но послужит ли он вашим целям, во всяком случае на ближайшее время, лучше, чем двадцать человек, которых вы могли бы заполучить при обычных обстоятельствах. Разве подобный вопрос не заслуживает размышлений?
– Заслуживает, – сказал Сквирс, отвечая кивком на кивок Ральфа.
– Прекрасно! – отозвался Ральф. – Разрешите мне сказать вам два слова.
Эти два слова были сказаны наедине. Минуты через две мистер Уэкфорд Сквирс объявил, что мистер Николас Никльби, начиная с этой минуты, окончательно назначен и принят на место первого помощника учителя в Дотбойс-Холле.
– Этим вы обязаны рекомендации вашего дяди, мистер Никльби, – сказал Уэкфорд Сквирс.
Николас, восхищенный удачей, крепко пожал руку дяде и готов был тут же вознести до небес Сквирса.
«Вид у него странный, – думал Николас. – Ну так что же! Странным на вид был Порсон, а также доктор Джонсон. Таковы все книжные черви».
– Мистер Никльби, – сказал Сквирс, – завтра в восемь часов утра отъезжает пассажирская карета. Вы должны явиться сюда на четверть часа раньше, так как мы берем с собой этих мальчуганов.
– Разумеется, сэр, – сказал Николас.
– А за ваш проезд я заплатил, – проворчал Ральф. – Стало быть, вам нужно позаботиться только о том, чтобы одеться потеплее!
Еще один пример великодушия дяди! Николас столь глубоко почувствовал неожиданную его доброту, что с трудом нашел слова благодарности; в сущности, он и половины их еще не нашел, когда они распрощались с владельцем школы и вышли из ворот гостиницы «Голова Сарацина».
– Я буду здесь завтра утром, чтобы отправить ваас в путь, – сказал Ральф. – Не вздумайте пойти на попятный!
– Благодарю вас, сэр, – ответил Николас. – Я никогда не забуду вашей доброты.
– Постарайтесь не забыть, – ответил дядя. – А сейчас ступайте-ка домой и уложите те вещи, какие у вас имеются. Как вы думаете, вы найдете дорогу к Гольдн-скверу?
– Разумеется, – сказал Николас. – Мне ничего не стоит расспросить.
– В таком случае передайте эти бумаги моему клерку, – сказал Ральф, извлекая из кармана маленький сверток, – и скажите ему, чтобы он ждал моего возвращения.
Николас охотно согласился передать сверток и, любезно пожелав всего наилучшего своему достойному дяде, на что добросердечный старый джентльмен ответил ворчанием, отправился в путь выполнять поручение.
Не мешкая, он добрался до Гольдн-сквера. Мистер Ногс, заглянувший на одну-две минуты в трактир, отпирал дверь американским ключом, когда Николас поднялся по ступеням.
– Что это такое? – осведомился Ногс, указывая на сверток.
– Бумаги от моего дяди, – ответил Николас. – А вы будьте так добры подождать, пока он не вернется домой.
– От дяди? – воскликнул Ногс.
– От мистера Никльби, – пояснил Николас.
– Войдите, – сказал Ньюмен.
Не прибавив больше ни слова, он ввел Николаса в коридор, а оттуда в контору-чулан в конце коридора, где подтолкнул его к столу и, взобравшись на свой высокий табурет, уселся, свесив руки по обеим сторонам и глядя пристально на Николаса как бы с наблюдательной вышки.
– Никакого ответа не нужно, – сказал Николас, положив сверток подле него на стол.
Ньюмен ничего не сказал и, сложив руки и вытянув шею, словно желая лучше разглядеть лицо Николаса, продолжал все так же пристально изучать его черты.
– Никакого ответа, – очень громко повторил Николас, полагая, что Ньюмен Ногс глух.
Ньюмен положил руки на колени и, не произнося ни звука, все так же внимательно всматривался в лицо своего собеседника.
Такое поведение совершенно незнакомого человека было столь странно, а наружность его столь своеобразна, что Николас, довольно быстро подмечавший смешные стороны, не мог удержаться от улыбки, когда осведомился, нет ли у мистера Ногса каких-нибудь поручений для него.
Ногс покачал головой и вздохнул, после чего Николас поднялся и, сказав, что не нуждается в отдыхе, пожелал ему всего хорошего.
Со стороны Ньюмена Ногса потребовалось огромное усилие, и никто по сей день не знает, как удалось ему заставить себя задать вопрос, раз он имел дело с человеком совершенно незнакомым; как бы там ни было, по он перевел дух и сказал – сказал громко, ни разу не запнувшись, что, если молодой джентльмен не возражает, ему хотелось бы знать, что намерен для него сделать его дядя.
У Николаса не было решительно никаких возражений – напротив, он как будто обрадовался случаю поговорить на тему, занимавшую его мысли. Итак, он снова уселся и (пылкое его воображение разгоралось, по мере того как он говорил) приступил к пламенному и ослепительному описанию всех тех почестей и преимуществ, какие даст ему назначение в эту ученую обитель Дотбойс-Холл.
– Но что с вами? Вы больны? – воскликнул Николас, внезапно обрывая рассказ, так как его собеседник, принимая разнообразные неуклюжие позы, засунул руки под табурет и затрещал суставами пальцев, как будто ломал себе все кости.
Ньюмен Ногс ничего не ответил и продолжал пожимать плечами и трещать суставами пальцев, все время улыбаясь ужасной улыбкой, и, вытаращив глаза, пристально глядел в пространство самым устрашающим образом.
Сначала Николасу пришло в голову, что с загадочным человеком припадок, но, поразмыслив, он решил, что тот под хмельком, и при таких обстоятельствах счел разумным удалиться немедленно. Распахнув дверь на улицу, он оглянулся. Ньюмен Ногс все еще проделывал те же странные телодвижения, и пальцы трещали громче, чем когда бы то ни было.
Глава V,
Николас отправляется в Йоркшир. О его отъезде и попутчиках и о том, что постигло их в дороге

Если бы слезы, упавшие в чемодан, предохраняли его владельца от печали и злоключений, Николас Никльби начал бы свое путешествие при самых благоприятных предзнаменованиях. Столько нужно было сделать и так мало было времени для этого, столько ласковых слов нужно было сказать, а в сердцах, где они зарождались, столько было горечи, мешавшей говорить, что маленькие приготовления к его отъезду прошли очень грустно. Сколько вещей, которые тревожная заботливость матери и сестры почитала необходимыми для его удобств, Николас уговорил их оставить! Ведь впоследствии они могут пригодиться, или же в случае необходимости их удастся обратить в деньги. Сколько беззлобных разногласий по этому поводу возникало в печальный вечер накануне его отъезда! А так как после каждого незлобивого спора они все приближались к концу несложных приготовлений, то Кэт суетилась все больше и больше и плакала все тише.
Дорожный сундучок был, наконец, уложен, и тогда уселись за ужин, к которому прибавили по этому случаю кое-какие вкусные вещи, а чтобы покрыть расход, Кэт и ее мать притворились, будто пообедали, пока Николаса не было дома. Бедный юноша чуть не подавился, пытаясь принять участие в ужине, и едва не задохнулся, стараясь шутить и заставляя себя невесело смеяться. Так томились они, хотя давно уже надо было идти спать, а потом они обнаружили, что могли бы и раньше дать исход подлинным своим чувствам, ибо при всем желании не в силах были их подавить. И тогда они позволили чувствам одержать верх, и даже в этом было какое-то облегчение.
Николас крепко спал до шести часов утра; ему снился родной дом или то, что прежде было родным домом, это неважно, ибо, благодарение богу, веши, изменившиеся или исчезнувшие, возвращаются к нам во сне такими, какими когда-то были; он проснулся свежим и бодрым, написал карандашом несколько слов на прощанье, так как боялся произнести их вслух, и, положив записку и половину своих скудных сбережений у двери сестры, взвалил на плечи дорожный сундучок и бесшумно спустился вниз.
– Это вы, Ханна? – раздался голос из гостиной мисс Ла-Криви, где виднелся слабый свет свечи.
– Это я, мисс Ла-Криви, – сказал Николас, поставив сундучок и заглядывая в комнату.
– Ах, боже мой! – воскликнула мисс Ла-Криви, вздрогнув и схватившись рукой за свои папильотки. – Вы очень рано встали, мистер Никльби.
– Так же, как и вы, – ответил Николас.
– Изящные искусства поднимают меня с постели, мистер Никльби, – заявила леди. – Я жду света, чтобы осуществить один замысел.
Мисс Ла-Криви встала рано, чтобы нарисовать фантастический нос на миниатюре безобразного мальчугана, предназначенной для посылки в провинцию его бабушке, которая, как надеялись, завещает ему свое состояние, если обнаружит фамильное сходство.
– Чтобы осуществить один замысел, – повторила мисс Ла-Криви. – И вот почему очень удобно жить на такой оживленной улице, как Стрэнд. Если мне нужен нос или глаза для какой-нибудь модели, я просто-напросто выглядываю из окна и жду, пока они мне не попадутся.
– А много нужно времени, чтобы попался нос? – улыбаясь, осведомился Николас.
– Видите ли, это зависит главным образом от формы, – ответила мисс Ла-Криви. – В курносых и римских недостатка нет, а также в приплюснутых всех видов и размеров – когда бывает собрание в Эксетер-Холле; но безупречно орлиные, должна, к сожалению, сказать, встречаются редко, и мы обычно пользуемся ими для военных и для общественных деятелей.
– Вот как! – сказал Николас. – Если я встречу такие носы во время моего путешествия, я постараюсь зарисовать их для вас.
– Неужели вы хотите сказать, что и в самом деле отправляетесь в такой дальний путь, в Йоркшир, в холодную зимнюю пору, мистер Никльби? – спросила мисс Ла-Криви. – Я что-то об этом слыхала вчера вечером.
– Совершенно верно, – ответил Николас. – Приходится, знаете ли, ехать, когда кто-то гонит. Меня гонит нужда, а нужда тоже бывает извозчиком.
– Я очень огорчена, – вот все, что я могу сказать, – поведала мисс Ла-Криви. – Огорчена так же из-за вашей матери и сестры, как и из-за вас. Ваша сестра очень хорошенькая молодая леди, мистер Никльби, и это еще одна причина, почему при ней должен быть человек, который бы ее охранял. Я уговорила ее попозировать мне раза два для витрины у парадной двери. Ах, какая прелестная получится миниатюра!
С этими словами мисс Ла-Криви взяла портрет на слоновой кости, весьма отчетливо пересеченной небесноголубыми жилками, и посмотрела на него с таким самодовольством, что Николас не на шутку ей позавидовал.
– Если вам когда-нибудь представится случай оказать внимание Кэт,сказал Николас, протягивая ей руку, – я думаю, вы это сделаете.
– Можете на меня положиться, – отозвалась добросердечная миниатюристка. – Да благословит вас бог, мистер Никльби, а я желаю вам всего хорошего.
Николас очень мало знал свет, но, догадываясь о его обычаях, подумал, что, если он разок поцелует мисс Ла-Криви, она, быть может, будет не менее дружески расположена к тем, кого он покидал. Поэтому он с шутливой галантностью поцеловал ее раза три-четыре, а мисс Ла-Криви не обнаружила серьезных признаков неудовольствия и, поправив свой желтый тюрбан, заявила только, что никогда не слыхивала о таких вещах и ни за что бы этому не поверила.
Положив столь удовлетворительным образом конец неожиданному свиданию, Николас поспешно вышел из дому. Когда он отыскал человека, который взялся нести его сундучок, было только семь часов, поэтому он шел медленно, слегка опередив носильщика, и, по всей вероятности, далеко не с таким легким сердцем, как носильщик, хотя у того оно не было прикрыто жилетом и, судя по виду других принадлежностей костюма, он несомненно переночевал в конюшне, а позавтракал у водокачки.
Наблюдая с большим любопытством и интересом деятельные приготовления к наступающему дню, которые заметны были на каждой улице и чуть ли не в каждом доме, и раздумывая не без горечи о том, что столько людей всяких сословий и званий могут зарабатывать себе на жизнь в Лондоне, а он в поисках заработка принужден ехать так далеко, – Николас вскоре добрался до «Головы Сарацина», в Сноу-Хилле. Отпустив носильщика и позаботившись о том, чтобы сундучок был благополучно доставлен в контору пассажирских карет, он заглянул в кофейню, отыскивая мистера Сквирса.
Сего ученого джентльмена он застал за завтраком, а на скамейке против него сидели в ряд три маленьких мальчика, упомянутых раньше, и еще два, которые, по счастливой случайности, появились уже после свидания, состоявшегося накануне. Перед мистером Сквирсом стояла маленькая чашка кофе, Гарелка с горячими гренками и холодный ростбиф, но в настоящую минуту он был занят приготовлением завтрака для мальчиков.
– Здесь молока на два пенса, не так ли, любезный? – спросил мистер Сквирс, заглядывая в большую синюю кружку и осторожно наклоняя ее, чтобы хорошенько определить количество жидкости, содержавшейся в ней.
– На два пенса, сэр, – ответил лакей.
– Да, что и говорить, в Лондоне молоко – редкость! – со вздохом сказал мистер Сквирс. – Уильям, долейте-ка эту кружку теплой водой!
– Доверху, сэр? – осведомился лакей. – Да ведь моллко утонет в ней!
– Неважно, – отозвался мистер Сквирс. – Поделом ему, раз оно так дорого стоит. Вы заказали хлеба и масла на троих?
– Сейчас будет подано, сэр.
– Спешить незачем, – сказал Сквирс, – времени сколько угодно. Обуздывайте свои страсти, мальчики, и не волнуйтесь при виде еды.
Произнеся это нравоучение, мистер Сквирс отрезал большой кусок ростбифа и взглянул на Николаса.
– Присаживайтесь, мистер Никльби, – сказал Сквирс. – А мы, как видите, завтракаем.
Николас не видел, чтобы кто-нибудь завтракал, кроме мистера Сквирса; однако он поклонился с надлежащей почтительностью и постарался казаться бодрым.
– О, молоко с водой, не так ли, Уильям? – сказал Сквирс. – Прекрасно. А теперь не забудьте о хлебе и масле.
При этом новом упоминании о хлебе и масле пять мальчиков пришли в волнение и проводили глазами слугу; тем временем мистер Сквирс отведал молока с водой.
– А! – причмокивая, сказал этот джентльмен. – Как вкусно! Мальчики, подумайте о многочисленных нищих и сиротах на улицах, как бы они этому обрадовались. Ужасная штука – голод, не так ли, мистер Никльби?
– Ужасная, сэр, – отозвался Николас.
– Когда я скажу: «Номер первый», – продолжал мистер Сквирс, поставив кружку перед детьми, – мальчик слева, ближайший к окну, может пить;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131