И какими бы изысканными и утонченными манерами ни отличались жители Киото, с тремя вещами им пришлось смириться: с бродячими собаками по ночам, с коровьим навозом на улицах по утрам и с воронами после полудня.На обнесенных стеной храмовых угодьях оставалось еще много свободного места. Немало трудов предстояло приложить, чтобы завершить восстановление двадцати или около того зданий, уничтоженных пожаром в ходе смуты, не пощадившей и столицу. Если от главных ворот храма пойти в сторону Четвертой улицы, то можно было увидеть в непосредственной близости от храма дворец наместника Киото, за ним — самурайский квартал, а далее — улицы с домами состоятельных граждан. В северной же части города со времен сёгуната сохранились островки трущоб, а одна узкая улочка всем своим видом по-прежнему вполне оправдывала свое старинное название — именовалась она Ужасной.Детвора высыпала из жалких лачуг на улицу. С сопливыми носами, со ссадинами и сыпью на руках и ногах дети разлетелись по городу, как гигантские насекомые на тощих крыльях.— Идут миссионеры! — кричали дети.— Священники из храма Намбан! И у них здоровенная птичья клетка! — ликовали они.Трое миссионеров, услышав детские возгласы, рассмеялись и замедлили шаг, словно давая друзьям возможность нагнать себя.Храм Намбан, известный в городе как «Миссионерская церковь», был расположен неподалеку, на Четвертой улице. С утра местные жители слышали пение монахов из храма Хонно, а по вечерам кварталы лачуг оглашались колокольным звоном из церкви. Ворота храма Хонно были весьма внушительны, и тамошние монахи расхаживали по улицам с высокомерным видом; миссионеры же не чинились, и местный люд приветствовал их с большой радостью. Увидев ребенка с шишкой или с болячкой на голове, миссионер останавливался и объяснял мальчику, как помочь горю; если кто-нибудь из жителей округи заболевал, священники спешили его навестить. Известно, что никому не следует встревать в спор между мужем и женой, но миссионеры пренебрегали и этим правилом — и сплошь и рядом весьма успешно. Поэтому все считали их людьми добрыми и отзывчивыми.— Они и впрямь заботятся о народе, — говорили люди. — И как знать, может быть, их и вправду послали боги.Постепенно уважительное и даже восторженное отношение к миссионерам становилось повсеместным. Они на деле помогали бедным, больным и бездомным. Церковь устроила даже нечто вроде больницы для бедных и приюта для престарелых. И вдобавок ко всему миссионеры любили детей.Но, встречаясь на улице с буддийскими монахами, те же самые миссионеры отнюдь не проявляли кротости и долготерпения, присущих им в обращении с детьми. Они обменивались такими взглядами, словно были заклятыми врагами. Поэтому миссионеры предпочитали кружной путь по Ужасной улице, лишь бы не проходить мимо храма Хонно. Но сегодня, как, впрочем, и вчера, им волей-неволей пришлось посетить вражеское логово, потому что его избрал своей временной резиденцией князь Нобунага. А это означало, что по соседству с ними поселился самый могущественный человек во всей Японии.Неся в золоченой клетке редкую тропическую птицу, а также коробку с изысканными кушаньями, приготовленными привезенным из Европу поваром, трое миссионеров сейчас поспешали в храм с подарками для Нобунаги.— Миссионеры! Эй, вы, миссионеры!— Что это за птица? Как она называется?— А что у вас в коробке?— Пирог, верно? Угостили бы лучше нас!— Угостите нас!Дети с Ужасной улицы преградили священникам дорогу. Троих миссионеров это, однако же, ничуть не рассердило. Улыбаясь детям и отвечая им на ломаном японском, священники попытались продолжить путь.— Это для князя Нобунаги. Не будьте такими сорванцами. Мы угостим вас пирогами, когда вы придете к нам в церковь. И матерей с собой приведите, — сказал один из священников.Дети понурившись плелись за священниками, другая же ватага, наоборот, возглавляла шествие. В возникшей суматохе один из мальчишек очутился на краю рва и нечаянно свалился туда. Раздался всплеск, словно прыгнула в воду лягушка. Ров был пуст, так что утонуть мальчик никак не мог. Но на дне сохранилась вода, превратившаяся в болото. Мальчик забарахтался, не в силах выбраться наружу. Стены рва были облицованы камнем, так что и взрослый выкарабкался бы оттуда не без труда. Да так порою и бывало: какой-нибудь несчастный пьяница, случалось, падал в ров и, если там оказывалось много дождевой воды, нередко тонул.Поэтому кто-то сразу же известил родителей мальчика. Зеваки со всей Ужасной улицы сбежались ко рву, сюда же примчались, даже не обувшись, отец и мать сорванца. Какое несчастье! Но к тому моменту, когда подоспели родители, мальчик уже был вне опасности. Выглядел он как цветок лотоса, извлеченный из речной тины, и все еще всхлипывал.И он, и двое миссионеров были в грязи с головы до ног. А третий миссионер, бросившийся в ров спасать мальчика, и вовсе походил сейчас на глиняную скульптуру.При виде священников в столь необычном виде дети развеселились. Они принялись смеяться, хлопать в ладоши и кричать:— Миссионер — лягушка!— Рыжая борода вся в грязи!Но родители мальчика сердечно поблагодарили священников и вознесли хвалу их богу, хотя вовсе и не были христианами. Они в ноги поклонились священникам, пролили слезы благодарности и сложили руки в молитве. И по всей толпе, собравшейся надо рвом, прошелестел одобрительный шепоток. Людям понравилось, как повели себя священники.Миссионеры, казалось, ничуть не расстроились из-за того, что зря проделали такой путь, что подарки их не пригодились и что им приходится возвращаться с полдороги. На их взгляд, между Нобунагой и мальчиком из трущоб не существовало никакой разницы. Более того, они осознавали, что молва об этом происшествии разнесется по городу и сослужит их церкви и вере добрую службу и, возможно, будет способствовать обращению в христианство многих новых адептов.— Сотан, видел, что произошло?— Да. На меня это произвело сильное впечатление.— Эта религия вызывает ужас.— Вот именно. Заставляет хорошенько задуматься.Одному из этих миссионеров было лет тридцать, другой выглядел значительно старше. Они были похожи друг на друга и могли оказаться отцом и сыном. Было в них нечто, резко отличавшее их от важных купцов из Сакаи, — их человеческая приязнь и образованность, которые с годами становятся свойством натуры. Тем не менее внешне они ничем не отличались от купцов.Храм Хонно, стоило в нем обосноваться Нобунаге, перестал казаться просто храмом. С вечера двадцать девятого у главных ворот царило сущее столпотворение: носилки и паланкины и бесчисленное множество пеших посетителей. Аудиенции, которые давал сейчас Нобунага, казалось, были исполнены глубокого смысла для всей страны. Да ведь и то сказать: благосклонный взгляд, милостивая улыбка или хотя бы одно словечко из уст князя — и посетитель возвращался домой осчастливленный, ценя это в сто, в тысячу раз больше, чем все драгоценности, ткани, вина и яства, которые он принес повелителю в дар.— Давайте-ка на мгновение прервемся. Кажется, прибыла какая-то важная персона.— Это, должно быть, наместник со своими чиновниками.Наместник Мураи Нагато и его чиновники остановились у главных ворот, почтительно пропуская паланкин, в котором восседал какой-то высокородный господин. Вскоре вслед за паланкином появилось несколько самураев, держа под уздцы породистых рысаков. И вновь — небольшая процессия носилок и паланкинов. Узнав Нагато, самураи, приведшие коней, почтительно поклонились ему, не выпуская из рук поводьев.Как только столпотворение немного умерилось, Нагато со своими людьми проследовал в храм. Убедившись в том, что Нагато уже в храме, двое купцов последовали за ним следом.Естественно, стража у ворот проявляла строжайшую бдительность. Входившие и выходившие люди не привыкли к такому блеску оружия и доспехов в мирное время. Сверкали не только пики и секиры, но и глаза стражников. Стоило человеку навлечь на себя хотя бы малейшее подозрение, и его немедленно останавливали.— Ну-ка, стойте! Куда это вы идете? — обратился один из стражников к двоим купцам.— Меня зовут Сёсицу. Я из Хакаты, — вежливо объяснил старший, почтительно поклонившись стражникам.Поклонился им и младший из купцов:— А меня зовут Сотан. Я тоже из Хакаты.Стражники посмотрели на них с таким недоумением, словно купцы изъяснились по-тарабарски, но их начальник, также стоявший у сторожевого поста, улыбнувшись, велел пропустить купцов в храм.— Пожалуйста, проходите.
Зал Омотэмидо был главным помещением храма, но сейчас подлинный центр переместился во временную резиденцию Нобунаги. В саду за покоями, из которых непрерывно слышался голос князя Оды, журчал ручей, а из домов, расположенных чуть поодаль, с порывами освежающего ветра время от времени доносился звонкий женский смех.Нобунага разговаривал с гонцом от своего третьего сына, Нобутаки, и с Нивой Нагахидэ.— Да, Нагахидэ, это помощь моим старым рукам. Передай ему, что у нас все в порядке. Через пару дней я сам отправлюсь в западные провинции, так что скоро мы свидимся с ним.Войско под командованием Нобутаки и Нивы отплывало в Аву на следующее утро. Гонец прибыл, чтобы сообщить об этом, а также о том, что Токугава Иэясу находится на пути из Осаки в Сакаи.Нобунага посмотрел в окно и, словно бы впервые обратив внимание на цвет неба, сказал мальчику:— Смеркается. Закрой ставни с западной стороны. — И сразу же вслед за этим обратился к Нобутаде: — У тебя в покоях тоже жарко?Нобутада прибыл в столицу чуть раньше отца и расположился неподалеку, в храме Мёкаку. А здесь он пребывал со вчерашнего вечера в предвидении нынешней встречи с отцом, поэтому сейчас чувствовал некоторую усталость. Он уже собирался объявить о том, что уходит, как вдруг Нобунага сказал:— А почему бы нам вдвоем не попить нынче вечером чаю? Два последних вечера у нас было столько гостей, что сейчас нам просто необходим покой. Я приглашу для тебя, конечно, парочку любопытных особ.Нобунага намеревался развлечь сына и, конечно, не стал бы слушать никаких возражений.Если бы Нобутаде было дозволено высказать свое мнение на этот счет, то он сказал бы, что ему всего двадцать пять и к чайной церемонии он относится не столь трепетно, как отец. Особенно же не любил Нобутада мастеров чайной церемонии, предающихся излюбленному искусству даже в дни войны. Ему доставило бы большее удовольствие побыть наедине с отцом, но мастер чайной церемонии непременно окажется третьим лишним. В глубине души он мечтал отправиться на войну как можно быстрее. Он не желал отстать от своего младшего брата, Нобутаки, хотя бы на час.Судя по всему, Нобунага пригласил и Мураи Нагато, причем не как наместника Киото, а как своего личного друга. Но Нагато строго соблюдал дистанцию во взаимоотношениях между князем и приверженцем, предписанную существующим этикетом, поэтому беседа протекала вяло и скованно. А скованность была одним из тех состояний, которые Нобунага ненавидел всей душой. Днем у него было столько дел, столько посетителей и гонцов, столько происходило событий и столько необходимо было принять решений, так что в неофициальной дружеской обстановке он просто не мог выносить официоза. Вот почему, в частности, ему всегда так нравилось общаться с Хидэёси — человеком совершенно раскованным и непринужденным.— Нагато! — приветливо воскликнул Нобунага.— Да, мой господин.— Разве ты не привел с собой сына?— Он прибыл со мной, но он малый неотесанный, поэтому мне пришлось оставить его во дворе.— Подобная предусмотрительность воистину докучлива, — пробормотал Нобунага.Он ведь нарочно пригласил наместника вместе с сыном, чтобы дать этому зануде понять: речь пойдет не о государственных делах, церемониться не придется. Однако он так и не распорядился, чтобы позвали сына Нагато.— А интересно, куда это подевались наши гости из Хакаты? — вдруг спохватился Нобунага.Он встал и пошел в сторону храма, оставив Нобутаду и Нагато наедине друг с другом.Из комнаты оруженосцев донесся голос Бомару. Его старший брат Ранмару, судя по всему, распекал его за что-то. К этому времени все дети Мори Ёсинари уже давно стали взрослыми. Сейчас многие поговаривали, будто Ранмару надеется получить крепость Сакамото, ныне принадлежащую клану Акэти, но бывшую когда-то во владении у его отца. Обсуждалась такая возможность довольно широко, да и самому Нобунаге такое не раз приходило в голову. Поэтому он в последнее время решил отказаться от своего обыкновения держать Ранмару при себе прислужником, что, разумеется, не могло не вызвать всевозможных пересудов, способных повредить доброму имени будущего владельца крепости Сакамото, да и доброму имени самого Нобунаги.— Вы собираетесь выйти в сад? — спросил Ранмару у князя.Нобунага стоял на веранде. Ранмару помчался к нему, чтобы поставить на каменные ступени пару сандалий. Хорошо, конечно, иметь под рукой человека, столь надежного, сметливого и легкого на ногу, подумал Нобунага. Он привык к подобному обхождению за последние десять лет.— Нет, я не пойду в сад. Жарко было сегодня, верно?— Да, настоящее пекло.— А лошади наши здоровы?— Кажется, слегка приуныли.Нобунага посмотрел на небо, пытаясь разглядеть в нем вечернюю звезду и, возможно, размышляя об отдаленных западных провинциях. Ранмару следил за стоящим к нему вполоборота князем. Вслед за отцом вышел и Нобутада, он встал у них за спиной, но и по тому, как Ранмару смотрел на своего повелителя, было видно, что он позабыл о том, что младший князь вообще существует на свете. Выглядело это почему-то так, словно Ранмару прощался со своим господином. Если бы душа и ум Ранмару обладали большей способностью к самопознанию, он, несомненно, удивился бы собственному предчувствию, как и тому, что при взгляде на князя у него по коже побежали мурашки. Это происходило почти в то самое время, когда Акэти Мицухидэ прибыл на Оиносаку.Постепенно двор храма окутала рукотворная тьма: повалил дым из больших кухонных печей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174