Ты и слона остановишь, если в хвост вцепишься!
Зента весело ткнула меня в бок кулачком:
— Почему не спрашиваешь, что нового в Богушевске?
— А, ты сегодня побывала в нашей столице?
— Какой забывчивый!— Сестренка надулась.— Я ради него мчалась стрелой, гостинец тащила...
— Что, доску нашла?
— Про доску бабушка меня уже спрашивала.
Мы засмеялись. Внезапно Зента стала серьезной, но поди-ка догадайся, не кроется ли за этим озорство!
— В самом деле, я тебе гостинец принесла.
— Давай сюда!
— Оставила дома.
— Что мы здесь на улице торгуемся. Берись за веревку!
— Ты сначала отгадай.
— Притащим пень — легче будет отгадывать.
— Нет, отгадай здесь же, не сходя с места! — не унималась девочка.
— Письмо от отца?
— Будет он тебе каждый день писать!
— Тогда от Инты?
— Инта мне первой напишет, ты с ней не ужился...
— Болтушка! Ну, берись за веревку!
— Отгадай! Гостинец из гостинцев! — Газеты!
Зента, лукаво улыбаясь, повернула корзинку вверх дном — на землю высыпалось несколько газет. Я опустил веревку, бросился на колени, собирая их. Зента сказала еще что-то, но я ничего больше не слышал. Здесь же, на пеньке, дрожащими руками развертывал номер за номером...
Так, так... последние известия о положении на фронтах.Эти известия поразили не только меня. Словно саранча, на русскую армию набросились ловкие спекулянты, авантюристы, аферисты, негодяи, жулики. В штабах сидели бездарные генералы, шпионы и предатели. Солдаты в окопах часто оставались без ружей... И вот эта армия на Юго-западном фронте нанесла такой удар австрийцам и немцам... Взяты Луцк, Броды... Русская армия дошла до отрогов Карпат...
У меня закружилась голова. Когда я оторвался от газет, в ушах шумело, перед глазами прыгали искорки. Я повторял еще и еще раз:
— Это все сделали солдаты, только солдаты... На Юго-западном фронте мой отец!.. Что с ним?.. Что с ним?
Придя в себя, я оглянулся. Уже смеркалось. Где же коряга? Все-таки Зента утащила ее домой, а я этого не заметил. Хоть пень и высохший, но большой.
Долго у нас никто не мог заснуть. Даже Зента, которая обычно, возвратясь из города, бросалась в кровать и сразу засыпала. Только бы дождаться письма от отца... Наконец бабушка, встав с постели, погладила по голове девочку:
— Дитятко, отец вернется...
Девочка скоро заснула; только бабушке не спалось. Короткая летняя ночь показалась нам длинной, как пыльное шоссе.
Спозаранку я пошел с косой на короткой рукоятке и маленькими граблями убирать рожь. Ржи было немного. .. два небольших клочка, засеянных еще дедом. Бабушка пыталась отговорить меня:
— Подождем, пусть рожь наливается.
— Ждать нечего, — ответил я. — Был бы хорошим косцом, а то, пока приспособлюсь, как раз время и подойдет.
Работа не клеилась. Я остановился, вытер лицо рукавом— пот лил градом. Что такое? Не везет, да и все тут! Проклятые стебли — тянутся, заплетаются. Надо спросить бабушку, в чем здесь секрет. Может, коса не так насажена... может, размахивать не умею...
Приходил Шуман — узнать, что слышно на фронте. Я рассказал. Но заговорить о своих неудачах, попросить совета у кулака не хотел. Нет, только не это!..
— Бог в помощь!
— Добрый день, матушка Залит! — радостно воскликнул я.
Да, это была Альвина Залит.
— Ну, как дела?
— Плохо, матушка Залит, как у барана в саду! Куда мордой ни ткнешься — везде шипы да колючки.
— Дай-ка мне косу. Посмотрим!
Не возразив ни слова, я протянул ей косу и грабельки. Альвина по-мужски поплевала на руки и двинулась вперед широкими шагами.
«Шшш... шшш...» —зашипела коса, и срезанные стебли спокойно валились под прямым углом к несжатой ржи. Вскоре образовался ровный прокос.
— Матушка Залит,—сказал я, взяв косу, — представьте себе, что я в первый раз вышел косить рожь: поучите меня!
Альвина посмотрела, как я работаю, и сказала:
— Не сгибайся в дугу. Нагибаться-то надо, но не так сильно, как березка под ветром на холме. И руки у тебя не гибкие, размахиваешь ими, как семафор, — вверх, вниз. Нажимай больше на пятку косы! Грабельки пускай свободнее и не так высоко...
Запыхавшись, подбежала Зента:
— Роб! Иди скорее домой!
— Что такое? Дом горит?
— Там тебя дожидается черный человек. Пришел и сидит... Бабушка покормила его, сказала, чтобы уходил. А он ни с места, сидит и все крестится, все крестится...
— Крестится?
— Это, должно быть, тот самый монах, что и ко мне заходил. Я закричала: «Нам здесь молельщиков не надо!» — сердито рассказывала Залит.— Как закричала, так черный убрался. С виду больной, слабый, а глаза, точно у волка, горят, на ругань не отвечает — знай, крестится да крестится. Сходи-ка домой, Роберт! Этот монах может бабушку напугать. Обратно не спеши — я пройду несколько рядков.
Бабушка неважно говорила по-русски. Ей не отделаться от монаха. Да и вообще я не мог терпеть духовного сословия, монахов — в особенности.
— Где этот черный ворон, еще не ушел? — спросил я у бабушки, которая мыла в кухне глиняную посуду.
— Нет. Сидит у печки и все крестится. Я распахнул дверь в комнату:
— Послушайте, в этом доме вам не дадут ни корочки. Убирайтесь в болото, там вас ожидают такие же вороны!
Монах устало поднял голову. Я застыл в изумлении:
— Михаил Михайлович...
— Тесс... Роберт, я вас еле нашел.
Осторожно взял я нежданного гостя за руку, бледную и изможденную.
— Что с вами?
— Только что вырвался из ловушки. Меня ранили саблей... Надо отлежаться где-нибудь в укромном месте... Но — тсс!.. Вы меня поняли?
В кухне, словно колокольчик, зазвенел голос Зенты. Приложив палец к губам и прошептав: «Еще чуточку терпения!» — я выскочил из комнаты.
— Зенточка, сбегай на поле и скажи матушке Залит, чтобы она меня не ждала — пусть бросает косить. Я немного провожу этого папашу: он словно не в своем уме... заблудился...
Сестренка убежала. Я не терял ни минуты. Без помощи бабушки не обойтись. Но, если бабушка даст честное слово, скорее в гроб ляжет, чем подведет.
— Бабушка, пойди сюда, я тебе что-то скажу!.. Когда Зента вернулась, Михаил Михайлович Дударь
был уже устроен в кустах за погребом. Девочка получила новое приказание — на этот раз от бабушки:
— Зенточка, я давно уже смотрю: что за пара рукавиц осталась у нас после похорон деда? Сбегай-ка к Зильвестрам, узнай, не их ли рукавицы. Если не их, добеги до Клотиней. А уж если никто своими не признает,— что делать, неси обратно. Осмотрев рукавицы, девочка удивленно подняла брови:
— Бабушка, ты сама их вязала! Я тогда еще в школу не ходила.
— Нет, внучка, те были почти такие же, да не совсем. Разве не знаю я свой узор! И синяя шерсть у меня была посветлее... Сходи, сходи...
В следующую минуту резвый посланец уже мчался так, что только косы прыгали, как заячьи уши. Дударь, оказавшись в безопасном месте, сразу впал в беспамятство. Его можно было поворачивать с боку набок, как младенца. Пока бабушка рассматривала нежданного гостя, я наговорил ей с три короба: этот человек, мол, в трудную минуту кормил меня, отогревал, одевал...
В то время нелегко было найти врача, поэтому в каждом доме в Рогайне был в запасе хинин, раствор карбог ловой кислоты и лекарство от глистов. Найдя место, где удар сабли рассек плечо Дударя, которого я назвал Петровичем, бабушка распорядилась:
— Не трещи-ка, лучше воды вскипяти! В клети в коричневом сундуке у меня чистые льняные тряпочки... Да нет, я сама, ты не найдешь... Поищи ножницы! — Она говорила коротко и строго.
Через час больной был приведен в порядок. Бабушка ухитрилась даже надеть на него, одеревенелого, белую рубаху. Осторожно подобрав кровавые лохмотья, она приказала:
— Пока печь не остыла, сожги все до последней ниточки!
Тщательно вымыв руки, бабушка поднялась на чердак; там под стрехой она хранила пакетики, связки и пучки высушенных листьев, трав, кореньев и цветов. Недаром рогайнцы поговаривали: «Заланиха —что твой доктор».
Пока бабушка рылась в своем лекарственном складе, я снова начал расхваливать лежавшего в кустах человека. Наконец старушка не вытерпела:
— Что ты стараешься, я не настолько глупа! Таких видывала... Это бунтовщик!
От удивления я растерялся и только спросил:
— Когда ты их видела? В Пятом году?
— В Пятом году у нас было тихо. А вот позднее на лядовском складе — тогда там была лесопильня —поселились три рижанина. Чуть спаслись. У одного — Длинным Гансом его звали — плечо было прострелено... Больше месяца с ним провозилась.
— Сколько мне тогда было лет?
— Кто упомнит... — Но, бабушка... Старушка пробормотала:
— В тот раз... Что у нас было в то лето? Жучки всю капусту поели... Домнин муж—помнишь, он страдал падучей — утонул в реке возле церкви... И осенью еще орехов было много!
— А, припоминаю! Мне тогда было...
— ... наверное, лет семь.
Рижан, которые, поработав одно время в Лядове, внезапно пропали, я хорошо помнил. Но что бабушка одного из них лечила, этого и не подозревал.
— Бабушка, почему я не знал?
— От тебя отделаться было проще простого. Скажу, бывало: «Иди, мальчик, поройся в клети», — только тебя и видим. Ты в ту пору привязался к старым газетам и календарям.
— Зря от меня скрывала! — проворчал я.
— И верно, ты никогда не болтал лишнего. Но был еще мал, да и время такое, что лучше поостеречься. Скажи, — она повернулась ко мне, хотя во тьме, царившей на чердаке, невозможно было рассмотреть черты лица, — разве ты от меня, своей старой бабки, мало утаил?
Я молчал. В самом деле, в Рогайне еще не обмолвился ни словом о своих приключениях в Лопатове. Домашние думали, что явился из Витебска из-за нужды. И не удивились. Они давно ожидали, что в один прекрасный день меня исключат из гимназии. Дед так и умер в уверенности, что обыкновенная нищета выгнала меня из города.
Бабушка села рядом. И вот в полутьме чердака я рассказал ей все, умолчал только о последней поездке к Давису Каулиню. Имя раненого гостя тоже не было названо: пусть остается Петровичем.
Бабушка приподнялась:
— Посмотрю, как там больной...
— Может, перенести его в баньку?
— Кто знает, а вдруг за ним охотятся... Пока погода хорошая... А если дождь пойдет, сделаем крышу из мешковины. Я в какой-то газете читала, что некоторых больных лечат в горах, лесах и садах.
— Ну, а я пойду вязать снопы — рожь валяется неубранной. Кто наткнется, еще что-нибудь подумает...
На дороге столкнулся с Зентой. Она несла на плече где-то подобранную жердь и радостно размахивала рукавицами:
— Наши рукавицы! Бабушка просто позабыла!
— Зенточка, у меня страшно заболело вот здесь...—: Я ткнул пальцем под ребро.
Сестренка испуганно встрепенулась:
— Что там такое? Желчь или печень?
— Н-не знаю... Пойдем, поможешь мне снопы вязать.
— Никуда ты не пойдешь! Одна управлюсь! — Видя, что я собираюсь идти за ней, Зента рассердилась:— И так уж меня спрашивают: «Как это ваш Роб все держится?» — Зента умчалась...'
Прошло три дня.Мы лежали с Дударем на лесной опушке между елью и осиной. От ели исходил аромат смолы, а у осины чуть приметно дрожали листья. Казалось, деревья радовались прекрасным летним дням.
— Перестаньте, Роб, вам не удастся меня уговорить.
— Но вы же так слабы, Михаил Михайлович! Останьтесь по крайней мере еще на одну ночь.
— За плечо я уже не боюсь. Заражения не будет. А рану кто-нибудь перевяжет, так и заживет. Двигаться мне полезнее, чем без дела валяться.
— Вы еще не рассказали, где это с вами стряслось.
— Неподалеку от Лопатова. Удирал от тупицы-урядника. Он вообразил, что обнаженной сабли я испугаюсь больше, чем револьвера. Вот видите, посчастливилось... Пусть пока сибирские кедры растут без меня.
— Какое там — посчастливилось! Это ваше мужество. ..
— Чушь! Ваша бабушка по-своему не менее мужественна.
Против признания заслуг бабушки я не возражал. Первую ночь она совсем не сомкнула глаз. Сидела возле больного, прислушивалась к его дыханию, проверяла пульс. Наутро радостно сообщила мне: «У твоего Петровича здоровье, что у быка. Скоро встанет на ноги».
— Михаил Михайлович, у вас хорошая память...
— Не сказал бы. В школе всегда с трудом решал задачи в уме.
— Но вот ведь вспомнили, что есть на свете Рогайне.
— Если у человека ясная цель в жизни и ему необходимо многое запомнить, память развивается и становится его помощником.
— Интересная теория!
— Теория? О нет, это истина, проверенная самой жизнью.
Прекрасная погода, солнце, красивая полянка и чуть заметное дуновение ветерка располагали Дударя к разговору.
— Я знаю человека, который раньше испугался бы, если бы ему сказали: «Ничего не доверяй бумаге и записной книжке — все держи в уме». Но, когда понадобилось, в его память врезалось так много лиц, кличек, адресов, дорог, домов, квартир, конспиративных явок, паролей, заданий... Память победила! Она должна была
победить, так как порой за мелкую ошибку пришлось бы заплатить каторгой или ссылкой в сибирскую тундру. Понятно было, что Дударь только из-за скромности говорил о себе в третьем лице.
— Эти люди — герои! — сказал я с восхищением.— Но, если хорошенько подумать, что они могут сделать! У правительства все: оружие, тюрьмы, штыки, виселицы, церкви... А у них? Вот Тихон Бобров... разгорелся, как яркий костер в степи, и сразу потух — в тюрьму попал.
— Он уже не в тюрьме, а в ссылке — конечно, там, куда Макар телят не гонял, — тихо отозвался Дударь.— А знаете, чем он обрадовал друзей в первом же письме?— В глазах Михаила Михайловича промелькнули озорные огоньки.— «Птичка приготовилась к полету». Паспорт, значит, раздобыл, скоро раскланяется: «Будьте здоровы, господ,! жандармы И пшики, скачите во все концы, Россия большая, Л я спешу снова раздувать костер...» Где неважно. Народу огонек везде нужен. Вот вам и потух!
Бывший механик улыбнулся. Мне почудилось в этой усмешке: «Эх, Букашка, куда тебе до Тихона!»
Разговор оборвался. Растянувшись на траве, Дударь наблюдал за муравьем, ползущим по рукаву.
— Итак, Роберт, в сумерки нам придется проститься.
— Михаил Михайлович...
— Оставим это, Роб... Но вы могли бы сделать еще одно доброе дело: достаньте красной материи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56