– Нет, нет, жизнь моя.
– Ты любезничал, я все время не спускала с тебя глаз, – сказала мадам.
– Да благословит небо эти маленькие, мигающие, мерцающие глазки! – с каким-то ленивым упоением воскликнул Манталини. – Неужели они все время смотрели на меня? Ах, черт побери!
– И я еще раз повторяю, – продолжала мадам, ты не должен вальсировать ни с кем, кроме своей жены, и я этого не вынесу, Манталини, лучше уж мне сразу принять яд!
– Она не примет яда и не причинит себе ужасной боли, не правда ли? – сказал Манталини, который, судя по изменившемуся голосу, передвинул стул и сел поближе к жене. – Она не примет яда, потому что у нее дьявольски хороший муж, который мог бы жениться на двух графинях и на титулованной вдове…
– На двух графинях? – перебила мадам. – Раньше ты мне говорил об одной!
– На двух! – вскричал Манталини. – На двух дьявольски прекрасных женщинах, настоящих графинях и с огромным состоянием, черт меня побери!
– А почему же ты не женился? – игриво спросила мадам.
– Почему не женился? – отозвался супруг. – А разве я не увидел на утреннем концерте самую дьявольскую маленькую очаровательницу во всем мире? И, пока эта маленькая очаровательница – моя жена, пусть все графини и титулованные вдовы в Англии отправляются…
Мистер Манталини не кончил фразы, а подарил мадам Манталини очень звонкий поцелуй, который мадам Манталини ему вернула, а затем как будто последовали новые поцелуи, сопутствовавшие завтраку.
– А как насчет денег, сокровище моей жизни? – осведомился Манталини, когда эти нежности прекратились. – Сколько у нас наличными?
– Право, очень мало, – ответила мадам.
– Нам нужно побольше! – сказал Манталини. – Мы должны учесть вексель у старого Никльби, чтобы продержаться в тяжелое время, черт меня побери!
– Сейчас тебе больше не понадобится, – вкрадчиво сказала мадам.
– Жизнь и душа моя! – воскликнул супруг. – У Скробса продается лошадь, которую было бы грешно и преступно упустить, – идет просто даром, радость чувств моих!
– Даром! – воскликнула мадам. – Я этому рада.
– Буквально даром, – отозвался Манталини. – Сто гиней наличными – и она наша! Грива и холка, ноги и хвост – все дьявольской красоты! Я буду разъезжать на ней в парке прямо перед каретами отвергнутых графинь. Проклятая старая титулованная вдова упадет в обморок от горя и бешенства, а две другие скажут: «Он женился, он улизнул, это дьявольская штука, все кончено!» Они возненавидят друг друга и пожелают, чтобы вы умерли и были погребены. Ха-ха! Черт побери!
Благоразумие мадам Манталини, если таковое у нее было, не устояло перед этим зрелищем триумфа: позвякав ключами, она заявила, что посмотрит, сколько денег у нее в столе, и, поднявшись для этой цели, распахнула двустворчатую дверь и вошла в комнату, где сидела Кэт.
– Ах, боже мой, дитя мое! – воскликнула мадам Манталини, в изумлении попятившись. – Как вы сюда попали?
– Дитя! – вскричал Манталини, вбегая в комнату. – Как попали… А!.. О!.. Черт побери, как поживаете?
– Я уже давно жду здесь, сударыня, – сказала KэT, обращаясь к мадам Манталини. – Мне кажется, слуга позабыл доложить вам, что я здесь.
– Право же, вы должны обратить внимание на этого человека, – сказала мадам, повернувшись к своему мужу. – Он все забывает.
– Я отвинчу ему нос с его проклятой физиономии за то, что он оставил такое прелестное создание в одиночестве! – сказал супруг.
– Манталини! – вскричала мадам. – Ты забываешься!
– Я никогда не забываю о тебе, душа моя, и никогда не забуду и не могу забыть, – сказал Манталини, целуя руку жены и корча гримасу в сторону мисс Никльби, которая отвернулась.
Умиротворенная этим комплиментом, деловая леди взяла со своего письменного стола какие-то бумаги, которые передала Манталини, принявшему их с великим восторгом, затем она предложила Кэт следовать за нею, и после нескольких неудачных попыток мистера Манталини привлечь внимание молодой особы они вышли, а этот джентльмен, взяв газету, растянулся на диване и задрал ноги.
Мадам Манталини повела Кэт в нижний этаж и по коридору прошла в большую комнату в задней половине дома, где много молодых женщин занимались шитьем, кройкой, переделкой и различными другими процедурами, известными лишь тем, кто постиг искусство создавать модные наряды. Это была душная комната с верхним светом, такая скучная и унылая, какою только может быть комната.
Мадам Манталини громко позвала мисс Нэг; появилась невысокая суетливая разряженная женщина, преисполненная сознанием собственной важности, а все молодые леди, на секунду оторвавшись от работы, обменялись шепотом всевозможными критическими замечаниями о добротности ткани и покрое платья мисс Никльби, о цвете и чертах ее лица и обо всем ее облике с такою же благовоспитанностью, какую можно наблюдать в наилучшем обществе в переполненном бальном зале.
– Мисс Нэг, – сказала мадам Манталини, – вот та молодая особа, о которой я вам говорила.
Мисс Нэг посмотрела на мадам Манталини с почтительной улыбкой, которую ловко превратила в милостивую, предназначенную для Кэт, и сказала, что, разумеется, хотя и очень много хлопот с молодыми девицами, совершенно не приученными к делу, однако она уверена, молодая особа будет стараться по мере сил; благодаря такой уверенности она, мисс Нэг, уже почувствовала к ней интерес.
– Я думаю, что во всяком случае первое время лучше будет для мисс Никльби вместе с вами примерять в ателье платья заказчицам, – сказала мадам Манталини. – Сейчас она еще не может приносить много пользы, а ее наружность…
– …будет прекрасно гармонировать с моей, мадам Манталини! – перебила мисс Нэг. – Совершенно верно, и, конечно, я должна предположить, что вы очень скоро в этом убедитесь: у вас столько вкуса, что, право же, как я часто говорю этим молодым леди, я не знаю, как, когда и где вы могли приобрести все эти знания… гм!.. Мисс Никльби и я – мы как раз под пару, мадам Манталини, только у меня волосы чуть-чуть темнее, чем у мисс Никльби, и… гм!.. мне кажется, у меня нога чуть-чуть меньше. Я уверена, мисс Никльби не обидится на мои слова, когда узнает, что наша семья всегда славилась маленькими ножками с тех пор, как… гм!.. да, я думаю, с тех пор как у нашей семьи вообще появились ноги. Был у меня, мадам Манталини, дядя, который жил в Челтенхеме и имел превосходное дело – табачную лавку… гм!.. у него были очень маленькие ноги, не больше, чем ступни, какие обычно приделывают к деревянным ногам, – самые симметричные ноги, мадам Манталини, какие вы только можете вообразить.
– Вероятно, мисс Нэг, они походили на спеленатые, – сказала мадам.
– Ах, как это на вас похоже! – воскликнула мисс Нэг. – Ха-ха-ха! Спеленатые! О, чудесно! Я часто говорю этим молодым леди: «Должна сказать, и пусть все это знают, что из всех удачных острот, какие мне приходилось слышать, а слыхала я очень много, потому что при жизни моего дорогого брата (я вела у него хозяйство, мисс Никльби) у нас ужинали раз в неделю два-три молодых человека, славившихся в те дни своим остроумием, мадам Манталини,из всех удачных острот, – говорю я этим молодым леди, – какие мне приходилось слышать, остроты мадам Манталини – самые замечательные… гм!.. Они такие легкие, такие саркастические и в то же время такие добродушные (как сказала я мисс Симондс не дальше чем сегодня утром), что, когда, как и каким образом она этому научилась, для меня поистине тайна».
Тут мисс Нэг приумолкла, чтобы перевести дыхание; а пока она молчит, не мешает отметить (не тот факт, что она была необычайно разговорчива и необычайно предана мадам Манталини, ибо этот факт не нуждается в комментариях), что она имела привычку то и дело вставлять в поток речи громкое, пронзительное, отчетливое «гм!», значение и смысл коего толковались ее знакомыми различно. Одни утверждали, что мисс Нэг вводила это восклицание, впадая в преувеличения, когда у нее в голове созревала новая выдумка; другие – что, подыскивая нужное слово, она вставляла «гм!», чтобы выиграть время и воспрепятствовать кому-либо другому вмешаться в разговор. Далее можно указать, что мисс Нэг все еще претендовала на юный возраст, хотя оставила его позади много лет назад, и что она была непостоянна и тщеславна и относилась к категории тех особ, к которым прекрасно подходит правило: доверять вы им можете, пока они у вас на глазах, но и только.
– Вы позаботитесь о том, чтобы мисс Никльби ознакомилась с часами работы и со всем прочим, – сказала мадам Манталини. – Итак, я оставляю ее с вами. Вы не забудете моих распоряжений, мисс Нэг?
Разумеется, мисс Нэг ответила, что забыть какое бы то ни было распоряжение мадам Манталини является невозможным с моральной точки зрения, и, пожелав своим помощницам доброго утра, мадам Манталини выплыла из комнаты.
– Какое она очаровательное создание, не правда ли, мисс Никльби? – сказала мисс Нэг, потирая руки.
– Я ее очень мало видела, – сказала Кэт. – Я еще не могу судить.
– Вы видели мистера Манталини? – осведомилась мисс Нэг.
– Да, его я видела два раза.
– Не правда ли, он – очаровательное создание?
– Право же – на меня он совсем не произвел такого впечатления,ответила Кэт.
– Как, дорогая моя! – вскринала мисс Нэг, воздев руки. – Господи боже мой, где же ваш вкус? Такой красивый, рослый, видный джентльмен, с такими бакенбардами, с такими зубами и волосами… и… гм!.. Да вы меня изумляете!
– Должно быть, я очень глупа, – отозвалась Кэт, снимая шляпку, – но так как мое мнение имеет очень мало значения для него и для кого бы то ни было, я не жалею о том, что составила его, и, кажется, не скоро его изменю.
– Разве вы не находите, что он очень красивый мужчина? – спросила одна из молодых леди.
– Он может быть и красив, хотя бы я с этим не соглашалась, – сказала Кэт.
– И у него прекрасные лошади, не правда ли? – осведомилась другая.
– Очень возможно, но я их никогда не видела, – ответила Кэт.
– Никогда не видели? – вмешалась мисс Нэг. – О! Теперь все ясно! Как можете вы высказывать мнение о джентльмене… гм!.. если вы не видели его, когда он выезжает в своем экипаже?
Столько было суетного – как ни мало знала свет провинциальная девушка – в этом суждении старой портнихи, что Кэт, стремившаяся по многим основаниям переменить тему разговора, не произнесла больше ни слова и оставила мисс Нэг победительницей на поле битвы.
После недолгой паузы, в продолжение коей молодые девушки рассматривали Кэт и молча обменивались результатами своих наблюдений, одна из них предложила ей свою помощь, чтобы снять шаль, и, получив согласие, осведомилась, не считает ли она, что очень неприятно носить черное платье.
– Да, конечно, – с горьким вздохом ответила Кэт.
– Так пылится и так жарко в нем, – продолжала та же особа, оправляя на ней платье.
Кэт могла бы сказать, что траур бывает иногда самой холодной одеждой, в какую могут облечься смертные; что он не только леденит грудь тех, кто его носит, но и простирает свое влияние иа летних друзей, сковывает льдом источники их доброго расположения и ласки и, губя нерасцветшие обещания, которые они когда-то так щедро расточали, не оставляет ничего, кроме сухих и увядших сердец. Мало найдется людей, которые, потеряв друга или родственника, являвшегося их единственной опорой в жизни, не чувствуют глубоко этого леденящего действия черной одежды. Кэт чувствовала его остро и, почувствовав в тот момент, не смогла удержаться от слез.
– Мне очень жаль, что я вас огорчила своими необдуманными словами,сказала ее собеседница. – Я об этом не подумала. Вы носите траур по какому-нибудь близкому родственнику?
– По отцу, – ответила Кэт.
– По какому родственнику, мисс Симондс? – громко переспросила мисс Нэг.
– По отцу, – тихо отозвалась та.
– По отцу? – сказала мисс Нэг, ничуть не понижая голоса. – А! И долго он болел, мисс Симондс?
– Тише, – отозвалась девушка. – Не знаю.
– Несчастье постигло нас внезапно, – сказала Кэт, отворачиваясь, – иначе я при таких обстоятельствах, как сейчас, быть может перенесла бы его лучше.
У присутствующих в комнате, как всегда при появлении новой «молодой особы», возникло желание узнать, кто такая Кэт и решительно все о ней; но, хотя это желание весьма естественно могло усилиться благодаря наружности и волнению Кэт, сознания, что расспросы причинят ей боль, оказалось достаточно, чтобы подавить это любопытство. И мисс Нэг, считая в настоящий момент безнадежной всякую попытку извлечь еще какие-нибудь сведения, неохотно призвала к молчанию и предложила приступить к работе.
Все трудились молча до половины второго, а затем на кухне была подана жареная баранья нога с жареным картофелем. Когда обед был кончен и молодые леди в виде дополнительного развлечения вымыли руки, снова началась работа и снова протекала в молчании, пока стук карет, грохотавших по улицам, и громкие двойные удары в двери не возвестили, что более счастливые члены общества в свою очередь приступили к повседневным завятиям.
Один из таких двойных ударов в дверь мадам Манталини дал знать о прибытии экипажа некоей знатной леди – или, вернее, богатой, ибо бывает иногда разница между богатством и знатностью, – которая приехала вместе с дочерью примерить давно заказанные придворные туалеты; и обслуживать их была послана Кэт в сопровождении мисс Нэг и, разумеется, под командой мадам Манталини.
Роль Кэт в этой церемонии была довольно скромной: ее обязанности ограничивались тем, что она должна была держать различные принадлежности туалета, пока они не понадобятся мисс Нэг для примерки, и изредка завязать тесемку или застегнуть крючок. Она могла не без оснований считать себя защищенной от дерзкого обращения и злобы, но случилось так, что в тот день и леди и дочь ее были в дурном расположении духа, и бедная девушка стала жертвой их оскорблений. Она неуклюжа, руки у нее холодные, грязные, шершавые, она ничего не умеет делать; они удивляются, как может мадам Манталини держать у себя таких людей; требовали, чтобы в следующий раз, когда они приедут, им прислуживала какая-нибудь другая молодая женщина, и так далее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131