«Мистер и миссис Крамльс!» – или какой-нибудь мальчуган забегал вперед посмотреть им в лицо, строгие их физиономии смягчались, ибо они чувствовали, что это – слава.
Мистер Крамльс жил на Сент-Томас-стрит, в доме лоцмана, некоего Бульфа, который мог похвастать корабельного зеленого цвета дверью и того же цвета оконными рамами, а на каминной полке в его гостиной красовался мизинец утопленника рядом с другими диковинками моря п суши. Он мог похвастать также бронзовым дверным кольцом, бронзовой табличкой и бронзовой ручкой звонка, блестящими и сверкающими, а на заднем дворе у него была мачта с флюгером на верхушке.
– Добро пожаловать, – сказала миссис Крамльс, обращаясь к Николасу, когда они вошли в комнату во втором этаже с полукруглыми окнами на улицу.
Николас поклонился в знак признательности и непритворно обрадовался при виде накрытого стола.
– У нас только баранья лопатка с луковым соусом, – сказала миссис Крамльс все тем же загробным голосом, – но каков бы ни был наш обед, мы просим вас откушать с нами.
– Вы очень добры, – ответил Николас, – я воздам ему должное.
– Винсент, – сказала миссис Крамльс, – который час?
– Обеденный час пробил пять минут назад, – отозвался мистер Крамльс.
Миссис Крамльс позвонила в колокольчик.
– Пусть подают баранину и луковый соус. Раба, прислуживавшая жильцам мистера Бульфа, ушла и вскоре вновь появилась с пиршественными яствами. Николас и дитя-феномен сели друг против друга за раскладной стол, а Смайк и юные Крамльсы обедали на диване, служившем кроватью.
– Любят здесь театр? – спросил Николас.
– Нет, – ответил мистер Крамльс. – Отнюдь нет, отнюдь нет.
– Я их жалею, – заметила миссис Крамльс.
– Я тоже, – сказал Николас, – если они не питают никакого пристрастия к театральным увеселениям, устроенным надлежащим образом.
– Не питают ни малейшего, сэр, – отозвался мистер Крамльс. – В прошлом году, в бенефис феномена, когда она сыграла три самые популярные свои роли, а также появилась во вновь созданной ею роли в «Волшебном дикобразе», билетов продали не больше, чем на четыре фунта двенадцать шиллингов.
– Может ли это быть?! – вскричал Николас.
– Да из них – на два фунта в кредит, папаша,сказал феномен.
– Да из них – два фунта в кредит, – повторил мистер Крамльс. – Самой миссис Крамльс случалось играть перед горсточкой зрителей.
– Но они всегда живо откликаются, Винсент, – сказала жена директора.
– Почти все зрители откликаются, если видят хорошую игру… действительно хорошую игру… настоящую, – внушительно ответил мистер Крамльс.
– Вы даете уроки, сударыня? – осведомился Николае.
– Даю, – сказала миссис Крамльс.
– Но, полагаю, здесь учеников нет?
– Были, – сказала миссис Крамльс. – Я принимала Здесь учеников. Я обучала дочь поставщика судового провианта, но потом обнаружилось, что она была не в своем уме, когда в первый раз пришла ко мне. В высшей степени странно, что она пришла при таких обстоятельствах.
Не будучи в этом столь уверен, Николас счел наилучшим промолчать.
– Позвольте-ка, – сказал директор, предавшись послеобеденным размышлениям, – вы бы не хотели сыграть какую-нибудь маленькую приятную роль, имея своим партнером феномена?
– Вы очень любезны, – поспешил ответить Николас, – но, мне кажется, пожалуй, лучше будет, если я сначала сыграю с кем-нибудь, кто одного роста со мной, чтобы я не показался неловким. Быть может, я бы себя чувствовал более непринужденно.
– Правда, – сказал директор. – Может быть, и так. А со временем вы будете в силах играть с феноменом.
– Несомненно, – ответил Николас, от всей души надеясь, что пройдет очень много времени, прежде чем он удостоится этой чести.
– Теперь я вам скажу, что мы сделаем, – сказал мистер Крамльс. – Вы будете разучивать Ромео, когда кончите ту пьесу, – кстати, не забудьте ввести насос и лохани. Джульеттой будет мисс Сневелличчи, старая Граден – кормилицей. Да, так выйдет прекрасно. Вот еще Пират – вы можете заучить Пирата, раз уж вы займетесь ролями, а также Кассио и Джереми Дидлера. Вы их без труда одолеете: одна роль очень помогает другой. Вот они – и реплики и все прочее.
Торопливо дав эти общие указания, мистер Крамльс сунул в трепещущие руки Николаса несколько маленьких книжек и, приказав старшему сыну проводить его и показать, где можно снять помещение, пожал ему руку и пожелал спокойной ночи.
В Портсмуте нет недостатка в комфортабельно меблированных комнатах, нетрудно найти и такие, которые доступны человеку с весьма скудными средствами; но первые были слишком хороши, а последние слишком плохи, и они обошли столько домов и ушли такими неудовлетворенными, что Николас начал всерьез подумывать, как бы не пришлось ему все-таки просить разрешения провести эту ночь в театре.
Впрочем, в конце концов они наткнулись на две маленькие комнатки в третьем этаже (со второго этажа туда вела наружная лестница) у владельца табачнон лавки на Коммон-Хард, грязной улице, идущей к пристани. Их и снял Николас, радуясь, что к нему не обратились с требованием уплатить за неделю вперед.
– Ну вот, кладите здесь наши вещи, Смайк, – сказал он. проводив юного Крамльса вниз. – Странное случилось с нами происшествие, и только небу известно, чем оно кончится. Но я устал от событий этих трех дней и хочу отложить размышления до завтра, если удастся.
Глава XXIV,
О великолепном спектакле, заказанном для мисс Сневелличчи, и о первом появлении Николаса на сцене

На следующее утро Николас встал рано; однако он едва начал одеваться, когда на лестнице послышались шаги, и вскоре его приветствовали голоса мистера Фолера, пантомимиста, и мистера Ленвила, трагика.
– Вы дома? – орал мистер Фолер.
– Эй! Хо! Дома? – восклицал басом мистер Ленвил.
«Черт бы их побрал! – подумал Николас. – Должно быть, они пришли завтракать».
– Подождите минутку, сейчас я открою дверь. – Джентльмены просили его не спешить и, чтобы скоротать время, принялись фехтовать тросточками на крохотной лестничной площадке, к невыразимому смятению всех нижних жильцов.
– Входите! – сказал Николас, закончив свой туалет. – Ради всех чертей, не поднимайте такой шум за дверью.
– Удивительно уютная маленькая ложа, – сказал мистер Ленвил, входя в первую комнату и предварительно сняв шляпу, дабы иметь возможность войти. – Чертовски уютная.
– Для человека хоть сколько-нибудь привередливого она была бы чуточку слишком уютной, – сказал Николас. – Хотя это несомненно большое удобство – доставать, не вставая со стула, все, что угодно, с потолка, с пола и из любого угла комнаты, но такими преимуществами можно пользоваться только в помещении крайне ограниченных размеров.
– Здесь вполне достаточно места для холостяка, – возразил мистер Ленвил. – Кстати, это мне напомнило… моя жена, мистер Джонсон… надеюсь, она получит хорошую роль в этой вашей пьесе.
– Вчера вечером я просмотрел французский текст, – сказал Николас. – Мне кажется, роль очень хороша.
– А для меня что вы думаете сделать, старина? – осведомился мистер Ленвил, потыкав тростью в разгорающийся огонь, а затем вытерев трость полой сюртука.Что-нибудь такое грубое и ворчливое?
– Вы выгоняете из дому жену с ребенком, – сообщил Николас, – и в припадке бешенства и ревности закалываете в кабинете своего старшего сына.
– Да неужели! – воскликнул мистер Ленвил. – Вот это здорово!
– Затем, – сказал Николас, – вас терзают угрызения совести вплоть до последнего акта, и тогда вы решаете покончить с собой. Но как раз в тот момент, когда вы приставляете пистолет к голове, часы бьют… десять…
– Понимаю! – закричал Ленвил. – Очень хорошо!
– Вы замираете, – продолжал Николас. – Вы припоминаете, что еще в младенчестве слышали, как часы били десять. Пистолет падает из вашей руки… Вы обессилены… Вы разражаетесь рыданиями и становитесь добродетельным и примерным человеком.
– Превосходно! – сказал мистер Ленвил. – Эга картина выигрышная, очень выигрышная. Опустите занавес в такой трогательный момент – и успех будет потрясающий.
– А для меня есть что-нибудь хорошее? – с беспокойством спросил мистер Фолер.
– Позвольте-ка припомнить… – сказал Николас.Вы играете роль верного и преданного слуги, вас выгоняют из дому вместе с вашей хозяйкой и ее ребенком.
– Вечно я в паре с этим проклятым феноменом! – вздохнул мистер Фолер. – И, не правда ли, мы идем в убогое жилище, где я не хочу получать никакого жалованья и говорю чувствительные слова?
– Мм… да, – ответил Николас, – так получается по ходу пьесы.
– Мне, знаете ли, нужен какой-нибудь танец, – сказал мистер Фолер. – Вам все равно придется ввести танец для феномена, так что лучше вам сделать pas de deux и сберечь время.
– Нет ничего легче, – сказал мистер Ленвил, увидев, что молодой драматург смутился.
– Честное слово, я не знаю, как это сделать, – заявил Николас.
– Да ведь это же ясно! – возразил мистер Ленвил. – Черт подери, разве не ясно, как это сделать! Вы меня изумляете. У вас налицо несчастная леди, маленький ребенок и преданный слуга в убогом жилище, понимаете? Так вот слушайте. Несчастная леди опускается в кресло и прячет лицо в носовой платок. «Почему ты плачешь, мама? – говорит ребенок. – Не плачь, мама, а то я тоже заплачу». – «И я!» – говорит верный слуга, растирая себе глаза рукавом. «Что нам делать, чтобы подбодрить тебя, дорогая мама?» – говорит дитя. «Да, что нам делать?» – говорит верный слуга. «О Пьер! – говорит несчастная леди. – Как бы я хотела избавиться от этих мучительных мыслей!» – «Постарайтесь, сударыня, – говорит верный слуга, – приободритесь, сударыня, отвлекитесь». – «Да,говорит леди, – да, я хочу научиться страдать мужественно. Вы помните тот танец, который в дни более счастливые вы, верный мой друг, исполняли с этим милым ангелом? Он неизменно действовал успокоительно на мою душу. О, дайте мне увидеть его еще раз, пока я жива!» Ну вот, «пока я жива» – сигнал оркестру, и они пускаются в пляс. Это как раз то, что нужно, не правда ли, Томми?
– Совершенно верно. – ответил мистер Фолер. – Несчастная леди падает в обморок по окончании танца, живая картина и занавес.
Извлекая пользу из этих и других уроков, являвшихся результатом личного опыта обоих актеров, Николас охотно угостил их наилучшим завтраком, какой только мог предложить, и, наконец, избавившись от них, приступил к работе, не без удовольствия убедившись, что она значительно легче, чем он предполагал. Он усердно трудился весь день и не покидал своей комнаты до самого вечера, а затем отправился в театр, куда Смайк ушел до него, чтобы «представлять» вместе с другим джентльменом всеобщее восстание.
Здесь все люди так изменились, что он едва мог их узнать. Фальшивые волосы, фальшивый цвет лица, фальшивые икры, фальшивые мускулы – люди превратились в новые существа. Мистер Ленвил был полным сил воином грандиозных размеров; мистер Крамльс, с пышной черной шевелюрой, затеняющей его широкую физиономию, – шотландским изгнанником с величественной осанкой; один из старых джентльменов – тюремщиком, а другой – почтенным патриархом; комический поселянин – доблестным воином, не лишенным искры юмора; оба юных Крамльса-принцами, а несчастный влюбленный – отчаявшимся пленником. Все было уже приготовлено для роскошного банкета в третьем акте, а именно: две картонные вазы, тарелка с сухарями, черная бутылка и бутылочка из-под уксуса; короче говоря, все было готово и поистине великолепно.
Николас стоял спиной к занавесу, то созерцая декорация первой сцены, изображающие готическую арку фута на два ниже мистера Крамльса, который должен был, пройдя под этой аркой, совершить свой первый выход, то прислушиваясь к двум-трем зрителям, которые щелкали орехи на галерке и рассуждали, есть ли еще кто-нибудь, кроме них, и театре, когда к нему запросто обратился сам директор.
– Были сегодня в зале? – спросил мистер Крамльс.
– Нет, – ответил Николас, – еще нет. Но я собираюсь смотреть представление.
– Билеты шли недурно, – сказал мистер Крамльс, – четыре передних места в середине и целая ложа.
– Вот как! – сказал Николас. – Должно быть, для семьи?
– Да, – ответил мистер Крамльс. – Это очень трогательно. Там шестеро детей, и они приходят только в том случае, если играет феномен.
Трудно было кому-нибудь – кто бы он ни был – посетить театр в тот вечер, когда бы феномен не играл, поскольку он ежевечерне исполнял по меньшей мере одну, а нередко две или три роли; но Николас, щадя отцовские чувства, не стал упоминать об этом пустячном обстоятельстве, и мистер Крамльс продолжал говорить, не встретив возражений.
– Шестеро! – сказал этот джентльмен. – Папа и мама – восемь, тетка – девять, гувернантка – десять, дедушка и бабушка – двенадцать. Потом еще лакей, который стоит за дверью с мешком апельсинов и кувшином воды, настоенной на сухарях, и бесплатно смотрит спектакль через окошечко в двери ложи. И за всех одна гинея – им выгодно брать ложу.
– Удивляюсь, зачем вы пускаете столько народу, – заметил Николас.
– Ничего не поделаешь, – отозвался мистер Крамльс, – так принято в провинции. Если детей шестеро, то приходят шестеро взрослых, чтобы держать их на коленях. В семейной ложе всегда помещается двойное количество. Дайте звонок оркестру, Граден.
Эта незаменимая леди выполнила приказ, и вскоре можно было услышать, как настраивают три скрипки. Эта процедура растянулась на столько времени, на сколько предположительно могло хватить терпения у публики; конец ей положил второй звонок, являвшийся сигналом начинать всерьез, после чего оркестр заиграл всевозможные популярные мелодии с неожиданными вариациями.
Если Николас был поражен переменой к лучшему, происшедшей с джентльменами, то превращения леди оказались еще более изумительными. Когда из уютного уголка директорской ложи он узрел мисс Сневелличчи в ослепительно-белом муслине с золотой каймой, и миссис Крамльс во всем величии жены изгнанника, и мисс Бравасса во всей прелести наперсницы мисс Сневелличчи, и мисс Бельвони в белом шелковом костюме пажа, исполнявшего свой долг всюду и клявшегося жить и умереть на службе у всех и каждого, он едва мог сдержать свой восторг, выразившийся в громких аплодисментах и глубочайшем внимании к происходящему на сцене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131