Недорого сайт Wodolei.ru
Ко мне вернулась бодрость, и я повеселел.
Дома меня наставляли: приедешь в Витебск, по сторонам не зевай, а то далеко ли до белы — подбежит какой-нибудь жулик и вырвет узелок из рук. Но как не восхищаться гладкой мостовой, красивыми двух- и трехэтажными домами! Вначале я только шагал вперед, жадно вбирая городские впечатления Особенно великолепным показался мне мост через Двину. Но вскоре я заметил, что перешел этот мост трижды и вот он снова передо мной! Значит, я заблудился, и мне не добраться до квартиры дяди, если у кого-нибудь не спросить дороги. Но как это сделать?
Теперь, много лет спустя, кажется странным: ну что тут особенного? Но гогда я был робким деревенским парнишкой, с тонким голоском и боязлигым взглядом.Наконец, набравшись храбрости, спросил у пожилой женщины, несшей корзинку с хлебом. Она принялась объяснять: «Сначала иди прямо, затей направо, потом снова направо, и потом будет трактир — ну, слева, а потом церковь —вот этак прямо, потом полицейский участок, от него за угол, через улицу, затем опять направо ..»
Я шел, шел и наконец снова — уже в пятый раз! — вышел к Двине. Пришлось вторично спросить. На этот раз у полного господина с зонтиком. Он скороговоркой назвал мне пять или шесть улиц и, дернув головой, ушел... Я обозлился. На углу стоял усач в погонах и с шашкой на боку. Это был городовой. От дяди Дависа я слыхал, что от них нужно держаться подальше. Однако другого выхода не было.
Городовой сначала осмотрел меня с головы до ног, как бы желая выяснить, не намереваюсь ли я украсть Витебск. После этого он подкрутил усы, показал рукой на одну улицу, велел идти по ней до перекрестка, потом спросить еще у кого-нибудь.
Так я пересек весь город и подошел к Смоленскому рынку. Когда понял, что цель путешествия близка, меня охватила усталость, словно я весь день возил телегу с кирпичом. Вдруг какая-то старушка спросила, где тут лавка Кузнецова.
Это меня развеселило: неужели я похож на старожила? Ну да: я уже научился ходить по тротуару, не наскакиваю на людей, как это было утром, усвоил, что надо держаться правой стороны.
Добравшись до дяди Дависа, я как мешок свалился на кровать. В голове еще мелькнуло: «Все-таки Ломоносов не был таким слабым...»
Глава VІ
Деревенский паренек в гимназии. — Первый проступок. — Произношение, как у сапожника.
Мужская гимназия Ивана Романовича Неруша находилась на Гоголевской улице, верстах в полутора от квартиры Каулиней. Двенадцатого августа я поднялся вместе с солнышком и стал собираться. Дядя надо мной посмеивался: что я стану там делать так рано? Полы они сами подметут — обойдутся без меня. Я хоть и по-
нимал, что время раннее, но очень беспокоился: мне все казалось, что часы дяди Дависа испортились. Наконец и дядя сказал: пора идти.
Раз пять прошел взад и вперед мимо длинного бурого здания, но не заметил в нем ни малейших признаков жизни. Я заволновался: может быть, в гимназии есть вторые двери, возле которых народ кишмя кишит? Нажал ручку больших дверей, над которыми висело изображение двуглавого орла, и застыл от ужаса: не открываются!
Кто знает, что бы я сделал, к кому побежал бы за советом... Но мимо проходил седой господин, который, увидев мои тщетные усилия, сказал:
— Хочешь войти, да не можешь? Нажми-ка эту белую костяную пуговку!
Нажал. Внутри раздался резкий звонок. Спустя мгновение дверь тяжело раскрылась, и я покрылся потом: передо мной стоял... сам генерал!
Кто же это, если не генерал! Рукава обшиты желтыми полосками, на голове фуражка с желтым донышком, на сюртуке блестящие пуговицы, а грудь — широкая, как стол.
— Чего тебе? — спросил «генерал» строгим голосом, видя, что я словно примерз к ступеньке.
Я открыл рот и пошевелил губами, но не издал ни звука.
— На экзамены?
Я что-то пробормотал и кивнул головой.
— Рановато, рановато! — «Генерал» посмотрел на меня и добавил: — Ну что с тобой делать! Входи, только не озорничай.
Как позже выяснилось, я принял за генерала швейцара гимназии Петровича.
В большом зале пол блестел как зеркало; это был паркет, о котором я только читал в книгах. Хорошо, что пришел пораньше: не успев сделать и двух шагов, я растянулся во весь рост — так скользко было на этом проклятом паркетном полу. Петрович добродушно рассмеялся и пожал плечами: в самом деле, ему не часто приходилось видеть, таких неуклюжих учеников.
Спустя некоторое время начали собираться нарядные мальчики, которых сопровождали матери в широких шляпах. Забившись в угол, я разглядывал их. Вот появилось несколько мальчиков, одетых попроще, но такой изношенной одежды, как на мне, ни на ком не было.
Затем в зал вошли господа с блестящими пуговицами на сюртуках, и вскоре прозвучал звонок: нас всех развели по классам.Первый экзамен был по русскому языку — диктант. Невысокий человек, с небольшими светлыми, как у хорька, усиками, рассадил нас по отдельным партам с таким суровым видом, словно мы были преступниками. Позже мы узнали, что этот хорек — злой дух гимназии, Исай Исаевич Остроухов, преподаватель русского языка и классный наставник третьего класса.
Исай Исаевич дал каждому большой лист бумаги с номером в правом углу и предупредил: экзаменующийся, которого уличат в списывании или в других незаконных поступках, будет немедленно изгнан из этого помещения и потеряет право поступить в гимназию вообще.
Уже после первых нескольких предложений волнение мое улеглось и страх улетучился: ну, друзья, вам вряд ли удастся найти в диктанте Букашки хоть одну ошибку! С некоторым злорадством я наблюдал, как похожий на Альфонса Шумана толстый мальчик в белом воротничке и галстуке со страдальческим выражением лица морщит лоб, не зная, что писать: «е» или «ять». Зачем он пришел на экзамены, раз ничего не знает? Сидел бы дома!
После перерыва мы написали небольшое сочинение, и на этом первый экзамен кончился. Совсем не страшно! Как на крыльях, полетел я домой, к дяде Давису.С грамматикой на другой день тоже хорошо справился. На третий день был назначен экзамен по географии.
Я спокойно сидел в зале в своем углу. У меня даже не было с собой книги: география меня нисколько не пугала. Вдруг я вытаращил глаза: ко мне подошла мать того толстого мальчика — Жоржа Комарова. Она нагнулась и сунула мне в руку блестящий серебряный полтинник.
На географии, как она узнала из достоверных источников, каждому дадут тянуть один билет с тремя вопроСами, Она просит меня сесть рядом с ее Жоржиком... Если Жоржику попадется неудачный билет, он осторожненько возьмет мой, а мне пододвинет свой.
Ну и покраснел я! Полтинник — это почти два фунта масла; билет от Витебска до Богушевска; и, уж конечно, интересная книга... Ее монета жгла мне руку. Покраснев еще сильнее, я отказался от денег, но обещал помочь Жоржику и потупился — при этом чуть не наткнулся на длинные булавки, которыми к шляпе госпожи Комаровой были приколоты яркие зеленые и желтые перья.
Вышло так, как она говорила.Нас подозвали к столу, на котором было разложено около тридцати билетов. Каждый старался угадать, какой из них счастливый. Взяв билет, я вернулся на свое место. Быстро заглянул в него: ну чего там трудного?
А Жоржик? С выражением отчаяния на лице он дрожащими руками вертел билет. Ага, дело плохо! И я, пододвинув ему свой, подмигнул: торопись, живо! Но это был точь-в-точь второй Альфонс Шуман. Схватив мой билет, Жоржик, так же как и раньше, только таращил глаза. Затем вдруг потянулся за своим первым билетом. ..
— Что там такое? — внезапно загремел голос Исая Исаевича.
Два дня прошло без нарушений и вдруг — вот они, грешники! Как тут не ликовать? Остроухов подскочил к нам.
Два других экзаменатора тоже повернулись в нашу сторону. Один — с безразличным видом, а другой — учитель географии Сергей Николаевич Уральский — посмотрел на нас из-под очков пытливо и грустно:
— В чем дело?
— Нарушение!— откликнулся Исай Исаевич.
Это было сказано внушительно: в чем суть, можно расследовать и через неделю. В первую минуту важно только то, что замечено нарушение.Разумеется, у каждого из нас в руках был свой билет. Как молния промелькнуло в голове: во-первых, главное нападение будет на меня — в поношенной одежде я кажусь в стенах гимназии белой вороной. Во-вто-
рых, защищаться тоже придется мне, так как этот тупица ничего не выдумает.
— Господин учитель, видите ли... видите ли, у него голова болит... и он у меня спрашивал... спрашивал, раз он болен, не отложат ли ему экзамен.
— Врешь! — закричал Остроухое, и глаза его засверкали.— Не знаешь своих вопросов? Он тебе объяснял?
Теперь на чашу весов было брошено все: мое учение, мое будущее. И я бойко заговорил:
— Господин учитель... завяжите мне глаза, и я покажу на карте все города Америки... Господин учитель, я могу ответить все, что нужно для четвертого класса!
— Исай Исаевич! - В это время к нам тихо подошел учитель географии. — В самом деле, может быть, мальчики говорят правду... У вас головкз болит? — спросил он Комарова. Но, когда этот тупица продолжал молчать, он снова обратился к Остроухову: — Если даже шептал что-то — много ли он успел объяснить? Ну зададим им несколько дополнительных вопросов...
— Все должны подчиняться закону! — не желал успокоиться Хорек. — Где же наш высший принцип — дисциплина?
— Послушайте... — Сергей Николаевич взял своего негодующего коллегу под руку и отвел его. Затем он стал что-то нашептывать, что, наверное, не понял и не расслышал никто, за исключением меня, так как мой слух необычайно обострился. — Комаров... у отца прекрасное имение у Невеля... А ведь у нас частная гимназия.
— И здесь должен господствовать дух казенной гимназии!— прошипел Исай Исаевич и отошел к карте.
Я облегченно вздохнул: спасен! Третий учитель у столика равнодушно рассматривал свои ногти.
Ох и терзал же меня Исай Исаевич! Задавал вопросы чуть ли не из всех тридцати билетов. Однако я отвечал ясно и толково.
Наконец вмешался Сергей Николаевич:
— Дорогой коллега, довольно. Мы и так преступили экзаменационные правила: спрашивать лишь по билету.
Все должны подчиняться закону! — не желал успокоиться
Это помогло. Я вышел из класса мокрый от пота, и только тут мои колени подогнулись от страха. Зал плыл передо мной, в голове был туман...
Неуклюжему Жоржику мои неприятности пошли на пользу. Что спрашивать с больного? Много позже я сообразил, что случилось бы, если бы беснующийся Исай Исаевич догадался о действительной нашей вине — об обмене билетами. Ну, Жоржика Комарова спасло бы прекрасное имение отца. Но что было бы со мной, с бедным крестьянским пареньком из Рогайне?!
Об остальных экзаменах нечего много рассказывать. Я больше не совал голову в петлю. На экзамене по французскому языку оба учителя долго смеялись над моими ответами: я выучил наизусть все необходимые слова и грамматические правила, но произношение у меня — как у сапожника, сказали эти двое. Счастье мне опять улыбнулось: на этот раз Исай Исаевич отсутствовал. И в конце концов мои знания по французскому языку оценили на «четыре».
Глава VII
Бурная радость. — Хаим Фейгин не принят... — Маленькая фуражка на большой голове.
Как известно, радость проявляется по-разному. Моя радость была шумной: мне неудержимо хотелось прыгать, кричать и кувыркаться. Будь здесь хоть Заячье болотце, я бы зверски расправился с ивовыми кустами. Или схватил бы прут и хлестал по всем лужам, чтобы вода брызгала в сторону хутора Шуманов. А не то завопил бы так, что Дуксик сразу примчался бы ко мне из дому.
К сожалению, я находился на улицах Витебска, где не принято так выражать свою радость. Я долго стоял у дверей гимназии Неруша, глядя на приколотый к ним большой белый лист с фамилиями принятых в гимназию. Отойдя шагов на двадцать, возвращался и снова читал белый лист, на котором среди прочих имен было напечатано:
«Роберт Залан... принят в III класс...»
Тогда я щелкал пальцами, пристукивал каблуками уходил и снова возвращался... Вдруг в дверях показался похожий на генерала швейцар Петрович:
— Ну что, голубчик, приняли?
— Да, Петрович, посмотрите... Напечатано самыми жирными буквами.
— Молодец! — Петрович усмехнулся в усы. Потом он посмотрел на мой пиджачок и штаны. — Но скажи, пожалуйста, разве твой отец действительно так богат, что решился послать тебя в гимназию?
— Моему отцу ни копейки не придется платить за учение! — гордо сообщил я. — У меня будет стипендия.
— Ага, так ты будешь на попечении дамского комитета...— Швейцар погрустнел —Ну, парень, держись, чтобы не вышло, как с Авференковым!
— А что с ним случилось?
— Учился, учился, пока не помер.
— Э, Петрович, разве у всех одна судьба? — Я был настроен оптимистически.
— Послушай, милок, а как у тебя дела с формой? В такой вот одежонке нельзя учиться... ни в гимназию прийти, ни на улице показаться. Все должны быть в черных брюках и в черных рубашках. Таков закон, голубчик. На рубашке пять белых блестящих пуговиц... не четыре и не шесть, а точно пять... и на манжетах по две — всего девять. Черный ремень с белой пряжкой и с буквами «В.М.Г.Н.» — «Витебская мужская гимназия Неруша». И серое форменное пальто... А фуражка у тебя есть?.. Нет. Приходи-ка под вечер, когда никого не будет, — получишь фуражку... Дашь мне за нее несколько копеек. Она, правда, немного поношенная... но все же настоящая гимназическая фуражка со всеми буквами гимназии Неруша.
Я уже намеревался отправиться домой, когда к дверям гимназии подошла пожилая еврейская чета. Жена впилась глазами в белый лист бумаги; как бы не веря глазам, посмотрела еще раз и тогда, задрожав и съежившись, застонала:
— Нашего Хаима нет...
— Откуда ему быть! — Муж недовольно пожал плечами. — Он же сам сказал: у него по истории четыре.
Этого Хаима, Хаи-ма Фейгина, я знал. Мы вместе сдавали экзамены. Он тоже хотел поступить в третий класс. Как, разве Хаим не принят? Я очень удивился. Мне все время казалось — и я даже завидовал ему, — что он отвечает, как сам учитель. Неужели Хаим не принят?
— Ну где же тут справедливость?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Дома меня наставляли: приедешь в Витебск, по сторонам не зевай, а то далеко ли до белы — подбежит какой-нибудь жулик и вырвет узелок из рук. Но как не восхищаться гладкой мостовой, красивыми двух- и трехэтажными домами! Вначале я только шагал вперед, жадно вбирая городские впечатления Особенно великолепным показался мне мост через Двину. Но вскоре я заметил, что перешел этот мост трижды и вот он снова передо мной! Значит, я заблудился, и мне не добраться до квартиры дяди, если у кого-нибудь не спросить дороги. Но как это сделать?
Теперь, много лет спустя, кажется странным: ну что тут особенного? Но гогда я был робким деревенским парнишкой, с тонким голоском и боязлигым взглядом.Наконец, набравшись храбрости, спросил у пожилой женщины, несшей корзинку с хлебом. Она принялась объяснять: «Сначала иди прямо, затей направо, потом снова направо, и потом будет трактир — ну, слева, а потом церковь —вот этак прямо, потом полицейский участок, от него за угол, через улицу, затем опять направо ..»
Я шел, шел и наконец снова — уже в пятый раз! — вышел к Двине. Пришлось вторично спросить. На этот раз у полного господина с зонтиком. Он скороговоркой назвал мне пять или шесть улиц и, дернув головой, ушел... Я обозлился. На углу стоял усач в погонах и с шашкой на боку. Это был городовой. От дяди Дависа я слыхал, что от них нужно держаться подальше. Однако другого выхода не было.
Городовой сначала осмотрел меня с головы до ног, как бы желая выяснить, не намереваюсь ли я украсть Витебск. После этого он подкрутил усы, показал рукой на одну улицу, велел идти по ней до перекрестка, потом спросить еще у кого-нибудь.
Так я пересек весь город и подошел к Смоленскому рынку. Когда понял, что цель путешествия близка, меня охватила усталость, словно я весь день возил телегу с кирпичом. Вдруг какая-то старушка спросила, где тут лавка Кузнецова.
Это меня развеселило: неужели я похож на старожила? Ну да: я уже научился ходить по тротуару, не наскакиваю на людей, как это было утром, усвоил, что надо держаться правой стороны.
Добравшись до дяди Дависа, я как мешок свалился на кровать. В голове еще мелькнуло: «Все-таки Ломоносов не был таким слабым...»
Глава VІ
Деревенский паренек в гимназии. — Первый проступок. — Произношение, как у сапожника.
Мужская гимназия Ивана Романовича Неруша находилась на Гоголевской улице, верстах в полутора от квартиры Каулиней. Двенадцатого августа я поднялся вместе с солнышком и стал собираться. Дядя надо мной посмеивался: что я стану там делать так рано? Полы они сами подметут — обойдутся без меня. Я хоть и по-
нимал, что время раннее, но очень беспокоился: мне все казалось, что часы дяди Дависа испортились. Наконец и дядя сказал: пора идти.
Раз пять прошел взад и вперед мимо длинного бурого здания, но не заметил в нем ни малейших признаков жизни. Я заволновался: может быть, в гимназии есть вторые двери, возле которых народ кишмя кишит? Нажал ручку больших дверей, над которыми висело изображение двуглавого орла, и застыл от ужаса: не открываются!
Кто знает, что бы я сделал, к кому побежал бы за советом... Но мимо проходил седой господин, который, увидев мои тщетные усилия, сказал:
— Хочешь войти, да не можешь? Нажми-ка эту белую костяную пуговку!
Нажал. Внутри раздался резкий звонок. Спустя мгновение дверь тяжело раскрылась, и я покрылся потом: передо мной стоял... сам генерал!
Кто же это, если не генерал! Рукава обшиты желтыми полосками, на голове фуражка с желтым донышком, на сюртуке блестящие пуговицы, а грудь — широкая, как стол.
— Чего тебе? — спросил «генерал» строгим голосом, видя, что я словно примерз к ступеньке.
Я открыл рот и пошевелил губами, но не издал ни звука.
— На экзамены?
Я что-то пробормотал и кивнул головой.
— Рановато, рановато! — «Генерал» посмотрел на меня и добавил: — Ну что с тобой делать! Входи, только не озорничай.
Как позже выяснилось, я принял за генерала швейцара гимназии Петровича.
В большом зале пол блестел как зеркало; это был паркет, о котором я только читал в книгах. Хорошо, что пришел пораньше: не успев сделать и двух шагов, я растянулся во весь рост — так скользко было на этом проклятом паркетном полу. Петрович добродушно рассмеялся и пожал плечами: в самом деле, ему не часто приходилось видеть, таких неуклюжих учеников.
Спустя некоторое время начали собираться нарядные мальчики, которых сопровождали матери в широких шляпах. Забившись в угол, я разглядывал их. Вот появилось несколько мальчиков, одетых попроще, но такой изношенной одежды, как на мне, ни на ком не было.
Затем в зал вошли господа с блестящими пуговицами на сюртуках, и вскоре прозвучал звонок: нас всех развели по классам.Первый экзамен был по русскому языку — диктант. Невысокий человек, с небольшими светлыми, как у хорька, усиками, рассадил нас по отдельным партам с таким суровым видом, словно мы были преступниками. Позже мы узнали, что этот хорек — злой дух гимназии, Исай Исаевич Остроухов, преподаватель русского языка и классный наставник третьего класса.
Исай Исаевич дал каждому большой лист бумаги с номером в правом углу и предупредил: экзаменующийся, которого уличат в списывании или в других незаконных поступках, будет немедленно изгнан из этого помещения и потеряет право поступить в гимназию вообще.
Уже после первых нескольких предложений волнение мое улеглось и страх улетучился: ну, друзья, вам вряд ли удастся найти в диктанте Букашки хоть одну ошибку! С некоторым злорадством я наблюдал, как похожий на Альфонса Шумана толстый мальчик в белом воротничке и галстуке со страдальческим выражением лица морщит лоб, не зная, что писать: «е» или «ять». Зачем он пришел на экзамены, раз ничего не знает? Сидел бы дома!
После перерыва мы написали небольшое сочинение, и на этом первый экзамен кончился. Совсем не страшно! Как на крыльях, полетел я домой, к дяде Давису.С грамматикой на другой день тоже хорошо справился. На третий день был назначен экзамен по географии.
Я спокойно сидел в зале в своем углу. У меня даже не было с собой книги: география меня нисколько не пугала. Вдруг я вытаращил глаза: ко мне подошла мать того толстого мальчика — Жоржа Комарова. Она нагнулась и сунула мне в руку блестящий серебряный полтинник.
На географии, как она узнала из достоверных источников, каждому дадут тянуть один билет с тремя вопроСами, Она просит меня сесть рядом с ее Жоржиком... Если Жоржику попадется неудачный билет, он осторожненько возьмет мой, а мне пододвинет свой.
Ну и покраснел я! Полтинник — это почти два фунта масла; билет от Витебска до Богушевска; и, уж конечно, интересная книга... Ее монета жгла мне руку. Покраснев еще сильнее, я отказался от денег, но обещал помочь Жоржику и потупился — при этом чуть не наткнулся на длинные булавки, которыми к шляпе госпожи Комаровой были приколоты яркие зеленые и желтые перья.
Вышло так, как она говорила.Нас подозвали к столу, на котором было разложено около тридцати билетов. Каждый старался угадать, какой из них счастливый. Взяв билет, я вернулся на свое место. Быстро заглянул в него: ну чего там трудного?
А Жоржик? С выражением отчаяния на лице он дрожащими руками вертел билет. Ага, дело плохо! И я, пододвинув ему свой, подмигнул: торопись, живо! Но это был точь-в-точь второй Альфонс Шуман. Схватив мой билет, Жоржик, так же как и раньше, только таращил глаза. Затем вдруг потянулся за своим первым билетом. ..
— Что там такое? — внезапно загремел голос Исая Исаевича.
Два дня прошло без нарушений и вдруг — вот они, грешники! Как тут не ликовать? Остроухов подскочил к нам.
Два других экзаменатора тоже повернулись в нашу сторону. Один — с безразличным видом, а другой — учитель географии Сергей Николаевич Уральский — посмотрел на нас из-под очков пытливо и грустно:
— В чем дело?
— Нарушение!— откликнулся Исай Исаевич.
Это было сказано внушительно: в чем суть, можно расследовать и через неделю. В первую минуту важно только то, что замечено нарушение.Разумеется, у каждого из нас в руках был свой билет. Как молния промелькнуло в голове: во-первых, главное нападение будет на меня — в поношенной одежде я кажусь в стенах гимназии белой вороной. Во-вто-
рых, защищаться тоже придется мне, так как этот тупица ничего не выдумает.
— Господин учитель, видите ли... видите ли, у него голова болит... и он у меня спрашивал... спрашивал, раз он болен, не отложат ли ему экзамен.
— Врешь! — закричал Остроухое, и глаза его засверкали.— Не знаешь своих вопросов? Он тебе объяснял?
Теперь на чашу весов было брошено все: мое учение, мое будущее. И я бойко заговорил:
— Господин учитель... завяжите мне глаза, и я покажу на карте все города Америки... Господин учитель, я могу ответить все, что нужно для четвертого класса!
— Исай Исаевич! - В это время к нам тихо подошел учитель географии. — В самом деле, может быть, мальчики говорят правду... У вас головкз болит? — спросил он Комарова. Но, когда этот тупица продолжал молчать, он снова обратился к Остроухову: — Если даже шептал что-то — много ли он успел объяснить? Ну зададим им несколько дополнительных вопросов...
— Все должны подчиняться закону! — не желал успокоиться Хорек. — Где же наш высший принцип — дисциплина?
— Послушайте... — Сергей Николаевич взял своего негодующего коллегу под руку и отвел его. Затем он стал что-то нашептывать, что, наверное, не понял и не расслышал никто, за исключением меня, так как мой слух необычайно обострился. — Комаров... у отца прекрасное имение у Невеля... А ведь у нас частная гимназия.
— И здесь должен господствовать дух казенной гимназии!— прошипел Исай Исаевич и отошел к карте.
Я облегченно вздохнул: спасен! Третий учитель у столика равнодушно рассматривал свои ногти.
Ох и терзал же меня Исай Исаевич! Задавал вопросы чуть ли не из всех тридцати билетов. Однако я отвечал ясно и толково.
Наконец вмешался Сергей Николаевич:
— Дорогой коллега, довольно. Мы и так преступили экзаменационные правила: спрашивать лишь по билету.
Все должны подчиняться закону! — не желал успокоиться
Это помогло. Я вышел из класса мокрый от пота, и только тут мои колени подогнулись от страха. Зал плыл передо мной, в голове был туман...
Неуклюжему Жоржику мои неприятности пошли на пользу. Что спрашивать с больного? Много позже я сообразил, что случилось бы, если бы беснующийся Исай Исаевич догадался о действительной нашей вине — об обмене билетами. Ну, Жоржика Комарова спасло бы прекрасное имение отца. Но что было бы со мной, с бедным крестьянским пареньком из Рогайне?!
Об остальных экзаменах нечего много рассказывать. Я больше не совал голову в петлю. На экзамене по французскому языку оба учителя долго смеялись над моими ответами: я выучил наизусть все необходимые слова и грамматические правила, но произношение у меня — как у сапожника, сказали эти двое. Счастье мне опять улыбнулось: на этот раз Исай Исаевич отсутствовал. И в конце концов мои знания по французскому языку оценили на «четыре».
Глава VII
Бурная радость. — Хаим Фейгин не принят... — Маленькая фуражка на большой голове.
Как известно, радость проявляется по-разному. Моя радость была шумной: мне неудержимо хотелось прыгать, кричать и кувыркаться. Будь здесь хоть Заячье болотце, я бы зверски расправился с ивовыми кустами. Или схватил бы прут и хлестал по всем лужам, чтобы вода брызгала в сторону хутора Шуманов. А не то завопил бы так, что Дуксик сразу примчался бы ко мне из дому.
К сожалению, я находился на улицах Витебска, где не принято так выражать свою радость. Я долго стоял у дверей гимназии Неруша, глядя на приколотый к ним большой белый лист с фамилиями принятых в гимназию. Отойдя шагов на двадцать, возвращался и снова читал белый лист, на котором среди прочих имен было напечатано:
«Роберт Залан... принят в III класс...»
Тогда я щелкал пальцами, пристукивал каблуками уходил и снова возвращался... Вдруг в дверях показался похожий на генерала швейцар Петрович:
— Ну что, голубчик, приняли?
— Да, Петрович, посмотрите... Напечатано самыми жирными буквами.
— Молодец! — Петрович усмехнулся в усы. Потом он посмотрел на мой пиджачок и штаны. — Но скажи, пожалуйста, разве твой отец действительно так богат, что решился послать тебя в гимназию?
— Моему отцу ни копейки не придется платить за учение! — гордо сообщил я. — У меня будет стипендия.
— Ага, так ты будешь на попечении дамского комитета...— Швейцар погрустнел —Ну, парень, держись, чтобы не вышло, как с Авференковым!
— А что с ним случилось?
— Учился, учился, пока не помер.
— Э, Петрович, разве у всех одна судьба? — Я был настроен оптимистически.
— Послушай, милок, а как у тебя дела с формой? В такой вот одежонке нельзя учиться... ни в гимназию прийти, ни на улице показаться. Все должны быть в черных брюках и в черных рубашках. Таков закон, голубчик. На рубашке пять белых блестящих пуговиц... не четыре и не шесть, а точно пять... и на манжетах по две — всего девять. Черный ремень с белой пряжкой и с буквами «В.М.Г.Н.» — «Витебская мужская гимназия Неруша». И серое форменное пальто... А фуражка у тебя есть?.. Нет. Приходи-ка под вечер, когда никого не будет, — получишь фуражку... Дашь мне за нее несколько копеек. Она, правда, немного поношенная... но все же настоящая гимназическая фуражка со всеми буквами гимназии Неруша.
Я уже намеревался отправиться домой, когда к дверям гимназии подошла пожилая еврейская чета. Жена впилась глазами в белый лист бумаги; как бы не веря глазам, посмотрела еще раз и тогда, задрожав и съежившись, застонала:
— Нашего Хаима нет...
— Откуда ему быть! — Муж недовольно пожал плечами. — Он же сам сказал: у него по истории четыре.
Этого Хаима, Хаи-ма Фейгина, я знал. Мы вместе сдавали экзамены. Он тоже хотел поступить в третий класс. Как, разве Хаим не принят? Я очень удивился. Мне все время казалось — и я даже завидовал ему, — что он отвечает, как сам учитель. Неужели Хаим не принят?
— Ну где же тут справедливость?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56