Никогда еще не видел я Зинаиду Ивановну такой грустной. Она и раньше иногда казалась усталой, погруженной в глубокое раздумье, но, встречаясь с людь-. ми, сейчас же начинала улыбаться.
— Играете?
— Играем, Зинаида Ивановна. Она осмотрелась вокруг.
— Какая пустота, какая бедность! — сказала она вполголоса и чуть слышно вздохнула. — А была другая школа, и учитель проработал там совсем недолго — года три. За свои деньги купил он детям игрушки, приобрел библиотеку. Выращивал на своем клочке земли огурцы и клубнику, продавал их, на эти деньги арендовал дом и устроил общежитие для таких, как ты, живущих далеко... В той школе на окнах стояли цветы; во время перемен дети не ругались и не дрались, а пели, играли и водили хоровод. В праздники устраивали спектакли... Ах, ты ведь совсем не знаешь, что такое спектакль!
Я слушал ее рассказ, как чудесную сказку, и недоверчиво спросил:
- Где же такая школа — далеко от нас?
— В Костромской губернии.
— И кто этот учитель?
— Мой брат Юрий — Юрий Иванович. Но той школы больше нет. Несколько дней назад она, еще была, а сейчас нет... Была — и нет... Теперь там тоже будет пустота и бедность...
Больше ни о чем не решился я спрашивать; мне казалось, что я понимаю, отчего так расстроена Зинаида Ивановна: видно, у нее умер брат...
С минуту она сидела молча, потом взглянула на меня:
— От Митрофана Елисеевича я слышала, что ты хорошо учишься. Во. всяком случае, все слова на «ять» знаешь наизусть. Почему ты так стараешься, чего хочешь достичь?
— Чего хочу достичь? — Я окончательно растерялся и пробормотал: — Я должен знать все слова на «ять», иначе мне будет очень трудно жить.
— Ах, так ты ищешь легкой жизни? Ну, учись, учись — станешь каким-нибудь царским чиновником... Л может быть, и учителем, и тогда будешь драть детей за уши и колотить их...
Я был совершенно потрясен: ведь она сердилась на меня, эта хорошая Зинаида Ивановна, а за что, я не мог этого понять.
— Нет, я не буду бить детей, — как бы оправдываясь, произнес я. Хотя какое право имел так говорить? Букаш-. ка не смел надеяться, пока что и мечтать не смел стать учителем. Хорошо, если хватит сил проучиться столько, чтобы устроиться каким-нибудь писарем.
— Ну прости! — Внезапно поднявшись, Зинаида Ивановна ласково положила мне руку на плечо. — Прости, я не хотела тебя обидеть. Но, если со временем станешь образованным, не забывай, кем ты был...
Глава XXXI
Незабываемая прогулка. — Голодаево горит! — Новая жертва батюшки Онуфрия.
Весенняя распутица началась рано. Дороги раскисли, и лошади с трудом тащили пустые сани. Опять приходилось по субботам пускаться в дорогу пешком. Ручейки и речки, сердито пенясь, уносили с собой все, что попадалось в пути: осколки льда, сучья, старые колья, куски досок, корни деревьев и выкорчеванные пни.
Егор проехал верхом, посадив хозяйского сынка на спину лошади впереди себя. Мы с Егором красноречиво переглянулись: хоть и был я мал, но все же не мог уместиться на хвосте лошади. Да и незачем: серебряными колокольчиками лились с неба трели жаворонков, земля благоухала, как огромная корзина со свежими яблоками, на всех дорогах, беззаботно резвясь, весело переклика-лись школьники, кидая друг в друга последними снеж-ками. Только дурень мог в такой день отправиться домой верхом.
Случилось так, что мы с Соней Платоновой вышли из школы позже всех. В пути болтали о всяких интересных вещах — например, о том, далеко ли до неба, можно ли волка приучить есть картошку и что было бы, если бы человек отрастил себе крылья. \
Соня была грустна. Накануне ей пришлось помогать матери, и батюшка Онуфрий поймал ее на том, что она не выучила каких-то псалмов.И, хотя это случилось с Соней впервые, он сразу пригрозил ей, что мать ее заболеет, или корова подохнет, или ее постигнет еще более страшное несчастье.
Взобравшись на пригорок, мы увидели четверых ребят, которые время от времени останавливались и толкали друг друга. Нам нравилось бывать вдвоем, и мы повернули влево, чтобы обойти ребятишек; кто их знает, сколько они будут топтаться на одном месте...
Дорога вела мимо хутора, всегда казавшегося мне опасным из-за множества собак. Мне не хотелось подходить к нему близко. Обычно я засовывал в карманы и в сумку все, что годилось для защиты от собак. На этот раз трудно было раздобыть что-нибудь подходящее, кроме того, мы шли вдвоем и было стыдно собирать обрызганные грязью палочки и камешки,
У самого хутора я притих. Соня с тревогой спросила, что случилось. Но разве мальчишка признается, что боится собак!
Мы благополучно миновали хутор, я уже было вздохнул с облегчением. Вдруг откуда-то донеслось злое рычание. Оглянувшись, увидели: через забор прыгает лохматая черная собака величиной чуть не с теленка. С испугу мы бросились бежать.
Нам казалось, что бежим быстро, но скоро мы услыхали за собой угрожающий вой разъяренного пса. Тогда я, тяжело дыша, остановился и выставил перед собой палку, словно штык. Остановился не от храбрости, а просто не мог больше бежать: захватило дыхание и начало колоть в боку.
В первое мгновение собака от неожиданности отскочила как ужаленная. Но потом, разглядев, что нападающий— всего только мальчонка, бросилась вперед и схватила мою палку зубами.
Ну, я пропал... Вообще деревенские собаки не очень свирепы, но здесь не деревня, а хутор, так что эта наверняка разорвет на мне одежду и вцепится в икры.Внезапно собака, как бы от удивления, отпустила палку. Я был поражен не менее ее. Моя маленькая по-. друга за это время могла спокойно уйти, но она вернулась обратно.
Ловко, как лопатками, сгребала она руками комья холодной грязи и бросала в напавшего на меня пса. Мы начали шаг за шагом отходить: она обстреливала собаку, а я колол...
После нескольких новых попыток напасть на нас свирепый зверь вынужден был отступить, и мы, усталые, опустились на кучу камней на обочине дороги. Дул бодрящий весенний ветер, мы чувствовали себя героями и победителями.
Потом не спеша пошли дальше. Справа от нас медленно стали разгораться облака, и казалось — с них до самой земли свисает красная бахрома.Впереди возвышался высокий черный холм, и неизвестно, почему нам обоим пришло на ум, что там мы найдем цветы — целые охапки пахучих, чудесных цветов...
Вдруг Соня вытащила из своей сумочки исписанный листок. Она сунула его мне в руку и, отвернувшись, пробормотала:
— Читай.
Это был стишок, маленький стишок о солнце, жаворонках и цветах. Он мне очень понравился, и я с удивлением прочитал под ним подпись:
«Соня Платонова».
— Ну, это...—Девочка зарделась, глаза ее поблескивали. — Ну, это... я сама написала... Зинаида Ивановна говорит... чтобы я училась... пробовала писать... когда вырасту... смогу писать стихи... Я, мол, это умею... у меня способности...
Я был смущен и удивленно смотрел на нее. Мне вдруг стало радостно и захотелось самому попытаться писать стихи.
Мы не нашли цветов на холме, но нам и без цветов было весело и хотелось кричать от радости. Тут мы заметили, что багровое облако становится все более страшным, будто оно напиталось кровью... Сердца наши
тревожно забились. Когда начали спускаться с холма, вдали вдруг показались клубы дыма и языки пламени.
— Наши горят! — воскликнула Соня и стремглав бросилась вперед, куда, извиваясь, уходила дорога на Голодаево...
Вскоре я обогнал ее. Почти у самого села попались люди из Рогайне, спешившие на помощь голодаевцам. Среди них был и мой отец. Увидев меня, он нахмурился и на бегу крикнул:
— Детям там нечего делать — марш домой! Попробуй-ка ослушаться! Я постоял немного и побрел восвояси, с ужасом глядя, как в Голодаеве бушует пожар.
В понедельник Соня не явилась в школу. Стало известно, что в их селе сгорело много изб и среди них изба, в которой меня осенью поили чаем с малиновым вареньем. Потом узнали, что Соня Платонова мечется в жару и со слезами на глазах говорит, что пожар начался из-за нее...
Батюшка Онуфрий злорадствовал:
— Я предупреждал — плохо будет тому, кто пренебрегает законом божьим! Так оно и вышло!
И несчастные ученики лезли из кожи вон, стараясь наизусть выучить урок, заданный батюшкой Онуфрием: кому хочется, чтобы сгорел его дом!
Во мне бушевала ярость; я строил всевозможные планы, как отомстить батюшке... Где-то я слышал, что если долго смотреть на какого-нибудь человека, то ему можно внушить сделать то, что прикажут. На уроках «закона божьего» я не отрываясь смотрел на батюшку, внушая ему: «Иди и прыгни в реку, иди и прыгни в реку...» Но тут батюшка Онуфрий, заметив мой взгляд, указал на меня остальным ученикам: «Вот берите пример с Букашки! Он лютеранин, а с какой любовью смотрит на православного священника, слугу господа бога!» Эти слова окончательно спутали мои расчеты, все получилось наоборот.
И все же оказалось, что батюшка просчитался. Скоро распространился слух, будто Зинаида Ивановна пожаловалась инспектору на то, что отец Онуфрий доводит детей до сумасшествия. Первый раз я услышал об этом от Ивана Ивановича во время ужина; он радовался:
наконец на попа наденут узду! Но Марина Ефремовна сердито прервала мужа: молчал бы лучше, богу не нравятся такие слова. Иван Иванович равнодушно ответил, что, если бог не помог царю разбить японцев, то чего вообще от него ожидать! Марина Ефремовна рассердилась не на шутку: сомневаться во всемогуществе бога — его дело, но, если такие речи услышит батюшка Онуфрий, пощады не жди. Иван Иванович был вынужден замолчать, потому что батюшка Онуфрий в самом деле мог его уволить из школы.
Всю неделю я был вне себя и даже не опустошил своего тощего мешочка с провизией. В субботу возвращался домой снова мимо страшного хутора и даже насвистывал, но, видимо, черный зверь был на цепи. Я долго сидел на крутом пригорке — здесь расцвели первые цветы. А что теперь с Соней, приходившей в тот раз сюда искать их? Должно быть, еще лежит больная и шепчет: «Это все из-за моих грехов...»
На память о том дне у меня остался листок с маленьким стишком. Я хотел перечитать его, но не мог: глаза затуманились слезами. Домой я пришел поздно, усталый и мокрый; меня бранили, опасаясь, что я заболею.
Но заболел я позже.
Глава XXXII
Враг остается врагом. — Последние события мрачной зимы. — Надо выдержать!
С Альфонсом Шуманом мы никогда не здоровались, никогда не разговаривали и поглядывали друг на друга только украдкой. Но однажды в субботний день мы никак не могли избежать встречи. После уроков я вместе с Яшей Ходасом и Алешей Зайцевым вышел из Аничкова. Мы любили солнце, жаворонков и молодую ярко-зеленую травку. Радуясь весне, мы то с криками носились взад и вперед по дороге, то присаживались отдохнуть. Скоро нас догнали еще трое; среди них был и Альфонс Шуман. Он впервые шел из школы пешком, и мое сердце вдруг застучало сильнее. Но я не собирался бежать от него — подумаешь,кто он такой? И мой голос зазвучал еще звонче.
Всю эту неделю я прожил в Аничкове и не знал, что бурная речка Чогаровка унесла ветхий мостик в. Двину. Через речку была переброшена узкая доска, которая пружинила под ногами. К тому же в прошлую ночь прошел сильный дождь, вода поднялась, и через один конец доски все время перекатывались пенистые волны.
У всех душа ушла в пятки. Альфонс первый смущенно пробормотал, что у него кружится голова и он не может пройти по доске. Не лучше ли сделать крюк? Вон в той деревеньке должен быть мост... Мы согласились и повернули вправо.
Но мой маленький друг Яша Ходас пристыдил нас, назвал маменькиными сынками и трусами. Он ловко перебежал по доске на другой берег и тем же путем вернулся обратно.
И тут первый раз в своей жизни Альфонс выдумал довольно остроумную штуку: если уж переходить, то нужно обеспечить себя от всяких неожиданностей. Свяжем вместе все пояски и, когда будем переходить речку по доске, обвяжем один конец вокруг себя. Мы согласились. Ребята предложили Альфонсу пройти первому как изобретателю. Но он был необычайно вежлив и уступчив:
— Нет, ребята, я совсем не такой выскочка, как некоторые обо мне говорят. Лучше я буду среди последних.
Я невольно усмехнулся про себя:
«Этот франт опять врет! Ждет, чтобы на ту сторону перебралось побольше ребят и чтобы все они держали привязь, когда он будет переходить».
Первым перебежал без всяких привязей Яша Ходас, за ним пошли по доске Петер и Арвид Зильвестры. Вскоре мы с Альфонсом остались вдвоем. Я уже подошел было к самой воде, но Альфонс оттолкнул меня, заявив, что хочет использовать свои права изобретателя.
Доска гнулась, качалась, но все-таки Альфонс счастливо перебрался на другой берег. Мальчики привязали к концу связанных поясков камень и перебросили мне — наступила моя очередь.
Я перешел бы благополучно — я и сегодня это утвёр-ждаю,— но, когда собирался шагнуть на доску, в голове мелькнула тревожная мысль: «Конец привязи держит Альфонс». Сделав первый шаг, я остановился, захотелось
крикнуть, чтобы ее взял кто-нибудь другой. В последний момент осекся: неужели он будет таким негодяем? — и смело двинулся вперед.Несколько раз покачнулся, но голова кружилась меньше, чем предполагал. Я уже приближался к берегу и был совершенно уверен, что пройду хорошо.
Вдруг я зашатался. Могу биться об заклад, что привязь потянули; могу биться об заклад, что от первого рывка я все-таки не свалился бы с перекладины. Но, когда я ловил руками воздух, пытаясь сохранить равновесие, меня чуть заметно потянули вторично, и я бултыхнулся в речку.
В моем спасении участвовали все — кто как мог. Альфонс также, упершись ногами в землю, пыхтя и кряхтя, тащил меня. А у меня в голове молотком стучало: «Никогда не доверяйся врагу!»
Разумеется, никто ничего не заметил; возможно, никто не представлял себе, что человек может нарочно топить другого. Я выкарабкался на берег и вместе со всеми подтрунивал над собой: да разве Букашка может утонуть? Но неотступная мысль сверлила мозг: «Никогда не доверяйся врагу!»
Зильвестры сделали большой крюк и проводили меня до самого дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56