Разумеется, можно бы пойти к Радкевичу или Васе'Уголеву, но они жили по ту сторону Двины. И кто мне поручится, что с ними ничего не стряслось? Я страшно устал, натер на ногах волдыри. Уже стемнело — куда тут идти...
Внизу тихо журчала Витьба — небольшой приток Двины, давшей свое имя седому Витебску. Я разыскал на правом берегу опрокинутую лодку и ползком залез под нее. Со злой усмешкой подумал: «Эксцентрично, оригинально! Вот бы сюда Олю Ранцевич! У нее разом отпала бы охота к эксцентричным выходкам».
Но я не мог долго предаваться размышлениям. Надо было поскорее заснуть, пока земля — моя постель — была еще теплая, согретая солнцем. В полночь, наверное, станет холоднее — тогда не смогу сомкнуть глаз.
Неплохо бы снять ботинки, которые я надел сегодня в первый раз после многих недель хождения в лаптях и постолах. Пальцы ног ныли и горели, но я все-таки не решился разуться: что, если мои ботинки украдут и утром я окажусь босиком? Нет, лучше уж потерпеть...
Глава XXIV
«Хорошо, что у тебя каменное сердце!» — Жизнь прачки.
Случилось так, как предвидел: среди ночи проснулся, окоченев от холода. Над Витьбой плыл сырой туман.
Я вертелся, вертелся, наконец вылез из-под лодки, хотел взобраться в гору и хоть немного согреться. Но в последнюю минуту мне пришло в голову: ведь в Витебске объявлено военное положение; ночью без пропуска нельзя показываться на улице. Пусть я и гимназист, но кто знает, что со мной могут сделать.., Не оста-
валось ничего иного, как залезть обратно в свое убежище и промучиться до утра.На следующий день мне посчастливилось: набрел на Зайцевых. Они поселились в каком-то углу, темном и тесном. Когда я пришел, мои бывшие хозяева как раз завтракали, и хозяйка тотчас же налила мне тарелку борща.
От них услышал подробности той ужасной ночи, когда во всех домиках, где мы жили, вспыхнуло пламя. Люди не знали, что спасать, куда бежать. У Зайцевых сгорело все. Слава богу, что сын-студент остался жив. Пробыл дома всего девять дней... Посмотрев на меня, Зайцев медленно добавил:
— Хорошо, Роберт, что у тебя каменное сердце. У нашего сына не такое. У него обгорели волосы, он обжег себе руки, пытаясь спасти свою корзинку с книгами... Ничего не получилось. Давно уже угасло пламя, а он все стонал: «Мама, где моя корзина?.. Мама, где моя корзина? ..»
Неужели у меня действительно было каменное сердце? Ведь сгорело все мое скудное имущество, все книги, тетради со всякими записями и заметками. Эх, если бы в ту ночь я был там, у меня, может быть, не только обгорели бы волосы, но и сам сгорел бы!
Нет, не каменное сердце у меня, но стонами тут уже не поможешь. Я спросил глухим голосом:
— С чего же занялся пожар? Старый каменщик закряхтел:
— Известное дело, поджег сам Бозыдин — эта козлиная борода. Не знаем, что ли, что он дважды застраховал старые лачуги!
Хозяйка нагнулась ко мне:
— Роберт, ради бога, никому не говорите этого! Мой муж сумасшедший, он кричал о Бозыдине но все горло. Сразу явилась полиция. Это, мол, клевета па одного из лучших верноподданных царя. Моего старика целый день продержали в полицейском участке, надавали ему оплеух и тумаков сколько влезло. Роберт, ради бога, молчите: затронуть Бозыдина — не шуточное дело!
Вот это здорово! Верноподданный царя сжег мои учебники по алгебре и геометрии, по французскому и немецкому языку, а я должен молчать! Может быть, жена этого патриота — член «дамского комитета» или, по крайней мере, приятельница кого-нибудь из членов комитета...
После долгих хождений и поисков я наконец нашел семью дяди Дависа. Они жили в ужасной дыре, где, как жаловалась тетя Лиене, не было никакой возможности вывести прусаков и черных тараканов.
Услышал от нее печальные вести. Давне все время работал до поздней ночи, иногда возвращался только под утро. Но вот в Витебске объявили военное положение, и однажды дядю задержал патруль. За это его на другой день послали в Двинск рыть траншеи.
— Я уж было хотела ехать в Рогайне, но встретила старую знакомую. Колония, говорит, полна беженцев: самим некуда деваться, нечего жевать...
Поэтому тетя Лиене никому ничего не писала. Она начала зарабатывать стиркой белья. Но — боже мой! — сейчас прачек всюду хоть отбавляй: и прежде-то работы не хватало, а тут прибавились жены разорившихся ремесленников и беженки. Скоро будет на каждого богача по прачке...
И Альмочке пора учиться. За нее надо платить десять рублей в год в лютеранскую приходскую школу. Дети беженцев, пожалуй, счастливее — их принимают бесплатно. Альмочку хоть и записали, но вряд ли ей удастся учиться.
Семья дяди Дависа дошла до крайней нищеты. Я притащил оба мешка с продуктами и отдал их тете Лиене, оставив себе только краюху хлеба. Тетя упала на стул, громко рыдая...
— Ну-ну, можно обойтись и без ливня, — пошутил я. Но, должно быть, это напомнило ей мужа, и слезы полились ручьем.
Немного успокоив тетю Лиене, я строго наказал ей:
— Посылайте Альмочку в школу — я раздобуду денег на обучение.
Так поступил бы мой дядя Давис Каулинь. Альма была очень способной девочкой — часто я удивлялся ее находчивости и сметливости. Долго ли она сможет учиться, это будет видно потом. Сейчас главное — добиться, чтобы она могла посещать школу.
Глава XXV
В подвале у гробовщика.
Двадцать пятого августа в гимназии должны начаться занятия. А раз начнутся занятия, найду кого-нибудь, кому нужен репетитор, иначе умру с голоду.
Но каково было мое разочарование, когда на том самом месте, где когда-то в радостный для меня день висела бумажка о том, что Роберт Залай принят в гимназию, я увидел короткое сообщение: занятия начнутся только через две недели— 10 сентября, в помещении женской гимназии Варвариной, и будут происходить по вечерам.
В здании нашей гимназии разместился лазарет — там сновали солдаты и сестры милосердия.Занятия начнутся только через две педели! Что я буду есть до того времени? Где возьму учеников?
Я потащился по улицам, как бездомная собака, куда глаза глядят. Неважно сложилась твоя жизнь, Роберт Задан, неважно! Ну, да ты в реку не сунешься, под поезд не бросишься. Но не сам ли виноват во многом? Вспомни; когда-то ты увлекался приключенческими романами и мечтал: «О, силы небесные, пошлите и мне побольше приключений! Да-да, заставьте пострадать, помучиться... Я пройду сквозь огонь и воду с высоко поднятой головой». Так вот, голубчик, получай то, что сам испрашивал у судьбы!
Фу ты, с кем это я столкнулся? Уму непостижимо, каким образом наскочил на фонарный столб. И куда забрел? Если не ошибаюсь, здесь где-то живет Вася Уго-лев. Ну-ка, ну-ка, протри, Букашка, глаза и погляди внимательнее: разве не Вася впереди? Сейчас свернет в переулок... Догоняй-ка поскорее...
Мы сердечно поздоровались.
— Роб, иди за мной, спешу. Один паренек обещал устроить на работу в типографию. Но ночам буду крутить колесо машины — «американкой» называется... Идем, потолкуем по дороге.
Пошли ускоренным шагом. Вася нежданно-негаданно обрадовал меня:
— Квартиру найти помогу... есть кое-что на примете. А насчет работы —трудновато. Ох, и не говори! Вот бегу.
Познакомился недавно с парнем... бедовый такой. Сам он учится на наборщика. Обещал... Как ты сказал? Что может ученик сделать? Так я тебе, браток, уже говорил: бедовый парень, бедовый! Куда нам с тобой до него...
В типографии мы робко остановились в коридоре. Вася сунул приготовленную дома записку какой-то женщине. Через минуту к нам выскочил юноша в синем халате. Повеяло чем-то знакомым... Где-то я его видел... Когда-то знал...
Память прорезал яркий луч: шум и гам... «Лей, лей, не жалей...» — «Почему ты не вцепился мне в волосы?» — «Все вы трусы!»
Да, перед нами Тихон Бобров!
— Здорово, Вася! А это что за тип увязался за тобой?
— Тишка, позволь познакомить... Мой лучший друг...
— Помолчи. Ободранного Букашку я узнал бы и во фраке! — Насмешливо прищурив левый глаз, Тихон оглядел мою гимназическую форму и небрежно пожал мне руку. — Так ты теперь: вас ист дас, кислый квас? — Он отвернулся и бросил Васе: —Твое дело уже на мази. По ночам будешь плясать, а днем денежки считать да пересчитывать.
— Тихон... — нерешительно начал я, — быть может, и для меня что-нибудь найдется?
— Для тебя... — Он круто повернулся на каблуках. — Гутен морген, гутен таг...
Вася Уголев вспыхнул.
— Не безобразничай!—воскликнул он гневно.— Лучше спроси, завтракал ли Роб.
Бобров усмехнулся:
— Мелюзга, как разговариваешь с начальством! А что, если я вас обоих выставлю за дверь?
— Ну и выставляй!.. — У Васи раздувались ноздри. Лицо молодого наборщика медленно тускнело. Он прислонился к стене и дружески заговорил:
— Ребята, Васю я еле устроил, а второго никак не удастся... Впрочем, крутить колесо не так легко — прольешь пота на рубль, а масла купишь на копейку.
Я простился и двинулся к выходу. Вдруг мое плечо сжали цепкие пальцы.
— Не спеши!..
В моем кармане звякнула мелочь.
— Что ты? — заупрямился я. — Банкир какой нашелся... Не возьму! Забирай свою подачку!
— Видали, Букашка брыкается! —Лицо Тихона осветилось широкой улыбкой. — Не важничай там, где не требуется... Ну, проваливай, а то бока намну!,.
Спасибо Васе Уголеву: он помог мне устроиться с жильем. Я все время говорил в гимназии, что живу у гробовщика, и вот в конце концов так оно и вышло. Моя новая квартира представляла собой просторный подвал. В нем при желании можно было устраивать танцевальные вечера, а иногда помещение становилось тесным. Это случалось, когда Яцкин—так звали гробовщика— загружал его своими изделиями. Нужно отметить, что для гробовщика этот год был весьма урожайным, простые гробы долго не застаивались.
Жилье стоило мне дешево, ибо хозяин верно рассчитал: я заменял ему сторожа.
В первый же вечер Яцкин пригласил меня к себе на ужин. Он налил мне рюмку водки, от которой я решительно отказался. Увидев, что и еда не лезет квартиранту в горло, мастер поинтересовался, что со мной.
Гм, что со мной?.. Мне нужна работа! Яцкин в раздумье рассуждал: он достал бы мне работу, но не хочется толкать в беду хорошего парня. Я засмеялся: какая это работа может оказаться бедой?
Хозяин усмехнулся: у его брата, довольно состоятель-лого человека, есть дочка, но такая капризная и ленивая, что страшно подумать. Брат чего пи испробовал, да только зря потратил деньги па учителей и на книги: никак не может определить девчонку и школу. Теперь он решил: платить только такому учителю, который письменно обяжется подготовить эту бездельницу в гимназию.
Да, нелегкая задача... Я знал этаких избалованных маменькиных сынков и дочек. Бьешься, бьешься над ними и наконец только и думаешь, как бы удрать — тут и от денег откажешься. А все-таки что мне оставалось делать? Я сказал:
— Пусть дает задаток — уж обломаю упрямицу!
Так я продал себя в рабство на многие месяцы; эта девочка действительно оказалась необыкновенно заносчивой, капризной и ленивой. Однако я получил задаток и, чтобы деньги не разошлись на мелочи, внес плату за обучение двоюродной сестры Альмы, послал несколько рублей сестренке Зенте, обзавелся кое-какой необходимой мелочью.
Себе купил две буханки хлеба и несколько связок лука. После этого у меня еще осталось девяносто четыре копейки.Затем я хорошенько выспался и начал собираться в гимназию: наступило 10 сентября.
Глава XXVI
Война. — Кобыленко-Соколовский. — Мой отец в Галиции. — Листовка.
Начались занятия. Я снова писал для сытых лентяев сочинения за двадцать — тридцать копеек. Решал для них алгебраические задачи — по три копейки за штуку. Жизнь вздорожала, но они не добавляли ни гроша: найдутся, мол, другие, которые напишут подешевле. Это означало, что увеличилось число голодных гимназистов, реалистов и учеников коммерческих училищ. Война разорила многих, ранее живших в достатке. Спасаясь от ужасов войны, в Витебск нахлынули волны беженцев.
К моему великому удивлению, я увидел Толю Радке-вича в шестом классе. Как это случилось — ведь он должен быть уже в седьмом!
Толя прищурился:
— Надо использовать эту чертову гимназию для самозащиты. Война! У меня осенью была переэкзаменовка по латыни — нарочно провалился: куда спешить? Если война продолжится... скажем, пять лет, что тогда? Буду сидеть в каждом классе по два года. Мне, сыну почтового чиновника, не нужны ни Дарданеллы, ни Галиция...— Помолчав, он пожал плечами и продолжал: — Посмотри, какие киты наплыли в шестой и седьмой классы! Всё господские сынки! Отцы домогаются Дарданелл, а дети прячутся по гимназиям. В наш класс поступил некий Кобыленко-Соколовский. Настоящий великан! У отца больше трех тысяч десятин земли. До сих пор сын занимался
только с домашними учителями. Но вот подошло время идти в армию. Будет он воевать, как же! Директору взятку, учителям взятку — детина попал в гимназию. А из гимназии в армию не берут. Кто-то воюет, а наш директор Неруш набивает карманы. Посмотри, как Хорек принарядился — точно вылез из модного магазина! У француженки на груди бриллиантовая брошь... Где она ее заработала? А те там на фронте — пусть воюют!..
— Толя, может быть, ты преувеличиваешь... Не все же учителя взяточники!
— Да черт их знает, где сейчас кончается учитель и начинается взяточник! Может быть, есть исключения... Об этом спроси латиниста Аврелия Ксенофонтовича. Я знал только одно исключение — Сергея Николаевича Уральского. Но он сейчас, должно быть, разъезжает на собаках в сибирской тундре. Посмотри только, какие типы нашли приют в гимназии!
Я отошел в сторону опустошенный и разбитый. Дьяволы, они заставили моего отца проливать кровь в Галиции... Что он до сих пор знал о Галиции? Какое ему дело до того, что Кобыленко-Соколовскому захотелось получить Галицию?.. Когда же, когда наступит наконец день расплаты?
Но, прежде чем этот день наступит, мне еще предстояло добиваться стипендии «дамского комитета». А мои книги сжег купец Бозыдин, и я не мог купить себе новые. Предметы полегче, вроде географии и истории, выучивал тут же, в классе, по чужим учебникам. Но алгебру и латынь? Иногда я одалживал некоторые книги, но долго так не могло продолжаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56