Сюжет пьесы был в высшей степени интересен. Неизвестно было, в каком веке, среди какого народа и в какой стране он развертывается, и, быть может, благодаря этому он был еще восхитительнее, так как, за неимением предварительных сведений, никто не мог догадаться, что из всего этого получится.
Некий изгнанник что-то и где-то совершил с большим успехом и вернулся домой с триумфом, встреченный приветственными кликами и звуками скрипок, вернулся, дабы приветствовать свою жену – леди с мужским складом ума, очень много говорившую о костях своего отца, которые, по-видимому, остались непогребенными, то ли по своеобразной причуде самого старого джентльмена, то ли вследствие предосудительной небрежности его родственников – это осталось невыясненным. Жена изгнанника находилась в каких-то отношениях с патриархом, жившим очень далеко в замке, а этот патриарх был отцом многих из действующих лиц, но он хорошенько не знал, кого именно, и не был уверен, своих ли детей воспитал у себя в замке, или не своих. Он склонился к последнему и, находясь в замешательстве, развлек себя банкетом, во время коего некто в плаще сказал: «Берегись!» – но ни один человек (кроме зрителей) не знал, что этот некто и был сам изгнанник, который явился сюда по невыясненным причинам, но, может быть, с целью стащить ложки.
Были также приятные маленькие сюрпризы в виде любовных диалогов между удрученным пленником и мисс Сневелличчи и между комическим воином и мисс Бравасса; кроме того, у мистера Ленвила было несколько очень трагических сцен в темноте во время его кровожадных экспедиций, потерпевших неудачу благодаря ловкости и смелости комического воина (который подслушивал все, что говорилось на протяжении всей пьесы) и неустрашимости мисс Сневелличчи, которая облачилась в трико и в таком виде отправилась в темницу к своему пленному возлюбленному, неся корзиночку с закусками и потайной фонарь. Наконец обнаружилось, что патриарх и был тем самым человеком, который так неуважительно обошелся с костями тестя изгнанника, и по этой причине жена изгнанника отправилась в замок патриарха, чтобы убить его, и пробралась в темную комнату, где после долгих блужданий в потемках все сцепились друг с другом и вдобавок принимали одного за другого, что вызвало величайшее смятение, а также пистолетные выстрелы, смертоубийство и появление факелов. После этого вперед выступил патриарх и, заметив с многозначительным видом, что теперь он знает все о своих детях и сообщит им это, когда они вернутся, заявил, что не может быть более благоприятного случая для сочетания браком молодых людей. Затем он соединил их руки, с полного согласия неутомимого пажа, который (будучи, кроме этих троих, единственным оставшимся в живых) указал своей шапочкой на облака, а правой рукой на землю, тем самым призывая благословение и давая знак опускать занавес, что и было сделано при дружных рукоплесканиях.
– Ну, как по-вашему? – осведомился мистер Крамльс, когда Николас снова прошел на сцену.
Мистер Крамльс был очень красен и разгорячен, потому что эти изгнанники – отчаянные люди, когда дело доходит до крика.
– По-моему, великолепно, – ответил Николас. – В особенности мисс Сневелличчи была необычайно хороша.
– Это гений! – сказал мистер Крамльс. – Эта девушка – настоящий гений! Кстати, я подумываю о том, чтобы поставить вашу пьесу в ее заказанный вечер.
– Когда? – переспросил Николас.
– В ее вечер, заранее заказанный. В ее бенефис, когда ее друзья и патроны заказывают спектакль, – пояснил мистер Крамльс.
– А, понимаю, – отозвался Николас.
– Видите ли, – сказал мистер Крамльс, – в такой день пьеса несомненно пройдет, и если даже она не будет пользоваться тем успехом, на какой мы рассчитываем, то, знаете ли, мы ничем не рискуем.
– То есть вы, – поправил Николас.
– Я и сказал – я, – возразил мистер Крамльс. – В понедельник на будущей неделе. Что вы на это скажете? Пьесу вы сделаете задолго до этого и, конечно, успеете разучить роль любовника.
– Не могу сказать, что «задолго до этого», – ответил Николас, – но к тому времени я, пожалуй, берусь приготовиться.
– Прекрасно, – продолжал мистер Крамльс. – Итак, будем считать вопрос решенным. Теперь я хочу просить вас еще кое о чем. В таких случаях проводится маленькая… как бы это выразиться… маленькая кампания по сбору голосов.
– Вероятно, среди патронов? – осведомился Николае.
– Среди патронов. Но у Сневелличчи было столько бенефисов в этом году, что она нуждается в приманке. У нее был бенефис, когда умерла ее свекровь, и еще бенефис, когда умер ее дядя; у миссис Крамльс и у меня были бенефисы в день рождения феномена, в годовщину нашей свадьбы и по случаю других такого же рода событий, так что, собственно говоря, хороший бенефис связан с некоторыми трудностями. Мистер Джонсон, не согласитесь ли вы помочь бедной девушке? – сказал Крамльс, присаживаясь на барабан, взяв большую понюшку табаку и пристально поглядев в лицо своему собеседнику.
– Что вы имеете в виду? – спросил Николас.
– Как вы думаете, не можете ли вы уделить завтра утром полчасика, чтобы зайти вместе с ней к двум-трем патронам? – вкрадчивым голосом прошептал директор.
– Знаете ли… – сказал Николас с видом явно протестующим, – мне бы этого не хотелось!
– Феномен будет ее сопровождать, – сказал мистер Крамльс. – Когда мне это предложили, я тотчас разрешил феномену пойти. Ровно ничего неприличного в этом нет: мисс Сневелличчи – воплощение чести, сэр. Это принесло бы существенную пользу: джентльмен из Лондона… автор новой пьесы… актер, выступающий в новой пьесе… первое появление на подмостках – это дало бы нам великолепный бенефис, мистер Джонсон!
– Мне очень грустно омрачать надежды кого бы то ни было, и в особенности леди, – ответил Николас, – но право же, я бы хотел решительно отказаться от участил в кампании!
– Что сказал мистер Джонсон, Винсент? – раздался голос над самым его ухом.
Оглянувшись, он увидел, что за его спиной стоят миссис Крамльс и сама мисс Сневелличчи.
– У него есть возражения, дорогая моя, – ответил мистер Крамльс, смотря на Николаса.
– Возражения! – воскликнула миссис Крамльс. – Возможно ли это?
– О, надеюсь, что нет! – вскричала мисс Сневеллпччи. – Конечно, вы не столь жестоки. О боже мой! О, я… подумать только, сколько надежд я возлагала на вас!
– Мистер Джонсон не станет упорствовать, дорогая моя, – сказала миссис Крамльс. – Будьте о нем лучшего мнения и не думайте этого. Галантность, человечность, все лучшие чувства, свойственные его натуре, должны оказать поддержку этому замечательному начинанию.
– Которое растрогало даже директора, – улыбаясь, сказал мистер Крамльс.
– И жену директора, – добавила миссис Крамльс привычным трагическим тоном. – Полно, полно, вы смягчитесь, знаю, что смягчитесь.
– Не в моей натуре, – сказал Николас, тронутый этими мольбами,противиться каким бы то ни было просьбам, разве что с ними связано что-нибудь дурное; а кроме гордости, я не нахожу ничего, что бы мешало мне это сделать! Я здесь никого не знаю, и меня никто не знает. Пусть будет по-вашему. Я сдаюсь.
Мисс Сневелличчи тотчас залилась румянцем и рассыпалась в выражениях благодарности; на этот последний товар отнюдь не поскупились также и мистер и миссис Крамльс. Было условлено, что Николас зайдет к ней на квартиру завтра в одиннадцать часов утра, и вскоре после этого они расстались: он – чтобы вернуться домой к своим писаниям, мисс Сневелличчи – переодеться для следующей пьесы, а бескорыстный директор и его жена – подсчитать возможный доход от предстоящего бенефиса, так как, согласно торжественному договору, им надлежало получить две трети всей прибыли.
На следующее утро в назначенный час Николас отправился на квартиру мисс Сневелличчи, находившуюся на улице, именуемой Ломберд-стрит, в доме портного. В маленьком коридорчике сильно пахло утюгом, а дочь портного, открывшая дверь, находилась в том возбужденном состоянии духа, в каком так часто пребывают семьи в день стирки белья.
– Кажется, здесь живет мисс Сневелличчи? – спросил Николас, когда дверь открылась.
Дочь портного ответила утвердительно.
– Не будете ли вы так добрн уведомить ее, что пришел мистер Джонсон? – сказал Николас.
– О, пожалуйста, поднимитесь наверх, – с улыбкой ответила дочь портного.
Николас последовал за молодой леди, и его ввели в маленькую комнату во втором этаже, сообщавшуюся с задней комнатой, где, как предположил он, судя по приглушенному зову чашек и блюдец, мисс Сневелличчи в тот момент завтракала в постели.
– Вам придется подождать, будьте так добры, – сказала дочь портного после недолгого отсутствия, во время которого звон прекратился и уступил место шепоту. – Она скоро выйдет.
С этими словами она подняла штору и (как думала она) отвлекла таким путем внимание мистера Джонсона от комнаты и привлекла его к улице, после чего схватила какие-то вещи, сушившиеся на каминной решетке и имевшие большое сходство с чулками, и убежала.
Так как за окном было не очень много предметов, представляющих интерес, то Николас осмотрел комнату с большим вниманием, чем уделил бы ей при других обстоятельствах. На диване лежала старая гитара, какие-то скомканные ноты и кучка папильоток вместе с кипой афиш и парой грязных белых атласных туфель с большими голубыми розетками. На спинке стула висел еще не дошитый муслиновый передник с карманчиками, украшенными красной лентой, – такие передники носят на сцене горничные, и, следовательно, нигде в другом месте их не увидишь. В одном углу стояли миниатюрные сапожки с отворотами; в сапожках мисс Сневелличчи обычно изображала маленького жокея, а тут же на стуле лежал сверток, имевший подозрительное сходство с короткими штанишками под стать сапожкам.
Но, пожалуй, самым интересным предметом был раскрытый альбом газетных вырезок, красовавшийся среди разбросанных по столу театральных либретто в двенадцатую долю листа. В этот альбом были вклеены всевозможные критические отзывы об игре мисс Сневелличчи, извлеченные из различных провинциальных газет, а также дифирамбы в ее честь, начинавшиеся так:
Пой, бог любви, и почему, ответь,
Талантливая Сневелличчи снизошла на землю?
Чтоб нас пленять, играть, а также петь?
Пой, бог любви, и торопись, тебе я жадно внемлю!»
Помимо этого излияния, здесь было множество лестных намеков, также извлеченных из газет, например: «Из объявления, помещенного на другой странице сегодняшнего номера нашей газеты, мы узнаем, что бенефис очаровательной и высокоталантливой мисс Сневелличчи назначен на среду и по этому случаю ею составлена программа, которая может зажечь восторгом даже сердце мизантропа. Пребывая в уверенности, что наши сограждане не утратили той высокой способности цениnь как дела общеполезные, так и личные достоинства, каковою способностью они издавна одарены столь изумительно, мы предсказываем этой очаровательной актрисе восторженный прием». «Ответы подписчикам. Дж. С. введен в заблуждение, если он полагает, что высокоодаренная и прекрасная мисс Сневелличчи, каждый вечер пленяющая все сердца в нашем изящном и уютном маленьком театре, не является той самой леди, которой недавно сделал честные предложения чрезвычайно богатый молодой джентльмен, проживающий в ста милях от славного города Йорка. У нас есть основания предполагать, что мисс Сневелличчи является той леди, которая играла роль в этой таинственной и романической истории и чье поведение при таких обстоятельствах делает честь ее уму и сердцу не меньше, чем театральные триумфы ее сверкающему гению». Альбом мисс Сневелличчи был заполнен богатой коллекцией таких заметок, как приведенные выше, и пространными программами бенефисов, кончавшимися призывом, напечатанным крупным шрифтом:
«Приходите заблаговременно».
Николас прочел множество этих вырезок и был поглощен подробным и меланхолическим отчетом о ходе событий, которые привели к тому, что мисс Сневелличчи вывихнула себе лодыжку, поскользнувшись на апельсинной корке, брошенной на сцену в Винчестере каким-то чудовищем в образе человека (так сообщала газета), когда сама молодая леди в шляпке, напоминавшей ящик для угля, и в полном выходном костюме впорхнула в комнату, принося тысячу извинений, что заставила его ждать так долго после назначенного часа.
– Но уверяю вас, – сказала мисс Сневелличчи, – моя дорогая Лед, которая живет вместе со мной, так разнемоглась ночью, что я боялась, как бы она не испустила дух в моих объятиях.
– Такая судьба почти достойна зависти, – заявил Николас, – но тем не менее мне очень грустно это слышать.
– Как вы умеете льстить! – сказала мисс Сневелличчи, в большом смущении застегивая перчатку.
– Если лестью называть восхищение вашими чарами и талантами, – возразил Николас, кладя руку на альбом вырезок, – то здесь вы имеете лучшие образцы.
– О жестокое создание, как вы могли читать такие вещи! После этого мне стыдно смотреть вам в лицо, право же стыдно! – воскликнула мисс Сневелличчи, хватая книгу и пряча ее в шкаф. – Какая небрежность со стороны Лед! Как могла она поступить так нехорошо!
– Я думал, вы любезно оставили ее здесь, чтобы я почитал, – сказал Николас. Это и в самом деле казалось правдоподобным.
– Ни за что на свете я бы не хотела, чтобы вы ее видели, – возразила мисс Сневелличчи. – Никогда еще я не была так раздосадована, никогда! Но Лед такое небрежное существо, ей нельзя доверять.
Тут разговор был прерван приходом феномена, который до сей поры скромно оставался в спальне, а теперь появился с большой грацией и легкостью, держа в руке очень маленький зеленый зонтик с широкой бахромой и без ручки. Обменявшись несколькими словами, приличествующими случаю, они вышли на улицу.
Феномен оказался довольно докучливым спутником, ибо сначала у него свалилась правая сандалия, а потом левая, а когда эту беду поправили, обнаружилось, что белые панталончики с одной стороны спускаются ниже, чем с другой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131