– О! – снова воскликнул Николас.
– Вот-вот! – сказал мистер Фолер с невозмутимым спокойствием. – Вот что они говорят. Я решил сообщить вам, потому что, право же, вам следует знать. О, наконец-то и благословенный феномен! Уф, маленькая мошенница, хотелось бы мне… Я готов, моя милочка-притворщица… Дайте звонок, миссис Граден, и пусть любимица публики расшевелит ее!
Произнося громким голосом те из последних замечаний, какие были лестны ничего не подозревающему феномену, и сообщая остальное конфиденциально, «в сторону», Николасу, мистер Фолер следил глазами за поднятием занавеса; он наблюдал с усмешкой прием, оказанный мисс Крамльс в роли девы, затем, отступив шага на два, чтобы появиться с наибольшим эффектом, испустил предварительно вопль и «выступил» в роли дикаря-индейца, щелкая зубами и размахивая жестяным томагавком.
«Так вот какие о нас выдумывают истории и распускают слухи! – подумал Николас. – Если человек задумал непростительно оскорбить общество – пусть добьется успеха! Общество – все равно какое, большое или маленькое, – любое преступление ему простит, только не успех».
– Вы, конечно, не обращаете внимания на то, что говорит это злобное существо, мистер Джонсон? – самым обаятельным своим тоном заметила мисс Сневелличчи.
– О да! – ответил Николас. – Если бы я намерен был здесь остаться, может быть, я бы и нашел нужным затеять ссору, ну, а теперь пусть говорят, пока не охрипнут. Но вот, – прибавил Николас, когда подошел Смайк, – вот идет тот, кому они уделили частицу своего доброго отношения, и мы с ним вместе пожелаем вам, с вашего разрешения, спокойной ночи.
– Нет, ни тому, ни другому я этого не разрешу, – возразила мисс Сневелличчи. – Вы должны пойти ко мне познакомиться с мамой, которая только сегодня приехала в Портсмут и умирает от желания увидеть вас. Лед, дорогая моя, уговорите мистера Джонсона!
– О, я уверена, – отозвалась мисс Ледрук с необычайной живостью, – что если вы не можете его уговорить…
Мисс Ледрук больше ничего не сказала, но с мастерской шутливостью дала понять, что если мисс Сневелличчи не могла убедить его, то никто не сможет.
– Мистер и миссис Лиливик сняли квартиру у нас в доме и временно пользуются нашей гостиной, – сказала мисс Сневелличчи. – Может быть, это побудит вас прийти?
– Уверяю вас, кроме вашего приглашения, никакие побудительные причины мне не нужны, – сказал Николас.
– О, я знаю, что это не так! – воскликнула мисс Сневелличчи.
А мисс Ледрук сказала:
– Вот оно что!
Потом мисс Сневелличчи сказала, что мисс Ледрук – ветреница, а мисс Ледрук сказала, что мисс Сневелличчи незачем так краснеть, а мисс Сневелличчи шлепнула мисс Ледрук, а мисс Ледрук шлепнула мисс Сневелличчи.
– Пойдемте, – сказала мисс Ледрук, – нам давно пора быть там, иначе бедная миссис Сневелличчи подумает, что вы сбежали с ее дочерью, мистер Джонсон, поднимется суматоха.
– Дорогая моя Лед, – запротестовала мисс Сневелличчи, – можно ли так говорить?
Мисс Ледрук не дала никакого ответа, но, взяв под руку Смайка, предоставила своей подруге и Николасу следовать за ними, когда им будет угодно. Им было угодно, – или, вернее, угодно Николасу, который, принимая во внимание обстоятельства, не особенно стремился к tete-a-tete – сделать это немедленно.
Не было недостатка в темах для разговора, когда они вышли на улицу. Выяснилось, что мисс Сневелличчи должна отнести домой маленькую корзинку, а мисс Ледрук – маленькую картонку, и в той и в другой находились те мелкие принадлежности театрального туалета, какие обычно приносят и уносят актрисы каждый вечер. Николае настаивал на том, чтобы нести корзинку, а мисс Сневелличчи настаивала на том, чтобы нести ее самой, и это привело к борьбе, в которой Николас завладел корзинкой и картонкой. Затем Николас сказал, что интересно было бы познакомиться с содержимым корзинки, и попытался заглянуть в нее, а мисс Сневелличчи взвизгнула и заявила, что непременно упала бы в обморок, будь она уверена, что он действительно туда заглянул.
За этим заявлением последовало такое же покушение на картонку и такие же протесты со стороны мисс Ледрук, а потом обе леди поклялись не делать ни шагу дальше, пока Николас не даст обещания больше не заглядывать. Наконец Николас дал слово не любопытствовать, и они отправились дальше: обе леди хихикали и говорили, что никогда, за всю свою жизнь, не видели они такого ужасного человека, никогда!
Сокращая путь такими шутками, они и не заметили, как дошли до дома портного, а здесь собралось маленькое общество: присутствовали, кроме мистера Лиливика и миссис Лиливик, не только мамаша мисс Сневелличчи, но также и ее папаша. И на редкость интересным мужчиной был папаша мисс Сневелличчи, с орлиным носом, белым лбом, вьющимися черными волосами, выступающими скулами. Словом, лицо у него было красивое, но только слегка прыщеватое, словно от пьянства. Очень широкая грудь была у папаши мисс Сневелличчи, и ее туго обтягивал поношенный синий фрак, застегнутый на позолоченные пуговицы, и как только он увидел входившего в комнату Николасв, то засунул два пальца правой руки между двумя средними пуговицами и, грациозно подбоченившись другой рукой, как будто хотел сказать: «Я здесь, а вы, франт, что имеете мне сообщить?»
В такой позе сидел и таков был папаша мисс Сневелличчи, который занимался своей профессией с той поры, как в десятилетнем возрасте начал играть чертенят в святочных пантомимах; он немножко умел петь, немножко танцевать, немножко фехтовать, немножко играть и делать все понемножку, но только понемножку, и перебывал во всех лондонских театрах – то в балете, то в хоре. Благодаря своей фигуре он всегда получал роли пришедших в гости военных и безмолвствующих аристократов, всегда носил элегантный костюм и появлялся под руку с элегантной леди в короткой юбке и всегда проделывал это с таким видом, что нередко публика в партере кричала «браво», считая его в самом деле важной особой. Таков был папаша мисс Сневелличчи; иные завистники возводили на него обвинение, будто он время от времени поколачивает мамашу мисс Сневелличчи, которая все еще была балериной с изящной фигуркой и кое-какими следами былой миловидности и которая сейчас сидела, так же как и танцевала, – будучи старовата для ослепительных огней рампы, – на заднем плане.
Этим славным людям Николас был представлен с большой торжественностью. После церемонии представления папаша мисс Сневелличчи (от которого пахло ромом) сказал, что радуется знакомству со столь высокоталантливым джентльменом, и далее заметил, что такого успеха еще не бывало – да, не бывало – со времени дебюта его друга мистера Главормелли в Кобурге.
– Вы его видели, сэр? – осведомился папаша мисс Сневелличчи.
– Нет, никогда не видел, – ответил Николас.
– Вы никогда не видели моего друга Главормелли, сэр! – воскликнул папаша мисс Сневелличчи. – Значит, вы никогда еще не видели настоящей игры. Будь он жив…
– Так он умер? – перебил Николас.
– Умер, – сказал мистер Сневелличчи, – но не лежит в Вестминстерском аббатстве, и это позор. Он был… Впрочем, неважно. Он ушел в те края, откуда ни один путник не возвращается. Надеюсь, там его оценят.
С такими словами папаша мисс Сневелличчи потер кончик носа сильно пожелтевшим шелковым носовым платком и дал понять обществу, что эти воспоминания его растрогали.
– Мистер Лиливик, – сказал Николас, – как поживаете?
– Очень хорошо, сэр, – ответил сборщик. – Нет ничего лучше супружеской жизни, сэр, можете быть уверены.
– В самом деле? – смеясь, сказал Николас.
– В самом деле, сэр, – торжественно ответил мистер Лиливик. – Как вы находите… – прошептал сборщик, увлекая его в сторону. – Как вы ее находите сегодня вечером?
– Как всегда, прекрасна, – ответил Николас, взглянув на бывшую мисс Питоукер.
– В ней есть что-то, сэр, чего я никогда ни в ком не замечал,прошептал сборщик. – Посмотрите на нее – вот она сделала движение, чтобы поставить чайник. Вот! Ну, не очаровательно ли это, сэр?
– Вы счастливец, – сказал Николас.
– Ха-ха-ха! – отозвался сборщик. – Нет! А вы и в самом деле так думаете? Быть может, и так, быть может, и так. Послушайте, я бы не мог сделать лучший выбор, даже если бы я был молодым человеком, не так ли? Вы сами не могли бы сделать лучший выбор, не правда ли, а? Не могли бы?
Задавая эти и многие другие подобные вопросы, мистер Лиливик ткнул Николасв локтем в бок и хохотал до тех пор, пока лицо у него не побагровело от старания обуздать радость.
К тому времени соединенными усилиями всех леди накрыли скатертью два стюла, составленные вместе; один был высокий и узкий, а другой широкий и низкий. В верхнем конце были устрицы, в нижнем сосиски, в центре щицпы для снимания нагара со свечей, а жареный картофель всюду, куда только можно было наиудобнейшим образом его поместить. Принесли еще два стула из спальни; мисс Сневелличчи села во главе стола, а мистер Лиливик в конце его; Николас удостоился чести не только сидеть рядом с мисс Сневелличчи, но и иметь по правую руку мамашу мисс Сневелличчи, а напротив папашу мисс Сневелличчи. Короче говоря, он был героем празднества; а когда убрали со стола и подали некий горячий напиток, папаша мисс Сневелличчи встал и предложил выпить за здоровье Николаса, произнеся спич, содержавший такие трогательные намеки на близкий его отъезд, что мисс Сневелличчи расплакалась и была принуждена удалиться в спальню.
– Ничего! Не обращайте внимания, – сказала мисс Ледрук, выглянув из спальни. – Когда она вернется, скажите ей, что она переутомилась.
Мисс Ледрук сопроводила эти слова столь многочисленными таинственными кивками и мрачными взглядами, прежде чем снова закрыла дверь, что глубокое молчание спустилось на всю компанию, в течение коего папаша мисс Сневелличчи смотрел очень внушительно – как смотрят только на сцене – на всех по очереди, но в особенности на Николаса, и то и дело осушал и снова наполнял свой бокал, пока леди не вернулись стайкой, и среди них мисс Сневелличчи.
– Вам совсем не следует беспокоиться, мистер Сневелличчи, – сказала миссис Лиливик. – Она только немножко слаба и нервна; она чувствовала себя неважно с самого утра.
– О! – сказал мистер Сневелличчи. – И это все, да?
– О да, это все! Не поднимайте из-за этого шума! – хором воскликнули все леди.
Но такого рода ответ не вполне соответствовал достоинству мистера Сневелличчи как мужа и отца, поэтому он приступил к злосчастной миссис Сневелличчи и спросил ее, что, черт возьми, имеет она в виду, говоря с ним таким тоном.
– Ах, боже, милый мой! – сказала миссис Снсвслличчи.
– Не называйте меня вашим милым, сударыня, – сказал мистер Сневелличчи, – будьте так любезны.
– Пожалуйста, папа, не надо, – вмешалась мисс Сневелличчи.
– Чего не надо, дитя мое?
– Не надо так говорить.
– А почему? – спросил мистер Сневелличчи. – Надеюсь, ты не думаешь, что кто-нибудь из присутствующих может помешать мне говорить, как я желаю?
– Никто и не хочет, папа, – возразила дочь.
– Никто не может, если бы и захотел, – сказал мистер Сневелличчи. – Мне нечего стыдиться. Меня зовут Сневелличчи. Когда я в Лондоне, меня можно найти в Брод-Корт на Боу-стрит. Если меня нет дома, спросите обо мне любого у двери театра. Черт возьми, полагаю, меня должны знать у двери театра?! Очень многие видели мой портрет в сигарной лавке за углом. Обо мне и раньше упоминали в газетах. Говорить! Я вам вот что скажу: если я замечу, что какой бы то ни было мужчина играет чувствами моей дочери, я говорить не буду – я его удивлю без всяких разговоров, вот я каков!
С этими словами мистер Сневелличчи нанес три сильных удара кулаком по ладони левой руки, дернул большим и указательным пальцами правой руки за воображаемый нос и залпом выпил еще стаканчик.
– Вот я каков! – повторил мистер Сневелличчи. У большинства выдающихся людей есть свои недостатки. Сказать по правде, мистер Сневелличчи был отчасти привержен выпивке, или если уж говорить правду, он вряд ли когда бывал трезв. Во хмелю он знал три стадии опьянения: величественную, сварливую и влюбленную. При исполнении своих профессиональных обязанностей он никогда не выходил из стадии величественной, в дружеском кругу он проходил через все три, переправляясь из одной в другую с быстротой, нередко приводившей в недоумение тех, кто не имел чести его знать.
Посему, не успел мистер Сневелличчи опрокинуть еще стаканчик, как он уже улыбался всем присутствующим, блаженно позабыв о проявленных им симптомах драчливости, и с большою живостью предложил тост: «За дам. Да благословит бог их сердечки!..»
– Я их люблю, – сказал мистер Сневелличчи, обводя взглядом стол, – я их всех люблю.
– Не всех, – кротко возразил мистер Лиливик.
– Всех! – повторил мистер Сневелличчи.
– Это, знаете ли, включило бы и замужних леди, – сказал мистер Лиливик.
– Их я тоже люблю, сэр, – сказал мистер Сневелличчи.
Сборщик с видом глубокого изумления посмотрел на окружавшие его лица, словно говоря: «Нечего сказать, хороший человек!» – и, казалось, был слегка удивлен, что миссис Лиливик не обнаружила никаких признаков ужаса и негодования.
– За добро платят добром, – сказал мистер Сневелличчи, – я их люблю, и они меня любят.
И, словно мало было этого признания, выражавшего неуважение и презрение ко всем моральным обязанностям, мистер Сневелличчи подмигнул, подмигнул явно и неприкрыто, подмигнул правым глазом Генриетте Лиливик!
Сборщик в крайнем изумлении откинулся на спинку стула. Если бы кто-нибудь подмигнул Генриетте Питоукер, это было бы в высшей степени непристойно, но миссис Лиливик!.. Пока он размышлял об этом, весь в холодном поту, и задавал себе вопрос, не грезит ли он, мистер Сневелличчи опять подмигнул и, показав знаками, что пьет за здоровье миссис Лиливик, осмелился послать ей воздушный поцелуй! Мистер Лиливик поднялся со стула, направился прямо к другому концу стола и мгновенно повалился на мистера Сневелличчи – буквально повалился на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131