и за нею, нечестивого, молитву богу воздать.
Андрей Денисов сумел хорошо поладить с всесильным светлейшим князем Александром Данилычем, в ведении которого был весь Олонецкий край, и Меншиков отдал распоряжение, строго запрещающее чинить какие-либо обиды, утеснения и помехи в вере всем выгорецким скитникам. Им было дозволено вести рыбную и звериную ловлю, в каких водах и лесах они того захотят. Для расширения скитского хозяйства Андрей Денисов начал успешно вести дело на поставленной водяной мельнице и в недалеком времени стал богатым хлеботорговцем.
В голодные годы многие селяне Олонецкого края бедовали и мерли подобно мухам, а выговские старцы благоденствовали. Где было оголодавшим и обнищавшим мирянам спасать свои души – место известное: в Выговской пустыни. И люди бежали туда. Не так страшно, что приходилось в раскольники подаваться, страшнее смерть принимать от голодного моря. Скорей, скорей бежать на Выгу-реку, где Андрей Денисов с ближайшими своими помощниками переправлял новых пришельцев на железные заводы, и недостача в работных людях там не ощущалась.
– Хорошо старается старовер. Молодец! – хвалил Денисова Меншиков.
И Петр соглашался с такой похвалой.
Денисова не смущало общение с еретиками-никонианцами, а в оправдание того, что он молился за царя Петра и призывал молиться других, говорил, что древние христиане молились за языческих царей по указанию апостола Павла. Были все же упорные, особенно беспоповцы, не соглашавшиеся ни на какие отклонения в своей вере для ради еретического царя-антихриста.
Ох, старцы, старцы!.. Проповедовать вражду к властям можно было, скитаясь по лесам да живя одиночно на Выге, а когда тут стали возникать целые слободы, относиться по-прежнему враждебно к власти уже нельзя, и Андрей Денисов, втайне сохраняя убеждение, что в мире действительно правит антихрист, все же старался делать властям уступки, только бы обеспечить безопасную жизнь себе и своим скитникам да иметь возможность проповедовать старозаветное учение.
Слава о первом и главном старце Выговской пустыни Андрее Денисове разносилась не только по Олонецкому краю, но достигала и многих других отдаленных мест.
Даже никониане почтительно отзывались о нем, отдавая тем самым дань своего уважения. Говорили:
– Ученейший и зело разумный муж Андрей Иванович, человек твердого духа, а риторское красноречие в нем многочтимого всех удивляет. Отпрыск старинного княжеского рода.
И еще добавляли:
– И святители, и угодники, и другие праведных дел старатели в допрежние времена были из знатных семейств. Святитель Петр – из волынских бояр; Алексей-митрополит – из роду Плещеевых, святитель Филипп – из племени Колычевых; Сергий преподобный – из радонежских дворян. И Андрей Денисов к ним близок.
– Погоди… Да ведь он не святитель.
– А кто про то знает? Ежели не святитель, то, может, потом каким угодником станет, чать он не наш брат худородный, а потомок князей Мышецких.
– Часто ездил в наш лесной край царь Петр, – рассказывал олонецкий житель. – Видал я его, когда на железном заводе работал. Росту большого и силы, прямо сказать, непомерной. В кузню придет да своими руками мехи дует, готовится крицу молотом колотить. А прибывшие с ним енаралы либо другие знатнейшие люди уголья к горну подносят, вызываются тоже железо ковать, но только царь Петр отвергает их, вы-де все слабосильные, а мне самому, мол, молотом побаловаться охота. Не гнушался и нашего житья-бытья, едал вместе со всеми нашу хлеб-соль… А вы, при моей убогости, потому как я свою руку на том заводе пожег и усохла она, за рассказец мой подайте на пропитание, и дай бог родителям вашим царство небесное, а самим вам поболе щедрот на доброхотное нам подаяние.
– Погоди канючить. Ты скажи, крутой он, царь-то?
– Крутой. Но опять же трудолюбец и подвижник.
– Сподвижник?
– Ага. Подвижник. На месте никак не сидит.
– А как в народе-то говор идет, что…
– Ну, ну, досказывай. Что забоялся?
– Что он… это самое…
– Анчихрист будто? А может, и так.
– Понятно, что так, – встревал в разговор еще один. – Нешто положено православному государю над богом и над своим народом глумиться? А он что делает? С раскольниками в долю вошел, потакает им, а они антихристовы выродки.
– Ну, паря, понес!.. Это раскольщики антихристом царя называют, а ты их самих к сатанинскому роду приставил.
– Как бы доподлинно распознать, антихрист царь Петр али нет?
– А вот это можно как… Где тут человек был?.. – оглядывался рассказчик с покалеченной рукой. – Спирька! – звал он кого-то. – Хочешь «Слово и дело» крикнуть на этих вот разговорчивых? Подь сюда!
Не успел сухорукий договорить, как никого уже рядом не было.
Сам ли Андрей Денисов или его брат Семен добыл картину: на большом бумажном листе изображался антихрист, явно похожий на царя Петра. Он сидел на престоле, а окружавшие его слуги в зеленых мундирах походили на солдат Преображенского полка. На этой же картине в ее нижней левой части под красным балдахином сидел опять-таки антихрист, похожий на Петра, и указывал протянутой рукой вперед, а справа выступал отряд петровских солдат под предводительством рогатого синего дьявола, и дьявол тот отдавал команду идти к скиту, видневшемуся среди леса. А повыше того скита, над лесными деревьями изображены были горы с пещерами, в которых нашли себе укрытие благочестивые старцы, но другой отряд солдат, тоже под командою дьявола, поднимался к тем пещерам.
Эта картина висела в горнице избы денисовской стаи, всегда приводя в содрогание разглядывающих ее скитников. Картина ли не подтверждение того, что царь Петр истинно антихрист?! Воочию ведь такое запечатлено каким-то смелым изографом.
Но вот что вызывало большое недоумение: два с половиной года назначалось по Писанию царствовать антихристу, после чего следовало наступить концу света, а царь Петр, пропустив все сроки, вовсе не собирается исчезнуть, и конца света не видать. А к тому же, если сравнивать времена правления царевны Софьи, то они, по гонению на староверцев, были более суровые, нежели теперешние, при царе Петре. Если же признать, что на царя зловредные люди сумели поклепать напраслину, будто он сатанинский сын, то уже следовало наступить поре великого торжества приверженцев старой веры, но опять-таки это должно случиться перед кончиной мира. А когда же быть его кончине? Все сроки миновали. Как разобраться во всем этом? Кто вразумит запутавшихся выговских старцев?..

V

Большим селением раскинулась по речному побережью Выговская пустынь. Уже множество людей населяло ее, и еще прибывали желающие приобщиться к праведникам. На досуге своем Флегонт с большой любознательностью знакомился с обителью и ее порядками, а также и с новиками, пришедшими из разных мест. У крайней избы одной стаи сбились в кучу несколько человек, участливо слушая слезные причитания бабы, раскосматившейся в своем неуемном стенании.
– Молила их, на коленях упрашивала, заклинала всеми святыми не бусурманить мое рождение, кровинку мою, – выкрикивала она, – не поганить безгрешную душу отрока нечестивым ученьем, что от бога отводит, а к бесам на погибель приводит, – катились у нее по щекам слезы, и навзрыд рвалось из груди безутешное ее горе. – Там-де станут учить его бритоусы, да еще по еретической непонятной грамоте, а она святыми нашими не благословенная. Опять же и цифирьной мудрости стали б его учить, а цифирь тоже наука богоотводная… А они, нечестивые, потешались над моими словами, сатанинским хохотом хохотали и приказывали, чтоб незамедля утром им сына доставила. О-ох, чадо мое единое, при молодости – на погляденье, при старости – на сбереженье, при смертном часе – на погребенье да на помин души. Не увидеть мне больше чадо мое любимое, о-о-о!..
– Что случилось? – спросил Флегонт стоявшую рядом старуху, готовую всхлипнуть от жалости.
– Случилось вот, – глубоко вздохнула она. – Един сын-отрок у бабы был, дите ненаглядное, а его в заморское учение приказано было брать. А он от напуги, от страха-ужасти удавился в ночь, чтобы в том учении не бывать. А сама-то мать поповской вдовой жила, из-под Каргополя, – нашептала Флегонту словоохотливая старуха. – Теперь к нам по своему сиротству бобыльному спасаться пришла.
– Больше горя – ближе к богу, – в утешение попадье сказала одна из слушательниц и обнадеживала: – Спасенье за это будет тебе.
Рассказ матери, потерявшей единственного сына, находил у всех сочувствие и живой отклик. В добавление к тому, о чем поведала попадья, другая гореванная мать добавила:
– И что в миру делается – завяжи глаза да бежи… По селам бабы воют, по деревням голосят, и по всем дворам ребятишки во всю мочь ревут, ровно в каждом дому по покойнику. Иная мать обхватит дитеныша да пальцы-то словно вопьет в него, никакими силками не оторвать, потому как отпустить дитё страшно.
– Понятно, что каждой боязно. Ну как отнимут да в треклятое заглазное учение увезут.
– Замучают там, заморят в чужой, лихой стороне. Всего-то натерпится, нагореванится малый.
– Что говорить! Чужая сторона непотачливая.
– Истинно, истинно так. Кусок хлеба не матерью выпечен, щи не в родительском горшке сварены.
– Чужой-то либо казенный кусок поперек в горле встанет, не проглотишь его.
– О-ох! Чужедальняя злая сторонушка горем сеяна, слезами поливана, тоскою покрывана, печалью горожена, – одна за другой приговаривали участливые к чужой беде люди.
Плачущую попову вдову увели в избу, разговор перекинулся на другие житейские неурядицы, и Флегонт пошел было дальше, но его привлек шум о чем-то споривших мужиков, среди которых был старец по иночеству, но по годам еще моложавый. На него, в ругани, нападал весь какой-то всклокоченный рыжебородый мужик.
– Работать вам лень, трудом хлеб добывать нет охоты, вот вы и полезли в скиты дармоедничать. И чуть что – вы не вы, во всем у вас бес виноват, нашли ответчика за себя. Сопьется какой старец либо старица – бес попутал, споил; загуляет послушница с кем – бес в ответе, все вины на нем лежат.
– А тебе, видать, жалко нечистого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117