Четверо солдат со сломанными руками, ребрами и размозженными лицами с воем покатились по земле.
– Отодвинуть баллисты в глубь лагеря! – приказал Сагино, подходя к уничтоженной позиции. – По одной! Пусть думают, что их уничтожили!
Кто-то побежал передать приказ на другой угол.
Суминорский обстрел внезапно прекратился. Островитяне торжествующе закричали. Их снаряды снова начали осыпать лагерь. Но это продолжалось недолго.
В бой вступила пехота.
Островитяне решили ударить всеми силами, сразу с трех сторон. Когда развернувшиеся для атаки ряды пехоты заслонили машины, сделав невозможным продолжение обстрела, комендант Сагино распорядился вернуть баллисты на позиции. На тетивы наложили стрелы с саблевидными наконечниками.
– По коням! – приказал Сагино. – Открыть проходы!
Когда шеренги наступающих островитян достигли середины поля, последовал приказ:
– Стрелять!
Раздался свист, словно сотня солдат быстро завертела в воздухе мечами. Стрелы вращались в полете, рассекая воздух сабельными остриями наконечников с силой тонера. Целились так, чтобы стрелы летели на высоте голов и плеч.
Девять посланников смерти с разгону вонзились в гущу наступавших, раскалывая шлемы, врубаясь в шеи, челюсти, лица, ломая древка копий. Смертоносные якоря прорубили в рядах противника кровавые борозды, смешав строй островитян и вынудив их замедлить шаг. Когда обливавшиеся потом солдаты с помощью длинных рычагов снова начали взводить механизмы баллист, зловеще трещавшие под воздействием могучих сил, в бой двинулась конница.
Сагино не терял зря времени, ожидая, пока конники выстроятся стремя к стремени. Едва они вышли из проходов в укреплениях, он тут же бросил их в контратаку. Пустить коней галопом не удавалось – не хватало места, чтобы разогнаться. На всем скаку конники метнули тучу копий и ударили следом за ними.
Пехота и конница соединились у коротких сторон лагеря, волна же наступавших островитян достигла длинной. Еще раз стрелы-якоря собрали свою кровавую жатву, после чего в воздухе замелькали мечи и копья.
Первые островитяне, вскарабкавшиеся на повозки, упали с разбитыми головами и отрубленными руками. Однако со следующей их волной дело пошло не столь легко. Прикрываемые копьями идущих за ними товарищей, нападавшие лезли на повозки, образовывавшие внешнее кольцо обороны лагеря. В дикой тесноте стилеты были полезнее длинных клинков. Короткие мечи суминорских легионеров оказались настоящим благословением, но и морская пехота Кахара V привыкла сражаться в толчее, царившей на палубах захватываемых кораблей.
Суминорцы не уступали. Они сталкивались с островитянами в открытом бою лицом к лицу или поражали их коварными ударами, проталкивая клинки между досками повозок или неожиданно выскакивая из щелей и из-за бортов. На земле, под осями, среди закрепленных неподвижно колес, ногти и зубы оказывались не хуже стальных лезвий.
Комендант Сагино, желая дать пример солдатам, сам ворвался в гущу сражающихся. Кого-то он успел прикончить, потом принял удар в левое плечо, ослабленный наплечником, но завершившийся чувствительным ранением, и наконец, получив в лицо рукоятью меча, свалился между повозками и запутался в соединявших их цепях. Над ним завязалась отчаянная рубка, в итоге которой эту часть укрепления очистили от островитян, и адъютанты поспешно извлекли своего командира из ловушки.
– Не подвергай свою жизнь опасности, господин, право, это ни к чему, – тяжело дыша, проговорил сотник Яно.
– Ты прав. – Сагино дотронулся до разбитой скулы. – Староват я уже стал для этого…
Исход сражения решила конница, которая под натиском атаковавших с обеих сторон островитян пробилась в тыл их главной линии, наступавшей на лагерь с фронта. Пехотинцы, видя позади себя суминорцев, утратили боевой пыл. Они начали спрыгивать с повозок, поворачиваясь лицом к новым противникам. Потом, невольно сосредоточившись в довольно большие группы, они разорвали собственный строй, открыв середину лагеря. Суминорские баллисты возобновили обстрел, усиливая всеобщее замешательство.
Сагино, видя, что происходит, проворно вскарабкался на заваленную телами повозку.
– Расто-о-о!!! – крикнул он что было сил, так что даже жилы выступили на висках. – Бери катапульты!
Сотник Расто – командир конного отряда, оборонявшего северный проход, услышал крик и тут же увлек за собой несколько десятков кавалеристов в атаку на одну из двух батарей катапульт и баллист, в данный момент полностью лишенную какой-либо защиты. Не прошло и минуты, как они в мгновение ока привели в негодность пятнадцать машин и перерезали обслуживавших их солдат.
Островитяне окончательно растерялись. Они обладали столь большим перевесом, что любой удачный маневр мог в корне изменить положение, но оказалось, что, привыкшие к сражениям на забитых людьми палубах, солдаты и офицеры совершенно беспомощны на открытых пространствах. Никто даже не подумал о том, чтобы попытаться окружить конницу и отрезать ей путь отступления к лагерю. Вместо этого они сбились в две беспомощные толпы, являвшиеся отличной мишенью для метательных машин. Паника окончательно овладела войском, когда кто-то из командиров рангом пониже собственноручно бросил несколько сотен пехоты на помощь второй батарее катапульт. Это положило начало всеобщему отступлению.
Расто предпочел больше не рисковать. Суминорцы, удовлетворившись уничтожением одной батареи, беспрепятственно вернулись к лагерю.
– Пусть пятьдесят конников останутся снаружи у каждого прохода, – приказал Сагино. – Сейчас начнется…
Он оказался прав. Едва отступавшие островитяне отошли от уцелевших катапульт, в сторону лагеря тотчас же понеслись полосы дыма. До этого имперцы не прибегали к помощи зажигательных снарядов, чтобы горящие повозки не стали препятствием для атакующих. Теперь подобная щепетильность не требовалась. Десять горшков с горящим маслом разбились внутри лагеря, разбрызгивая во все стороны жидкий огонь.
– Уничтожить катапульты! – крикнул комендант стрелкам возле баллист. – Куда, идиоты? – заорал он на солдат, бежавших с ведрами в руках. – Не водой, пожар только усилится! Горящее масло всплывет наверх! Землей тушить! И песком!
Вскоре две трети защитников лагеря были заняты борьбой с огнем. Час спустя стало ясно, что островитяне не сумеют закидать суминорцев горящими снарядами. Не хватило катапульт…
– Неплохо, – усмехнулся Сагино.
Дымящийся горшок, подлетевший совершенно бесшумно, разбился о край борта повозки, в шаге от коменданта, залив его с ног до головы горящим маслом.
Сагино даже не успел закричать. Сотник Яно молниеносно выхватил меч и, оказывая командиру последнюю услугу, снес ему голову.
– Принимаю командование на себя, – объявил он онемевшим от ужаса адъютантам. Никто не возражал.
Яно подошел к баллистам, чтобы оценить действенность обстрела. Немного постоял позади батареи, наблюдая за работой солдат, тушивших и восстанавливавших контуры укрепления, раз за разом разваливавшиеся под ударами снарядов врага. Как раз сейчас один из ящиков с землей, в который попала тяжелая стрела, с грохотом слетел с вершины баррикады. Трое легионеров кинулись поставить его на место.
Сотник двинулся было вперед, но вместо этого невольно сделал два шага назад… Выпущенная из баллисты могучая стрела пронзила его быстрее, чем успели среагировать нервы. Лишь мгновение спустя Яно ощутил щекотание в груди. Взглянув на свой панцирь, он с удивлением увидел в нагруднике дыру в полтора дюйма. Стрела пробила его слева, на расстоянии в три пальца от грудины.
Сердце уже не билось. Удивленное выражение застыло на лице Яно и так на нем и осталось, когда он мягко погрузился во тьму.
Островитяне снова выстраивались, готовясь к очередному штурму. Видно было, что на этот раз они ударят только с фронта, под прикрытием отрядов пикинеров и копейщиков, защищавших их с флангов и с тыла от конницы противника.
Наступление началось еще до того, как катапульты прекратили обстрел. Сбитые с толку суминорцы беспомощно стояли на месте, не зная, следует ли дальше тушить пожары или же занимать оборонительные позиции. Шло время, а приказа никто не отдавал…
Замешательству положили конец сами островитяне, прервав бомбардировку. Все способные сражаться защитники лагеря начали карабкаться на повозки. Неожиданно метательные машины врага забросали снарядами суминорскую конницу, охранявшую южный проход, сея панику среди лошадей.
Волна пехоты с воплями достигла линии повозок. Обе стороны были уже измотаны, так что первоначальное ожесточение быстро сменилось монотонной рубкой. В таких условиях начало сказываться численное преимущество островитян. Полчаса спустя они захватили весь внешний ряд повозок и постепенно вытесняли защитников со второго. Отчаянные, но все более слабые атаки суминорской конницы не в силах были пробить линию пикинеров. Никто уже не командовал обороной. Она крошилась, ломалась и уступала, словно кость в медленно сжимающихся челюстях бульдога… То, что у суминорцев не было командира, оказалось даже к лучшему, поскольку любой здравомыслящий человек, трезво оценив ситуацию, принял бы решение сложить оружие, особенно учитывая то, что сражение уже перекинулось на третий, последний ряд повозок и в любое мгновение могло превратиться в резню.
Как ни парадоксально, беспомощность обороны дала возможность дождаться помощи. Когда с севера из зарослей появилось шестьсот солдат и моряков капитана Форпарта, в защитников словно вселились новые силы. Однако островитяне, видя, что близкая победа снова ускользает из рук, пришли в бешенство. Они атаковали столь яростно, что изумленные защитники внезапно увидели врагов, врывающихся в середину лагеря…
Однако подобная дерзость была быстро наказана. Люди Форпарта, выстроившись в четыре не слишком ровные, но сомкнутые шеренги, бегом двинулись навстречу островитянам. Две линии пикинеров, охранявших левый фланг и уже основательно потрепанных конницей, не продержались и минуты. Отброшенные назад, они смешались с главными силами, которые, отступив от лагеря, пытались подготовиться к встрече с новым противником.
И опять им не хватило времени, чтобы заново перестроить ряды. Суминорское подкрепление столкнулось с неподготовленной толпой островитян, оттеснило ее от лагеря, погнав в сторону исходных позиций, словно стадо баранов. Десятка полтора солдат противника, отрезанных внутри четырехугольника от повозок, тут же бросили оружие и подняли руки вверх. Причиной катастрофы имперской морской пехоты стало отсутствие опыта сражений на большом пространстве и в развернутых боевых порядках. На глазах остолбеневшего командира островитян капитана Вергена – шестьсот суминорцев прогнали с поля почти две с половиной тысячи его людей, после чего с ходу захватили последнюю батарею метательных машин. Обслуживавшие их солдаты даже не пытались защищаться, бросив катапульты и баллисты, они обратились в бегство. При виде этого паника охватила и остальных островитян. Никто также не пытался защищать и импровизированный лагерь.
– Господин! Их наверняка должно быть больше! – крикнул один из адъютантов, Вергена. – Сейчас они нас окружат!
Командир островитян без единого слова развернул коня. Самым главным теперь было написать убедительный доклад для императора…
Полчаса спустя в лучах закатного солнца капитан Форпарт склонился над останками коменданта Сагино. Вокруг слышались стоны тяжелораненых. Разбитые повозки дымились и были залиты кровью. Легионеры молча стояли вокруг, опустив мечи.
– Приготовьте костер, – приказал Форпарт. – Пусть огонь довершит начатое… Прах мы заберем в Дину.
– В Дину, господин? – удивился один из десятников, по имени Мино Дерго. – Разве мы не станем преследовать врага?
– У нас меньше тысячи способных сражаться, – ответил капитан. – Было бы безумием гнаться за более многочисленным противником, который за ночь, вне всякого сомнения, придет в себя. Мы разбили их и остановили поход на Дину. Этого достаточно.
– Значит, – вздохнул Мино, – ничего не изменилось…
Тагеро, бродячий чародей, торчал у дороги из Деремы в Сахен, на самой границе провинций Каладен и Старый Суминор. Он ждал прохожего, который мог бы дать ему последний шанс. Речь шла о ком-то, обладающим особыми свойствами, о человеке с расщепившейся душой, лучше всего сумасшедшем, считающим себя несколькими людьми сразу. В естестве подобного экземпляра легко бы нашлось место еще для одной личности, для Тагеро. Чародею необходимо было перебраться в новое тело, ибо то, которое он имел с рождения, умирало и ему оставалось уже не слишком много времени. Еще теплилась надежда, что до той поры по дороге пройдет подходящий человек, но Тагеро не мог сам отправиться на поиски. Он попросту не мог покинуть своего места возле тракта.
Причиной тому был кол, на один конец которого был насажен Тагеро, а второй врыт в землю, дабы все вместе служило устрашающим примером. Чародей исполнял эту роль уже два дня и две ночи. Как раз приближалась середина третьего дня, и казненный чувствовал, что еще одной полуденной жары уже не выдержит, в лучшем случае не сможет сохранить ясности мыслей, что, по сути, было одно и то же.
Движение на дороге было не слишком оживленным, и из немногочисленных прохожих мало кто останавливался достаточно надолго для того, чтобы Тагеро мог прощупать его разум. Чародея постепенно охватывал все больший страх. Заклинания, которыми он владел в совершенстве, защищали его от боли, но никакие чары не могли сдержать неумолимо нараставшего обезвоживания организма. Ниже пояса он был уже мертв, начинали усыхать крепко связанные руки. Сердце, которому помогала магия, питало мозг все сильнее загустевавшей кровью. В любой момент он мог потерять сознание.
Он проклинал свою судьбу. Его схватили в корчме, в какой-то захолустной провинциальной дыре, недостойной носить даже самое дурацкое название.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71