На нем был ярко расцвеченный халат, жилет и турецкие шаровары того же рисунка, розовый шелковый шейный платок и ярко-зеленые туфли, а вокруг талии обвита очень длинная часовая цепочка. Вдобавок у него были бакенбарды и усы, выкрашенные черной краской и элегантно завитые.
– Черт возьми, уж не хотите ли вы сказать, что я вам нужен? А, черт возьми? – сказал этот джентльмен, хлопая по плечу Ральфа.
– Еще нет, – саркастически отозвался Ральф.
– Ха-ха! Черт возьми! – воскликнул джентльмен и, повернувшись на каблуках, чтобы посмеяться с большой грацией, очутился лицом к лицу с Кэт Никльби, стоявшей тут же.
– Моя племянница, – сказал Ральф.
– Вспоминаю! – сказал джентльмен; стукнув себя по носу согнутым пальцем, словно в наказание за свою забывчивость. – Черт возьми, вспоминаю, зачем вы пришли. Пройдите сюда, Никльби. Дорогая моя, не угодно ли вам следовать за мной? Ха-ха! Все они следуют за мной,Никльби. Всегда следовали, черт возьми, всегда!
Дав таким образом волю своему игривому воображению, джентльмен повел их на третий этаж в гостиную, меблированную, пожалуй, с не меньшей элегантностью, чем апартаменты внизу; наличие серебряного кофейника, яичной скорлупы и неубранного, фарфорового прибора на одну персону, казалось, возвещало о том, что джентльмен только что позавтракал.
– Садитесь, дорогая моя, – сказал джентльмен, сначала смутив мисс Никльби пристальным взглядом, а затем осклабившись в восторге от такого успеха. – Задохнешься, пока поднимешься в эту проклятую комнату наверху. Эти дьявольские гостиные под самой крышей… Боюсь, что придется переехать, Никльби.
– Я бы непременно переехал, – сказал Ральф, хмуро осматриваясь вокруг.
– Какой вы чертовски странный человек, Никльби! – сказал джентльмен.Самый чертовский, самый лукавый, самый чудаковатый старый чеканщик золота и серебра, какого мне приходилось видеть, черт возьми!
Сделав такой комплимент Ральфу, джентльмен позвонил и стал таращить глаза на мисс Никльби, пока не явился слуга, после чего он отвел взгляд и приказал, чтобы слуга попросил свою хозяйку прийти немедленно; затем он принялся за прежнее и не отводил глаз, пока не явилась мадам Манталини.
Портниха была полной особой, нарядно одетой и довольно миловидной, но значительно старше, чем джентльмен в шароварах, за которого она вышла замуж с полгода назад. Первоначально фамилия джентльмена была Мантль, но с помощью легкого изменения ее превратили в Манталини: леди справедливо полагала, что английское наименование нанесет серьезный ущерб делу. Женился он благодаря своим бакенбардам. На этот капитал он до сей поры жил благородным образом не один год и недавно его увеличил терпеливым отращиванием усов, которые сулили ему в будущем приятную независимость. В настоящее время его участие в фирме выражалось в трате денег, а когда таковых не хватало, то в поездках к мистеру Ральфу Никльби, чтобы добиться учета – за проценты – векселей заказчиков.
– Жизнь моя, – сказал мистер Манталини, – как дьявольски долго ты не приходила!
– Любовь моя, я даже не знала, что мистер Никльби здесь, – сказала мадам Манталини.
– В таком случае, душа моя, каким же вдвойне дьявольским негодяем должен быть этот лакей, – заметил мистер Манталини.
– Дорогой мой, – сказала мадам, – это целиком твоя вина.
– Моя вина, радость моего сердца?
– Разумеется, милый мой, – заявила леди. – Чего же можно ждать, раз ты не исправляешь этого человека?
– Не исправляю этого человека, восторг души моей?!
– Да! Я уверена, что ему необходимо сделать внушение, – сказала мадам, надувая губки.
– В таком случае, не огорчайся, – сказал мистер Манталини, – его будут стегать хлыстом, пока он не начнет чертовски вопить.
Дав такое обещание, мистер Манталини поцеловал мадам Манталини, а по окончании этой сцены мадам Манталини шутливо дернула за ухо мистера Манталини, после чего они приступили к делу.
– Итак, сударыня, – начал Ральф, который взирал на все это с таким презрением, какое мало кто может выразить взглядом, – вот моя племянница.
– Вот как, мистер Никльби! – отозвалась мадам Манталини, обозревая Кэт с головы до ног и с ног до головы. – Вы умеете говорить по-французски, дитя?
– Да, мадам, – отвечала Кэт, не смея поднять глаза, ибо она чувствовала, что на нее устремлен взгляд противного челевека в халате.
– Как француженка? – спросил супруг.
Мисс Никльби ничего не ответила на этот вопрос и повернулась спиной к вопрошавшему, как бы готовясь отвечать на то, о чем пожелает осведомиться его жена.
– Мы постоянно держим в нашем заведении двадцать молодых женщин,сказала мадам.
– В самом деле, сударыня? – робко отозвалась Кэт.
– Да, и есть среди них чертовски красивые, – сказал хозяин.
– Манталини! – грозно воскликнула его жена.
– Идол души моей! – сказал Манталини.
– Ты хочешь разбить мне сердце?
– Не хочу, даже за двадцать тысяч полушарий, населенных… населенных… населенных маленькими балеринами, – в поэтическом стиле ответил Манталини.
– Но ты разобьешь, если и впредь будешь говорить в таком духе, – сказала его жена. – Что подумает мистер Никльби, слушая тебя?
– О, ничего, сударыня, ничего! – отозвался Ральф. – Я знаю и его любезную натуру и вашу… Пустые словечки, придающие особый вкус вашему повседневному общению… ссоры влюбленных, увеличивающие сладость тех семейных радостей, какие обещают столь долго длиться… Вот и все, вот и все. – Если бы железная дверь могла поссориться со своими петлями и приняла твердое решение открываться с медлительным упорством и стереть их в порошок, она издала бы более приятный звук, чем грубый и язвительный голос Ральфа, когда он произнес эти слова. Даже мистер Манталини ощутил его воздействие и, испуганно оглянувшись, воскликнул:
– Какое дьявольски ужасное карканье!
– Будьте добры не обращать внимание на то, что говорит мистер Манталини, – заметила его жена, повернувшись к Кэт.
– Я и не обращаю, сударыня, – спокойно и презрительно сказала Кэт.
– Мистер Манталини ровно ничего не знает об этих молодых женщинах,продолжала мадам, глядя на своего супруга, но говоря с Кэт. – Если он и видел кого-нибудь из них, то, должно быть, встретил их на улице, когда они шли на работу или с работы, но не здесь. Он даже никогда не бывал в той комнате. Я этого не разрешаю. Сколько часов в день привыкли вы работать?
– Я еще совсем не привыкла к работе, сударыня, – тихим голосом ответила Кэт.
– Тем лучше будет она работать теперь, – сказал Ральф, вставляя слово, дабы это признание не повредило переговорам.
– Надеюсь, – отозвалась мадам Манталини. – У нас рабочие часы с девяти до девяти, а когда заказов очень много, то еще дополнительная работа, за которую я назначаю особую плату.
Кэт поклонилась, давая понять, что она слышала и удовлетворена.
– Что касается еды, – продолжала мадам Манталини, – то есть обеда и чая, то вы будете получать их здесь. Я бы сказала, что жалованья вам будет назначено от пяти до семи шиллингов в неделю, но я не могу дать никаких обязательств, пока не увижу, что вы умеете делать.
Кэт снова поклонилась.
– Если вы согласны, – сказала мадам Манталини, – то лучше начинайте в понедельник, ровно в девять часов утра, а старшая мастерица мисс Нэг получит к тому времени указания испытать вас сначала на какой-нибудь легкой работе. Еще что-нибудь, мистер Никльби?
– Больше ничего, сударыня, – ответил Ральф, вставая.
– В таком случае, полагаю, мы кончили, – сказала леди.
Придя к этому выводу, она бросила взгляд на дверь, словно желая уйти, но тем не менее колебалась, как будто ей не хотелось предоставить одному мистеру Манталини честь проводить их вниз. Ральф вывел ее из затруднения, немедленно распрощавшись. Мадам Манталини много раз любезно осведомилась, почему он их никогда не навещает, а мистер Манталини с великим красноречием предавал анафеме лестницу, следуя за ними вниз в надежде заставить Кэт оглянуться, однако надежде этой суждено было остаться несбывшейся.
– Ну вот! – сказал Ральф, когда они вышли на улицу. – Теперь вы пристроены.
Кэт хотела опять благодарить его, но он оборвал ее.
– У меня была мысль устроить вашу мать в каком-нибудь красивом уголке в деревне, – сказал он (он имел право выдвигать кандидатов для помещения в некоторые богадельни на границе Корнуэлла и не раз им пользовался), – но раз вы хотите жить вместе, я должен придумать для нее что-нибудь другое. Есть у нее какие-нибудь деньги?
– Очень мало, – ответила Кэт.
– И малого хватит надолго, если быть бережливым, – сказал Ральф. – Пусть подумает, сколько времени ей удастся жить на них, имея бесплатное помещение. Вы съезжаете с вашей квартиры в субботу?
– Да, вы так приказали нам, дядя.
– Совершенно верно. Пустует дом, принадлежащий мне, куда я могу вас поместить, пока он не сдан внаем, а потом, если больше ничего не подвернется, у меня, может быть, будет другой дом. Там вы будете жить.
– Это далеко отсюда, сэр? – осведомилась Кэт.
– Довольно далеко, – ответил Ральф, – в другом конце города – в Ист-Энде, но в субботу, в пять часов, я пришлю за вами моего клерка, чтобы он вас доставил туда. До свидания. Дорогу вы знаете? Все время прямо.
Холодно пожав руку племяннице, Ральф расстался с ней в начале Риджент-стрит и, сосредоточенно размышляя о способах наживать деньги, свернул в оживленную улицу. Кэт грустно пошла домой, в их квартиру на Стрэнде.
Глава XI,
Ньюмен Ногс водворяет миссис и мисс Никльби в новое их жилище в Сити

У мисс Никльби, возвращавшейся домой, мысли были унылые, что в достаточной мере объяснялось событиями этого дня. Поведение ее дяди вряд ли способствовало тому, чтобы рассеять те опасения и страхи, какие могли у нее возникнуть с самого начала, да и впечатление, произведенное на нее заведением мадам Манталини, отнюдь ие вселяло бодрости. Вот почему много было у нее мрачных предчувствий и забот, когда она с тяжелым сердцем смотрела в будущее, думая о предстоящей работе.
Если утешения матери могли привести ее в более приятное и радостное расположение духа, то для произведения такого эффекта их было предостаточно. К тому времени, как Кэт вернулась домой, славная леди воскресила в памяти два достоверных случая, когда модистки имели значительное состояние, но было ли оно целиком приобретено их трудами, или они обладали капиталом для начала, или же им посчастливилось, и они удачно вышли замуж, она не могла хорошенько припомнить. Впрочем, как она весьма логически заметила, должна же была существовать какая-нибудь молодая особа, которая, не имея ничего на первых порах, все-таки разбогатела, а если признать этот факт, то почему не может достигнуть того же и Кэт? Мисс Ла-Криви, которая была членом маленького совета, отважилась выразить некоторые сомнения относительно возможности для мисс Никльби добиться этого счастливого результата на протяжении обычной человеческой жизни, но славная леди совершенно отвела это возражение, сообщив, что у нее бывают предчувствия – нечто вроде ясновидения, с помощью которого она имела обыкновение разрешать всякий спор с покойным мистером Никльби; чаще чем в девяти случаях из десяти она оставалась неправой.
– Боюсь, что это занятие вредно для здоровья, – сказала мисс Ла-Криви.Помню, мне позировали три молоденькие модистки, когда я только что начала заниматься живописью, и я припоминаю, что все они были очень бледные и хилые.
– О, это отнюдь не общее правило, – заметила миссис Никльби. – Я помню так, как будто это было вчера, что я наняла модистку, которую мне особо рекомендовали, сшить пунцовый плащ – в те времена, когда пунцовые плащи были в моде, и у нее было очень красное лицо, да, очень красное лицо.
– Может быть, она выпивала? – предположила мисс Ла-Криви.
– Вряд ли это могло быть, – возразила миссис Никльби, – но я знаю, – что у нее было очень красное лицо, стало быть ваш довод ничего не стоит.
Таким-то образом и такими вескими доводами отражала достойная матрона малейшее возражение, какое выдвигалось против нового плана, принятого утром. Счастливица миссис Никльби! Достаточно, чтобы проект был новым, и он уже представлялся ее мысленному взору ослепительно ярким и позолоченным, как блестящая игрушка.
Когда с этим вопросом было покончено, Кэт сообщила о предложении дяди относительно пустующего дома, на которое миссис Никльби с такою же готовностью согласилась, сделав характерное для нее замечание, что в погожий вечер приятно будет прогуляться в Вест-Эид и вернуться с дочерью домой; при этом она проявила столь же характерную забывчивость, ибо дождливые вечера и плохая погода бывают чуть ли не каждую неделю в году.
– Мне грустно, право же грустно расставаться с вами, мой добрый друг,сказала Кэт, на которую произвело глубокое впечатление сочувствие бедной миниатюристки.
– Как бы там ни было, но вы от меня не отделаетесь, – ответила мисс Ла-Криви с таким оживлением, на какое только была способна. – Я буду очень часто вас навещать, приходить и узнавать, как вам живется; и если во всем Лондоне или во всем мире нет другого сердца, которое было бы заинтересовано в вашем благополучии, то всегда останется у вас одна маленькая одинокая женщина, которая будет молиться о нем днем и ночью.
С этими словами добрая леди, у которой было такое большое сердце, что его хватило бы на Гога, гения-хранителя Лондона, да и на Магога в придачу, – добрая леди, скроив сначала множество изумительных гримас, которые обеспечили бы ей солидное состояние, если бы она могла перенести их на слоновую кость или холст, уселась в уголок и, как она выражалась, «хорошенько всплакнула».
Но ни слезы, ни разговоры, ни надежды, ни опасения не могли отдалить страшной субботы и Ньюмена Ногса, который точно в назначенный час приковылял к двери и дохнул в замочную скважину парами джина как раз в тот момент, когда часы на соседних церквах договорились между собой относительно времени и пробили пять. Ньюмен дождался последнего удара и затем постучал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131