Торговец понял намек. Он окинул презрительным взглядом мою тщедушную фигуру в потертой, дурно сшитой гимназической шинели. Но вызывающая дерзость, с какой я бросил эти слова, все же смутила его. Он был не один, и это явно сковывало, принуждало держаться в рамках приличия.
— Я позабочусь, чтобы гимназическое начальство оценило по достоинству ваши... забавные проделки! — сказал, запинаясь, владелец лесного склада.
Только сейчас я вспомнил, что на форменной фуражке все еще остались инициалы гимназии Неруша. Сорвав их, я с досадой переломил белые металлические веточки.
— Это вам не поможет! — Торговец терял самообладание.
— Вполне с вами согласен, — ответил я с каким-то мне самому непонятным спокойствием. — Позовите горо-дового, составьте протокол и запрячьте меня в кутузку.
— Друзья... — Незнакомый важный господин чихнул. — Порешите дело добром. Так будет лучше. Н-да...
— Разумеется, так было бы лучше, — усмехнулся я.— Но, к сожалению, у меня в кармане всего тридцать пять копеек.
Незнакомец с любопытством посмотрел на бывшего гимназиста.
— У вас, наверное, двойка по поведению? Или, быть может, волчий паспорт?
— Нет, просто у меня не хватило денег, чтобы удовлетворить прожорливую гимназию.
— Что же вы думаете делать?
— Сейчас? Унести эти четыре полена, чтобы согреть несчастных детей.
— Чем же вы живете? В Витебске жареные гуси не ходят по улицам. Н-да... Где вы работаете?
— Пока только ищу работу. Но я почему-то никому не нравлюсь, видимо..,
— Ага! — улыбнулся незнакомец. — Разрешите представиться: Илья Степанович Крыссв. Лесопромышленник.
Я, в свою очередь, назвал имя и фамилию и слегка поклонился. У меня и в мыслях не было принимать всерьез это знакомство. Денежному тузу, вероятно, захотелось позабавиться.
Крысов поднял выброшенную мною кокарду, осмотрел ее и недоверчиво спросил:
— Вы действительно учились в гимназии Неруша?
В городе было известно, что в казенную Александровскую гимназию изредка попадали всякие... так называемые кухаркины дети. Но в аристократической гимназии Неруша плата за обучение была непомерно высока. Эту гимназию посещали благородные, главным образом дети польских панов.
Я коротко рассказал о себе.
— Кажется, ты толковый и бойкий парень. Это мне нравится. Н-да... — проронил Крысов тихо, будто про себя. Затем, переходя снова на «вы», громко произнес: — Скажите, почтеннейший, не поедете ли вы ко мне в лес табельщиком?
Это было уже серьезное предложение. — Табельщиком?.. А работа сложная?
— Как для кого, — прищурился Крысов.— Вы чему-нибудь научились в гимназии?
— По основным предметам.у меня были пятерки, а... Подошел Бозыдин; он все это время неприязненно прислушивался к нашей беседе. Наморщив узкий лоб, он с досадой произнес:
— Э, чему там в гимназии учат? Пустые теории. Все одно потом житейскую мудрость им приходится вбивать заново. Даже моя Лидочка... Зазову иной раз в магазин, в контору. Вертится, как коза... Знай, грызет конфеты. Гимна-азия... — протянул он презрительно.— Только и учат, что танцевать и кокетничать, А этот паршивец.. .— Внезапно он захлебнулся яростью. — Ремеслу тебе надо учиться, а не лезть в гимназию! Портные нужны, кузнецы, сапожники... Пойдем, Илья Степанович!
— Андрей Егорович, — засмеялся Крысов, — обществу необходимы и конторщики, и письмоводители, и телеграфисты, и телефонисты...
В затянувшейся беседе, может быть, решалась моя судьба, и я не чувствовал холода. Рабочие как раз возвращались из чайной. Проходя мимо, один из них крикнул:
— Молодой человек, ухо отморозили... белое!
— Пустяки, — пробормотал я, растирая ухо варежкой.
Крысов еще раз с любопытством оглядел меня:
— Что ж вы так легко одеты... В самом деле больше ничего нет?
— В городе больше и не нужно. Шуба — это дело моды и вкуса.
— А в лесу необходимы валенки, теплый полушубок, теплые варежки, ушанка... Н-да!
В смятении я заметил ему:
— Тогда, Илья Степанович, вам надо искать другого табельщика.
— Ничего, и этот будет хорош. Где вы живете? Я невольно замешкался с ответом. В гимназии Неруша мою квартиру знал один Толя Радкевич. По дороге домой я всегда отделялся от товарищей, а те не напра-
шивались и не разузнавали, где живет бедняк, питающийся крохами от подачек «дамского комитета».
— В Двинском переулке... Но лучше... где вы?..— запинаясь, спросил я.
— Мой адрес знают только банки. Да-с! — Лесопромышленник прищелкнул языком. — Не беспокойтесь. Я нашел вас в необычном положении и почему-то решил стать вашим благодетелем. Благодетелем — с большой буквы. Разумеется, в военное время филантропией не занимаются. Вещи я вам не буду дарить, сами их отработаете. Да-с.
— Если так, то заодно заплатите, пожалуйста, господину Бозыдину за эти четыре полена... нет-нет, за весь мешок! — Растерев старой варежкой ухо, щеки и подбородок, я наполнил мешок и еще несколько поленьев сунул под мышку.
Оба дельца вышли. По улице, тихо бренча бубенчи» ками, медленно ехал извозчик. Бозыдин крикнул:
— Извозчик!
Можно было и не кричать. Старичок на козлах заметил бы и мановение руки. Но голос Бозыдина в чистом холодном воздухе прогремел, как пожарный колокол.Господа не спеша усаживались в сани, а я, чтоб хоть немного согреться, кинулся домой бегом.
У покосившейся деревянной церквушки лошадь поравнялась со мной. Андрей Егорович снял каракулевую шапку, не спеша, торжественно и важно перекрестился.
— Это церковь заступника моего склада — святого Николая-чудотворца. Я ему за год сжигаю целый ящик свечей.
— Н-да...
— Илья Степанович, какого каприза ради вам понадобился этот молокосос-гимназист? Вы солидный предприниматель... так сказать, князь лесов—и вдруг этакая чувствительность!
Сани сильно накренились. Крысов бесцеремонно ткнул Бозыдина в бек.
— В большом хозяйстве и ржавый гвоздик сгодится,— донесся до меня его приглушенный голос.
Глава III
Жениховский наряд. — «Этот в жизни далеко не пойдет».
— Где ваш топорик, пани Ядвига? — задорно спросил я, входя в нашу квартиру.
— Целый вагон дров!.. — Поспешно приведя в порядок волосы, женщина в восторге хлопнула ладонью по дверному косяку: — Паныч, да будет с вами милость божья!
— На этот раз, пожалуй, надо благодарить дьявола,— мрачно ответил я.
Когда в чугунной печурке загудело пламя и дети, примостившись у края сгола, начали весело болтать ногами, швея заговорила;
— О, пан Роберт, без бога жизнь была бы невыносимой Жить и знать, что никто о тебе не заботится, не думает... что ты в мире как лист, подхваченный ветром... От этого с ума сойти можно! Сколько я пережила на своем веку! Неужели все даром, неужели мне не воздастся? Нет-нет, паныч, это было бы несправедливо... Совсем несправедливо! Как так — нет бога!—Она начала возмущаться: —Скажите, разве вы сами не заслужили царства божия?
В ответ я махнул рукой и вернулся в свой угол. Тепло проникало и сюда. Можно было почитать, да ведь скоро явится «благодетель» в великолепной шубе. Надо оглядеться, прибраться...
Окинув внимательным взором пространство от окна до дверей, я особенно остро почувствовал бедность окружавшей обстановки. На кровати — плоский, как лепешка, матрасик. Простыню вчера я сам выстирал. Она еще сушится на чердаке. На лампе стекло с отбитым верхом... Как принарядить комнату, чтобы эти облупившиеся глиняные стены, закоптелый потолок и неровный пол не отпугнули будущего работодателя? Скажет — обитатель такой подозрительной дыры и сам может оказаться опасным, ненадежным...
Пока в голове медленно проплывали мысли, в сердне просыпалось упрямство. Не бежать же в оранжерею за цветами! Что мог сделать веник, сделано с самого утра, А может, «благодетель» уже давно и забыл о всех договорах...
Чтобы отделаться от тягостного раздумья, я раскрыл книжку стихов Генриха Гейне. Но глаза рассеянно скользили по строкам, а мысли назойливо возвращались к годам, прожитым в Витебске...
— Что, сынок, заждался? — Илья Степанович Кры-сов фамильярно похлопал меня по плечу.
Вслед за ним вошел извозчик с большими узлами.
— Заждаться можно только на вокзале у билетной кассы. А у себя в комнате... Прошу, садитесь! — раздумчиво процедил я.
— Молодец! Мне нравятся люди, не теряющие духа даже в сточной канаве. Н-да... — Предприниматель окинул взглядом комнату и покачал головой. — Ох, живем-то мы в дырявом сарае!
— Был бы такой сарай сейчас у солдат на фронте... — возразил я.
— Что нам до солдат! На них во все времена ездили. Мы с тобой чином повыше. Ты — по меньшей мере прапорщик, я — генерал. А у офицера, сынок, везде коврик, подушка, фабра для усов, вино. Ну, примеряй свое приданое. — Он вынул часы из кармана жилетки.— Не спросил я, откуда ты родом?
— Из Рогайне, на пути между Витебском и Оршей.
— Великолепно! Свою карьеру начнешь на полпути между Витебском и отцовским имением. Слыхивал о Ло-патовских лесах?
— Да.
— Брависсимо! Что сегодня у нас?.. Среда. Завтра будь на месте!
Разъяснив подробно, куда и как надо ехать, Крысов собственноручно развязал узлы. В них было все, как договорились: валенки, полушубок, шапка, варежки.
— Илья Степанович, мне вроде не хватает на дорогу... не выходит... — Я густо покраснел и осекся. В денежных делах я всегда был до нелепости застенчив. В гимназии эту слабость не раз использовали барчуки, которым я помогал в математике или языках.
— Что же молчишь?
— Я ведь сказал!
У Крысова вокруг глаз собрались моршинки. Такой резкий ответ не понравился ему. Вытащив из кармана бумажник, он сказал поучающим тоном:
— Мой юный Друг, теперь тебе придется отказаться от некоторых гимназических острот и вольностей. Ты уже не какой-нибудь ветрогон, а самостоятельный чело-, век, зарабатывающий себе на хлеб.
Небрежным жестом — как копейки нищему на паперти — Крысов бросил на столик смятые денежные бумажки и тщательно застегнул шубу.
— До отхода поезда... ну, примерно часа четыре. Ты свои вещи соберешь за четыре минуты... А, забыл — еще полюбуешься жениховским нарядом. Вполне естественно. Полюбуйся, поважничай. .. только о работе не забывай.
Коммерсант вышел.Вытряхнув из постельного мешка солому, я запихал в него книги. Столик, сундучок, гимназическую шинель, не очень нужные книги, бидон из-под керосина решил оставить у Таракановых. Белье —сколько было — и другую мелочь завязал в еще влажную простыню.
— Пани Ядвига, зайдите на минутку! — позвал я соседку.
— Ой, каким вы стали кавалером!—Лицо ее засветилось радостью, как если бы она увидела своего младшего брата.
— Так оно и есть, — улыбнулся я через силу. — Натянет пьяница Длинные ризы — вот он уже и священник, слуга божий.
— Молчите, молчите, пан Роберт!—замахала руками швея. .
— Вот написал письмецо Тараканову. Передайте, пожалуйста. А это... — и я указал пальцем на стол.
— Что, рубль? Кому это?
— Вам. Кто первый начнет кашлять — Владек или Фрапя, — тому купите лекарство.
— Нашелся богатей!.. Не возьму! — Беженка спрятала руки за спину.
— Но, пани Ядвига...
— Пан Роберт, вы в жизни далеко не пойдете. У самого рубль да копейка. Нет-нет, кладите этот рубль обратно, к копейке.
Я решительно отодвинул от себя рублевую бумажку и взвалил на плечо свои пожитки,
— До свиданья, пани Ядвига!
Женщина, машинально протянув руку, заплакала и печально пробормотала мне вслед: — Этот в жизни далеко не пойдет.
Глава IV
Центральная Замковая улица. — Встреча с Соней Платоновой. — На вокзале.
«Таким счастливым, должно быть, выглядит кот, добравшись до горшка сметаны», — усмехнулся я, выйдя на улицу. На самом деле, ногам, впервые обутым в валенки, было уютно, как на лежанке. Довольно тяжелый полушубок не только не давил на плечи, а, наоборот, приподнимал их. Новые варежки решил сунуть в карман—нечего руки баловать.
К вокзалу вели две дороги. Самая короткая —по льду через Двину, более длинная — через центр города и по мосту. Я выбрал длинную дорогу. Меня привлекала центральная — Замковая улица. После исключения из гимназии я долго и напрасно искал на этой улице работу— переписчика, регистратора или курьера. Однажды мне откровенно сказали:
«Нам жулики не нужны».
Было горько и больно, но так было. Нечаянно увидев себя в большом зеркале, я тогда вообразил, что виной всему мое скуластое лицо, немного косящие серые глаза, постоянно раздувающиеся, как у норовистой лошади, ноздри. Потом я понял, почему не внушал никому доверия. Просто не умел услужливо кланяться. Как ни коротки были разговоры с работодателями, у меня, помимо .желания, прорывались ядовитые выражения. А обтрепанная, нищенская одежонка предательски выдавала социальное положение и роняла меня в глазах «кормильцев». .
Вот и Замковая улица. Здесь были лучшие витебские магазины и среди них зеркальный магазин. Хотелось посмотреть, как теперь выгляжу.К сожалению, витрины почти доверху были покрыты морозными узорами. А зайти внутрь, в магазин, не хватило смелости.Теперь на вокзал. На углу, где улица заворачивала к мосту, напротив большого здания Экономического общества латышских сельских хозяев, я в нерешительности остановился. Время еще есть. Неужели уехать из города, ни с кем не прощаясь? Нет, нет, это невозможно!
Подчиняясь неудержимому чувству, я свернул на Двинскую набережную. Окажется Соня дома или нет? Вот й ее переулок...
Еще издали я заметил, как она стремительно вылетела из ворот своего дома. Увидев гостя, направилась ко мне и весело воскликнула:
— Здравствуй, Букашка! Как дела?
Мы крепко пожали друг другу руки. Но девушка сразу выпалила:
— Не вовремя пришел! Может быть, заглянешь завтра...
— Видишь ли, собрался уезжать, — вздохнул я.
— Жаль. Ну, пойдем, проводи меня немного. Куда едешь? Возвращаешься в Рогайне?
— Нет. В Лопатовские леса.
Соня вытаращила глаза и испытующе посмотрела на меня:
— Кто это тебя так нарядил? Не Крысой ли? «Благодетель» с большой буквы?
У меня перехватило дух:
— Ты его тоже знаешь?
— Слышала краешком уха... — уклончиво объяснила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56