Бутылка с молоком скатилась с подноса и разбилась, когда солдат бросился за девочкой... Поезд ускорил ход. Солдат хотел было бежать за ним, но махнул рукой.
Люди снова окружили солдата и стали качать:
— Ура, ура!
— Молодой человек, пойдемте со мной! Я вас угощу перцовкой, — пригласила солдата жена Шолума, когда шум улегся.
— Нет-нет, ко мне... — просила молодая женщина.— У меня дома варится вкусный молочный суп...
Все наперебой приглашали солдата к себе в гости.Вдруг наступила тишина. Сквозь толпу протиснулся жандарм, человек могучего телосложения, с четырехугольным лицом и воровато бегающими глазками. Жандарм неожиданно объявил, что солдат арестован.
Женщины взмолились:
— Солдат же спас девочку!
— Что из этого? Один побежит спасать шалуна, другой— кошку... Так вся армия расползется.
На перроне поднялся шум. Послышались угрозы. Жандарм подкрутил усы.
— Он мог еше вскочить в поезд, я сам это видел... Стоять смирне! Руки по швам!
Солдат вытянулся.
— Отвечай: мог ты вскочить хотя бы в последний вагон?
— Без подноса мог бы. С подносом — нет.
— Нечего бегать с подносами. Сунул бы бутылку В карман.
— У его высокоблагородия манеры тоньше, чем V жандарма.
— Молчать! Ответишь перед военным судом за дезер-тирство!
Опять поднялся шум. Жандарм был не настолько глуп, чтобы не знать, что даже кролик, если его разозлить, может больно укусить за палец.
— Господа, разойдитесь! Задержанного сдам коменданту первого же эшелона. В донесении отмечу смягчающие вину обстоятельства.
Молодая женщина, обещавшая угостить солдата молочным супом, сжимала опущенные руки в кулаки:
— Что ему грозит?
— Ничего особенного, моя красавица. Направят в маршевую роту — и на фронт.
— Отошлите денщика обратно к полковнику.
— Не имею права-с.
Георгий Сванидзе лукаво улыбнулся женщине, сверкнув глазами:
— Все в порядке. Сегодня я выиграл зуб и георгиевский крест. Если бы возвратился к его высокоблагородию полковнику Дрогулевичу без подноса, он бы выбил мне зуб. Это первый выигрыш. На фронте «Георгий» мне обеспечен—это второй выигрыш. Из полковничьего холуя я превращусь в настоящего солдата — это третий выигрыш.
— Но-но!.. — Жандарм грозно сдвинул брови.
— Молодой человек, пойдемте, — позвала еще раз Эстер. — Пока перцовка не испарилась.
— А мой молочный суп! — Молодая женщина дернула солдата за рукав.
— Не имею права отпустить задержанного. — Жандарм кашлянул. — Но, впрочем, если кто очень желает угостить, могу с ним пройти.
Было ясно: жандарм сам рассчитывал на угощение.Но солдат отказался.Люди зашептались Видно было, что они все-таки найдут способ отблагодарить его. Один мужчина сунул ему рубль. Георгий Сванидзе, поцеловав виновницу происшествия, бросил ей в корзинку подаренный рубль:
— Марш домой, девчонка! Смотри не пробуй больше устраивать крушение поезда!..
На другое утро я собрался домой. Мать приготовила два мешочка: один с ржаными сухарями, другой со смесью всяких круп — ячменной, гречневой, пшенной, лишь было бы что в котел насыпать.
— Только вот книгу на дорогу не припасла,— съязвила она. — Придется в пути смотреть по сторонам.
Вытащив из кармана латинскую грамматику, я ответил в том же тоне:
— Спасибо. У меня есть.
Глава XX
Просьба Шумана. — Лапинь и его дочь. — «У волков-разбойников и волчата с клыками».
— Ведь тебе трудно, бабушка.
— Эх, сынок, мало ли трудного на свете...
Мы с бабушкой вскапывали заступами огород за клетью и подсчитывали свое богатство. Картофеля на посадку хватит. В туеске на полатях еще с прошлого года сохранились огуречные и морковные семена. Аль-вина Залит пообещала рассаду брюквы и свеклы. Да еще Зильвестриха, проходя, заметила: «Матушка Задан, присылай на той неделе внука с корзиной. Дам капустной рассады».
Копаясь в огороде, мы лишь изредка перекидывались словом. Наконец бабушка сказала:
— Отдохни немного на травке. Пойду посмотрю чего-нибудь на обед...
Оставшись один, я еще живее заработал заступом. Кровавая мозоль со вчерашнего дня саднила и болела, но я надеялся, что скоро ладони затвердеют, как кожа на подметках, и тогда их шилом не проколешь. Внезапно мозоль прорвалась... Я обернул ладонь свежим подорожником, обвязал ниточкой и снова схватил заступ. Ладонь горела, но вспомнилась пословица: «Взявшись за гуж, не говори, что не дюж», — и я продолжал рыть.
— Бог в помощь! — раздался голос Карла Шумана.
— Спасибо,— проворчал я.
— Ишь как приходится мучиться...— Сосед участливо покачал головой. — Как погляжу я, тяжело тебе, тяжело!
— Зато для здоровья полезно, — с деланным спокойствием пояснил я.
— Не сказал бы...
— Что говорить, когда я сам испробовал!
— А не бахвалишься?
— Нет нужды. Я свое здоровье знаю. Зимой кашлял, а теперь... — Я постучал в грудь согнутым пальцем.
Шуман, глянув исподлобья, несмело спросил:
— Вы в самом деле думаете обойтись без коня? «Стыда нет у этого кулака! Пришел издеваться, дразнить!»—злился я, но сдержался и спокойно произнес:
— Посмотрим... Почему не попробовать? Я слышал про помещика, у которого не было ни одного коня.
У Шумана затряслась борода;
— Шуточки!
— Какие там шуточки! Ни одного коня, только двадцать кобылиц, сорок упряжных волов и пять ослов.
Я не выдумывал: такой помещик-оригинал действительно был в Витебской губернии.
Шуман не знал, что ему делать — удивиться, возразить или обидеться. А я снова с силой вогнал заступ в землю.
— Роберт, я хотел с тобой немного поговорить. По-соседски.
— Говорите.
— Сядем.
— Садитесь! Я услышу и так.
— Как это — ты будешь работать, а я сяду!
— Разве это для вас непривычно?
— Сосед, брось дурачиться! Что было, то давно быльем поросло. Сегодня пришел к вам с открытой душой...
Стряхнув с башмаков комья грязи, я опустился на землю.
— Что там ни говори, а с заступом не работа — одна маята. Я на своих лошадях вам все вспашу и пробороную. По-соседски. Честное слово, как перед богом на исповеди!
— Хм... Видите ли, дядюшка Шуман, я несовершеннолетний, мой вексель не действителен.
Шуман повеселел:
— Какой ты ершистый!.. Самому богу не доверяешь. Все сделаю бесплатно.
Незаметно снял я с головы носовой платок и зажал его в кулаке, чтобы Шуман не увидел кровавой мозоли. — Бесплатно? А за какую услугу?
— Мелочь, совсем чепуха...
— Ближе к делу! Мне надо работать.
— Так я все время о деле. Съезди в Сенно, в уезд.
— Зачем?
— Показаться врачам.
— Врачам? Я же здоров. Грудь — как барабан.
— Какое у тебя здоровье! .. Хвалиться нечем. Каждый скажет — к военной службе не годен. Глаза косые... и грудь — точно крышка детского гробика. Рука тоже у тебя, говорят, испорчена, а если еще сгорбишься...
О затее Шумана я догадался сразу и заметил разудалым тоном:
— Меня еще в армию не призывают! До той поры обязательно стану силачом.
— А вот Альфонсу повестка. Приходится идти в рекруты.
— Что же ему? Офицером будет. Шуман засмеялся нервным смешком:
— Из Альфонса — офицер? Легче из коровы сделать кавалерийскую лошадь.
— Все-таки не понимаю...
— Не притворяйся: Букашка, да чтобы не понял! Это ты с виду такой хлипкий, а голова-то у тебя варит... Съезди вместо Альфонса на призывную комиссию, сделай милость! Кто об этом узнает... С лица ты старше своих лет выглядишь, усы уже пробиваются. Л я вам всю землю обработаю.
— Что вы! Закон есть закон. Призвали Альфонса—> ему и ехать.
— Ах, закон? — презрительно скривился Шуман.— Я дам тебе сотню целковых, только покажи, где и когда закон наказывал виноватого?
Вот так новость! Разве не угрожал Шуман соседям карой закона за корову, забредшую на его межу?
— Так или иначе, — возразил я, — только на этот раз ничем не могу помочь.
— Смилуйся, сынок! — быстро заморгал глазами Шуман.— Альфонс у меня недотепа, а все-таки сын... и единственный к тому же... Казарма для него — погибель. .. Фельдфебели одними тычками замучают до смерти. Из дому его отпустить — все равно, что живьем в бочке засолить.
— Дядюшка Шуман, — от души посоветовал я ему,— если вы любите своего Альфонса, пусть идет в армию. В казарме лишний жир сгонят, а как война окончится, приедет в Рогайне молодец молодцом.
— Роб!— Мутные глаза Шумана загорелись.— Я ведь вам всю землю вспашу, засею...
— Спасибо. Сами справимся.
— Одними заступами? Без помощи?
— Как-нибудь... Ну, прощайте, дядюшка Шуман.— Я повязал голову платком и вогнал заступ глубоко в землю...
После обеда мы снова вышли на огород. Бабушка облила мою кровоточащую ладонь карболовым раствором и перевязала чистой тряпочкой.
— Соседи, поговорим еще разок, — предложил Шуман, вторично заявясь к вечеру. Тяжело пыхтя, он расстегнул сюртук.
Бабушка взглянула на небо:
— Ну что ж, поговорим немного, пока вон та тучка не закрыла солнца. Иначе без дела, в тени, можно замерзнуть.
Она присела с Шуманом на краю межи у куста красной смородины.
— Моя Дора держит сейчас большой палец в кулаке,— начал Шуман.
— Если свободное время есть, отчего бы не держать.
— Что за свободное время весной... Это такая примета: держать большой палец в кулаке — к удаче.
— Смотри-ка! А я-то считала, что Шуманам приметы ни к чему. Им и так неплохо живется.
— Матушка Залан, со вчерашнего дня все равно петля на шее. Прошу тебя, уговори Роберта!
— Куда мне уговаривать! Он ученый, а я и подписаться не умею. Читать — читаю, да вот, времени нет даже библию с полки снять...
— Матушка Залан, все мы перед богом предстанем. ..
— Да, годы идут, словно поезда на фронт. Назад не возвращаются...
— Матушка Залан, простим друг другу старые грехи. Ведь и я частенько пересаливал. Когда приехал в Рогайне, чем я был? Мужиком чумазым... Теперь все замечают: свои дела поправил. Сейчас уже могу и соседу помочь.
«Ох и мошенник! Из тебя вышел бы хороший пастор!» — подумал я.
— Матушка Залан, пусть Роб съездит вместо Альфонса в Сенно. В суматохе никто ничего не заметит. В соседних белорусских деревнях ни Роба, ни Альфонса никто не знает. А я все закрома для вас открою...
— Роб! — обратилась ко мне бабушка. — Что же ты молчишь? Или не слышишь?
— Мы уже переговорили, — нехотя ответил я, не выпуская из рук заступа.
— Сынок, если тебе мало обещанного, я ведь могу и прибавить что-нибудь. Говори — что.
— Жеребца! — воскликнул я, сдерживая смех.
— М-да, можно было бы и жеребца, только вы его не удержите. Я и сам без кнута боюсь к нему в стойло заходить. От чистого сердца вам советую: берите лучше вороную кобылу, довольны останетесь.
— Маловато, дядюшка Шуман... — насмешливо протянул я и, напевая песню, продолжал работать.
Поднялась и бабушка.
Шуман долго еще сидел, сгорбясь у куста.
Вдруг на огород прибежала Зента. В школе осталось всего одиннадцать учеников. После второго урока Митрофан Елисеевич, оказывается, запер глобус в шкаф и сказал:
— Идите домой, зарабатывайте хлеб на следующую зиму.
Шуман поднялся и неожиданно произнес с тоской:
— Завидую тебе, матушка Залан!.. Прощайте!.. Вечером я снова отправился в Богушевск к матери и задержался там. В Рогайне еле приплелся. Отворил дверь... и в.изумлении вытаращил глаза. По противоположной стене протянулись книжные полки. На том месте, где была моя постель, — чужая кровать: пойми-ка, что произошло!
— Явился, блудный сын!—В комнату просеменила бабушка и поставила на стол доселе не виданную в нашем хозяйстве кружку с березовым соком.
— Уж не заблудился ли я?
— Что ты, книги не признал?
— Хм... тебе их подарили? — Я все еще ничего не мог понять.
— А как же, да еще с хозяевами в придачу! — улыбнулась бабушка. И тут же пояснила: — Не знаю почему, но Лапини повздорили со своими родичами. Только ты ушел в Богушевск, кузнец заявился. Так, мол, и так... не можем ли мы взять их вместе со всем барахлишком под свою крышу. Да спешно: в воскресенье, дескать, у Тетеров вечеринка, и они хотят сразу перебраться. Нам тоже будет повеселее. Дом не пустой...
— Конечно.
— Кузнец спрашивал, сколько платить. Да какая там плата... Теперь у тебя книги дома...
Я с беспокойством спросил ее: — Зенту предупредила? - О чем?
— Насчет книг.
— Ну, парень, ты нас обижаешь! Я вынула одну посмотреть, так Зента напомнила: «Бабушка, руки у тебя чистые?»
Внимательно разглядывал я книгу за книгой. Это была совсем новая для меня область — латышская литература. Очнулся только от скрипа двери. Передомной — кузнец Лапинь.
— Добрый день! — поздоровался я с чернявым человеком в кожаном переднике.
— Добрый день! — Человек подкрутил кончики черных усов, норовившие залезть в рот.
С кузнецом я уже не раз встречался. А сейчас увидел стоявшую рядом с ним его дочь Инту, о которой слышал столько разговоров. Это была стройная девушка одних со мной лет, с необычными, восточными, чертами лица. Кто-то сказал, что у нее глаза как миндаль... Я не знал, как выглядит миндаль, почувствовал только, что девушка очень красива.
Я густо покраснел. Как нехорошо получилось! Давно бы следовало встать. Вскочив, неловко задел табуретку, та с грохотом повалилась.
— Ничего, — улыбаясь, утешил кузнец, — пусть падает, не шкаф.
Что бормотал я, что ответила Инта, позднее никак не мог вспомнить.
— Ну, дочка, — спросил Лапинь, — доверим этому, пареньку наши книги?
— Он такой рассеянный... еще все растеряет. Ко мне вернулось самообладание:
— Тогда я побоялся бы и приблизиться к вашей книжной полке.
Лапинь засмеялся; под его черными усами заблестели удивительно здоровые, белые зубы.
— Ну хорошо, книги я ему доверю. А ты, Инта, доверишь переплеты? Видите ли, — объяснил он, — все книги переплетены самой Интой.
— А-а...
— По справедливости, и книги принадлежат ей. Не будь Инты, достались бы немцам...
Вечером в клети, кутаясь в одеяло, кузнец радовался:
— Посплю, как в молодости!
— У Тетеров небось постель была помягче, — осторожно возразил я.
— Постель... Видите ли, если над головой изо дня в день висит тяжелый камень...
Лапинь рассказал о событиях последней недели. Лично он мог бы у Тетеров жить да поживать, даже после войны не возвращаться в Курземе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56