Вынужденное одиночество… однообразная жизнь больного… никаких развлечений… никаких выпивок… никакой игры… отсутствие всего, что он любит и чем живет… Вряд ли он забудет свои обязательства перед виновником всего этого! Мало кто мог бы забыть, а в особенности он… Нет, нет!
Он улыбнулся, покачал головой и, подперев рукой подбородок, задумался и снова улыбнулся. Немного погодя он встал и позвонил.
– Этот мистер Сквирс… заходил он сюда? – спросил Ральф.
– Заходил вчера вечером. Он здесь остался, когда я пошел домой,ответил Ньюмен.
– Знаю, болван. Разве мне это неизвестно? – раздражительно сказал Ральф. – Был он здесь с тех пор? Приходил сегодня утром?
– Нет! – рявкнул Ньюмен, сильно повысив голос.
– Если он придет, когда меня не будет, – он почти, наверно придет сегодня вечером часам к девяти, – пусть подождет. И если с ним придет еще один человек, а он придет… вероятно, – поправился Ральф, – пусть он тоже подождет.
– Пусть оба подождут? – спросил Ньюмен.
– Да, – ответил Ральф, бросив на него сердитый взгляд. – Помогите мне надеть спенсер и не повторяйте за мной, как попутай..
– Хотел бы я быть попугаем, – хмуро сказал Ньюмен.
– И я бы этого хотел, – отозвался Ральф, натягивая спенсер. – Я бы уже давно свернул вам шею.
Ньюмен не дал никакого ответа на эти любезные слова, но секунду смотрел через плечо Ральфа (в это время он поправлял ему воротник спенсера сзади) с таким видом, будто был весьма расположен ущипнуть его за нос. Встретив взгляд Ральфа, он быстро призвал к порядку свои блуждающие пальцы и потер свой собственный красный нос с энергией, поистине поразительной.
Не уделяя больше внимания эксцентрическому помощнику и ограничившись грозным взглядом и предостережением быть внимательным и не допускать ошибок, Ральф взял шляпу и перчатки и вышел.
По-видимому, у него были весьма необычные и разнообразные связи, ибо делал он весьма странные визиты: иные – в знатные богатые дома, а иные – в бедные домишки, но все они преследовали одну цель: деньги. Лицо Ральфа служило талисманом для привратников и слуг его благоденствующих клиентов и обеспечивало ему свободный доступ, хотя он приходил пешком, тогда как другие, подкатывавшие к дверям в экипажах, встречали отказ. Здесь он был воплощением вкрадчивости и раболепной учтивости: поступь была такой легкой, что ее почти заглушали толстые ковры, голос таким мягким, что его слышал лишь тот, к кому он обращался. Но в домах победнее Ральф был другим человеком: сапоги его скрипели в коридоре, когда он решительно входил; голос был грубым и громким, когда он требовал денег по просроченным счетам; угрозы резки и гневны. С третьей категорией клиентов он снова становился другим человеком. Это были ходатаи по делам с более чем сомнительной репутацией, которые помогали ему при новых сделках или извлекали свеженькую прибыль из старых. С ними Ральф был фамильярен и шутлив, острил на злободневные темы и с особым удовольствием говорил о банкротствах и денежных затруднениях, благоприятствовавших его делам. Короче, трудно было узнать того же самого человека под разными личинами, если бы не объемистый кожаный бумажник, набитый счетами и векселями, который он вытаскивал из кармана в каждом доме, и не однообразное повторение все той же жалобы (менялся только тон и стиль выражений), что все считают его богатым и, возможно, так бы и было, если бы ему платили долги, но что денег назад не получишь, раз они выпущены из рук, – ни основного капитала, ни процентов, – и жить трудно, трудно даже перебиваться со дня на день.
Настал вечер, прежде чем длительное это хождение (прерванное только для скудного обеда в ресторане) закончилось в Пимлико, и Ральф отправился домой через Сент-Джеймс-парк.
Какие-то хитроумные планы теснились в его голове, о чем могли бы свидетельствовать крепко сжатые губы и наморщенный лоб, даже если бы Ральф не оставался равнодушным к окружающим его предметам и зорко смотрел по сторонам. Так глубоко было раздумье Ральфа, что он, человек с нормальным зрением, не заметил какого-то субъекта, который то крался за его спиной, волоча ноги и бесшумно ступая, то опережал его на несколько шагов, то скользил рядом с ним и все время смотрел на него таким зорким взглядом и с такой настойчивостью и вниманием, что казалось, это лице возникло в ярком сноовидении или назойливо глядит на него с какой-нибудь превосходной картины.
В течение некоторого времени небо хмурилось и темнело, и начинающийся ливень заставил Ральфа искать убежища под деревом. Сложив руки, он стоял, прислонившись к стволу, все еще погруженный в мысли, и вдруг, случайно подняв глаза, встретился взглядом с человеком, который, обойдя дерево, испытующе засматривал ему в лицо. Как видно, в эту минуту выражение лица ростовщика напомнило незнакомцу о прошлом, потому что он решился и, подойдя вплотную к Ральфу, назвал себя.
В первый момент Ральф, удивившись, отступил шага на два и окинул его взглядом с ног до головы. Сухощавый, смуглый, истощенный человек, примерно одних лет с ним, сутулый, с очень мрачным лицом, которого отнюдь не красили запавшие от голода и сильно загоревшие щеки и густые черные брови, казавшиеся еще чернее по контрасту с совершенно белыми волосами, одетый в грубый поношенный костюм странного и уродливого покроя, придававший ему вид приниженный и опустившийся, – вот все, что увидел Ральф в первую секунду. Но он взглянул еще раз, и лицо и фигура постепенно пробудили какое-то воспоминание, словно изменялись у него на глазах, уступая место чертам знакомым, пока, наконец, не превратились, как будто благодаря странному оптическому обману, в лицо и фигуру того, кого он знал в течение многих лет, потом забыл и потерял из виду почти столько же лет назад.
Человек понял, что его узнали, и, знаком предложив Ральфу снова вернуться под дерево и не стоять под дождем, которого тот вначале от изумления даже не заметил, заговорил хрипло и тихо.
– Я думаю, мистер Никльби, вряд ли вы меня узнали бы по голосу? – спросил он.
– Да, – сказал Ральф, устремив на него хмурый взгляд. – Хотя есть что-то в нем, что я сейчас припоминаю.
– Должно быть, мало осталось во мне такого, что вы могли бы припомнить по прошествии восьми лет… – заметил тот.
– Вполне достаточно, – небрежно ответил Ральф и отвернулся. – Более чем достаточно.
– Если бы я не совсем признал вас, мистер Никльби, – сказал тот, – этот прием и ваши манеры быстро рассеяли бы мои колебания.
– Вы ждали чего-то другого? – резко спросил Ральф.
– Нет! – сказал человек.
– Вы были правы, – заявил Ральф, – и раз вас это не удивляет, то к чему выражать удивление?
– Мистер Никльби! – решительно сказал человек после короткой паузы, в течение которой он как будто боролся с желанием ответить каким-нибудь упреком. – Согласны вы выслушать несколько слов, которые я хочу вам сказать?
– Я вынужден ждать здесь, пока дождь не утихнет, – сказал Ральф, посмотрев на небо. – Если вы намерены говорить, сэр, я не буду затыкать уши, хотя ваша речь может произвести на меня такое же впечатление, как если бы я их заткнул.
– Когда-то я пользовался вашим доверием… – начал его собеседник.
Ральф посмотрел на него и невольно улыбнулся.
– Да, – сказал тот, – вашим доверием, поскольку вам вообще угодно было дарить его кому бы то ни было.
– А! – подхватил Ральф, скрестив руки. – Это другое дело, совсем другое дело.
– Во имя гуманности не будем играть словами, мистер Никльби.
– Во имя чего? – переспросил Ральф.
– Во имя гуманности, – нахмурившись, повторил тот. – Я голоден и очень нуждаюсь. Если перемена, которую вы должны видеть во мне после такого долгого отсутствия, – должны, раз я, с кем она происходила медленно и постепенно, вижу ее и хорошо знаю, – если эта перемена не вызывает у вас жалости, то знайте, что хлеб – о! не хлеб насущный из молитвы господней, под которым, когда просят о нем в таких городах, как этот, подразумевается добрая половина всех предметов роскоши для богача и ровно столько грубой пищи, сколько нужно для поддержания жизни бедняка, – нет, но корка черствого хлеба недоступна мне сегодня! Пусть хоть это произведет на вас какое-то впечатление, если ничто другое не производит.
– Если это обычная форма, какою вы пользуетесь, когда просите милостыню, сэр, – сказал Ральф, – вы хорошо разучили свою роль! Но если вы прислушаетесь к совету того, кто знает кое-что о жизни и ее обычаях, я бы рекомендовал говорить тише, немного тише, иначе вам грозит опасность и в самом деле умереть с голоду.
С этими словами Ральф крепко сжал правой рукой запястье левой и, слегка наклонив голову набок и опустив подбородок на грудь, повернул к тому, с кем говорил, угрюмое, нахмуренное лицо – поистине лицо человека, которого ничто не может растрогать или смягчить!
– Вчера был мой первый день в Лондоне, – сказал старик, взглянув на свое загрязнившееся в дороге платье и стоптанные башмаки.
– Я думаю, лучше было бы для вас, если бы он был также и последним,отозвался Ральф.
– Эти два дня я искал вас там, где, казалось мне, больше всего вероятности было вас найти, – более смиренным тоном продолжал тот, – и, наконец, я увидел вас здесь, когда уже почти потерял надежду встретиться с вами, мистер Никльби.
Казалось, он ждал ответа, но, так как Ральф никакого ответа не дал, он снова заговорил:
– Я самый несчастный и жалкий отверженный. Мне под шестьдесят, а у меня ничего нет – и я беспомощен, как шестилетний ребенок.
– Мне тоже шестьдесят лет, – сказал Ральф, а у меня есть все – и я не беспомощен. Работайте. Не произносите пышных театральных тирад о хлебе, но зарабатывайте его.
– Как? – вскричал тот. – Где? Укажите мне средство. Вы мне предоставите его?
– Однажды я это сделал, – спокойно ответил Ральф. – Вряд ли имеет смысл спрашивать, сделаю ли я это еще раз.
– Двадцать лет, если не больше, – продолжал тот приглушенным голосом,прошло с тех пор, как мы с вами разошлись. Вы это помните? Я потребовал, свою долю барыша от сделки, которую для вас устроил, и так как я настаивал, вы добились моего ареста за старую непогашенную ссуду в десять фунтов и сколько-то шиллингов, включая пятьдесят процентов с суммы займа.
– Припоминаю что-то в этом роде, – небрежно ответил Ральф. – И что же?
– Мы из-за этого не разошлись, – продолжал тот,я подчинился, будучи за решеткой и под замком, а так как вы не были тогда богачом, каким стали теперь, вы рады были принять обратно клерка, который не слишком щепетилен и кое-что знает о вашем ремесле.
– Вы просили и молили, и я согласился, – возразил Ральф. – Это было милостью с моей стороны. Быть может, вы были мне нужны… Не помню. Полагаю, что так, иначе вы просили бы тщетно. Вы были полезны: не слишком честны, не слишком разборчивы, не слишком чисты на руку или чистосердечны, но полезны.
– Полезен! Еще бы! – воскликнул тот. – Слушайте: вы унижали меня и угнетали, но я верно вам служил вплоть до того времени, хоть вы и обращались со мной, как с собакой. Так ли это?
Ральф ничего не ответил.
– Так ли это? – повторил тот.
– Вам платили жалованье, – сказал Ральф, – а вы исполняли свои обязанности. Мы были в расчете и могли объявить, что мы квиты.
– Тогда, но не после, – возразил тот.
– Разумеется, не после, и даже и не тогда, потому что, как вы сами только что сказали, вы были должны мне деньги и остаетесь моим должником,ответил Ральф.
– Это еще не все! – с жаром продолжал тот. – Это еще не все! Заметьте! Я не забыл той старой раны, можете мне поверить! Отчасти памятуя о ней, а отчасти в надежде заработать когда-нибудь на этой затее, я воспользовался моим положением у вас и обрел тайную власть над вами, и вы отдали бы половину своего состояния, чтобы узнать секрет, но узнать его вы могли только от меня. Я ушел от вас, если помните, много времени спустя и за какое-то мелкое мошенничество которое подлежало суду, но было пустяком по сравнению с тем, что ежедневно проделываете в пределах закона вы, ростовщики, был приговорен к семи годам каторги. Я вернулся таким, каким вы меня видите. А теперь, мистер Никльби, – продолжал он с сознанием своей власти, странно соединявшимся со смирением, – какую помощь и поддержку окажете вы мне, говоря яснеет сколько дадите отступного? Мои претензии не очень велики, но я должен жить, а чтобы жить, я должен есть и пить. На вашей стороне деньги, на моей – голод и жажда. Покупка может обойтись вам дешево.
– Это все? – спросил Ральф, смотря на своего со» беседника все тем же неподвижным взглядом и шевеля одними пбами.
– От вас зависит, мистер Никльби, все это иди не все, – последовал ответ.
– Так слушайте же, мистер… не знаю, какой фамилией вас называть,начал Ральф.
– Прежней моей, если вам угодно.
– Так слушайте, мистер Брукер, – сказал Ральф самым резким тоном, – и не рассчитывайте добиться от меня других речей. Слушайте, сэр! Я вас знаю с давних пор иак законченного негодяя, но мужества у вас никогда не было, а тяжелая работа, быть может с кандалами на ногах, и еда похуже, чем в те времена, когда я вас «унижал» и «угнетал», притупили ваш ум, иначе вы не стали бы занимать меня такими сказками. У вас власть надо мной! Храните свою тайну или разгласите ее, как вам угодно…
– Этого я сделать не могу, – перебил Брукер. – Эта мне ни к чему бы не послужило.
– Да? – сказал Ральф. – Послужит так же, как и ваше теперешнее появление, ручаюсь вам. Буду говорить с вами напрямик: я человек осторожный и дела свои знаю досконально. Я знаю свет, и свет меня знает. Что бы вы ни подсмотрели, ни подслушали и ни увидели, когда служили мне, свет это знает и даже преувеличивает. Вы не можете сообщить ничего такого, что бы его удивило, разве что в похвалу мне или к чести моей, а тогда он отвергнет вас, как лжеца. И, однако, я не нахожу, чтобы дела мои шли туго или клиенты были слишком разборчивы. Как раз напротив. То один, то другой ежедневно поносит меня или мне угрожает, – сказал Ральф, – но все идет по-старому, и я не становлюсь беднее.
– Я не поношу и не угрожаю, – возразил тот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131