Бэркхардту явно претило то, что он вынужден иметь дело с Бернсом. А Бернс чувствовал себя уязвленным потому, что его заставили ждать. В данный момент Палмер еще не мог определить, как далеко зашла их неприязнь. Оба были не из тех, что могут позволить себе такую роскошь, как открытая ненависть.
— Ладно, Мак, — сказал Бэркхардт уже более ровным тоном, глядя на стол. — Ваша очередь, выкладывайте.
— Вудс Палмер-младший, — произнес нараспев Бернс и поглядел на Палмера почти со смущенной улыбкой, как бы говоря: и вам и мне глубоко противна вся эта шаблонная процедура, но что же, черт побери, делать?
Внимательно следя за Палмером, Бернс продолжал: — В декабре ему исполнится сорок пять. Он женат на Эдис Эдисон из Гленко, штат Иллинойс. У него сын — Вудс Палмер третий, дочь Джералдина и младший сын девяти лет Том. Во время второй мировой войны ему было присвоено звание подполковника ВВС и он выполнял поручения преимущественно разведывательного характера. Он…
— …чересчур умен, черт побери, чтобы быть банкиром, — перебил его Бэркхардт, пытаясь внести в разговор юмористическую нотку, однако не предпринимая излишних усилий в этом направлении, — но и достаточно хитер, чтобы быть вам под стать, Мак.
— Вы не хотите дослушать мою информацию до конца? — спросил ухмыляясь Бернс. — Мой аппарат трудился над ней все утро.
— Любой может проделать такую работу, — сказал Бэркхардт тихим голосом, в котором звучало глухое раздражение. — Однако меня больше интересует, почему вы дали задание вашему аппарату собирать о нем материалы, когда известие о его назначении еще никуда не могло просочиться.
Очертания рта Бернса приняли более широкую и жесткую форму, а углы губ опустились. Пожав плечами, он заговорил снова, нараспев выговаривая слова:
— Лэйн, — и звук опять поплыл в воздухе, напоминая звучание литургии, — когда вы нанимали меня, то выбирали лучшее, что есть. Вас интересовало не то, каким образом я стал лучшим, а лишь сам факт, что я именно то, что вам надо.
— Опять профессиональные тайны? — проворчал Бэркхардт.
— Разве фокусник объясняет, каким образом создает свои иллюзии? — спросил Бернс.
— А я, значит, плачу за иллюзии? — подхватил Бэркхардт, подавшись вперед.
— Нет, конечно, — возразил Бернс. Он откинулся в кресле и любезно улыбнулся своему патрону.
Палмер заметил, что светло-коричневые глаза Бернса напоминают оттенком дубленую кожу.
— Нет, разумеется, вы платите не за иллюзии, — продолжал Бернс, — но, Лэйн…— и это слово снова завибрировало где-то в воздухе у них над головами, — вы действительно наняли волшебника. Только волшебник способен проделывать для вас такие фокусы.
Снова воцарилась тишина, и Палмер понял, что эти двое мужчин только что вступили в новую фазу взаимоотношений. Из роскоши ненависть превратилась в необходимость.
Глава шестая
Ресторан был не очень велик, но щедро разукрашен. Стены его единственного узкого и длинного зала были увешаны зеркалами в бело-розовых рамах такого сложного рисунка в стиле рококо, что в неярком освещении зала Палмер долго не мог разглядеть его завитки и виньетки. Слегка сощурившись и опустив глаза, Палмер заглянул в свой бокал, поднес его ко рту и, не торопясь, медленными глотками, выпил все до дна.
Напротив него за столиком сидел Мак Бернс и почти неслышно мурлыкал в телефонную трубку, которую с почтительными извинениями недавно принес ему метрдотель. Они вдвоем пришли в ресторан вскоре после часа дня, и их с многочисленными поклонами провели сквозь плотную толпу ожидающих у бара к угловому столику. Едва они успели заказать аперитив, как к столику поднесли телефон.
— Нет, милочка…— ворковал Бернс голосом, в котором не чувствовалось особой теплоты. — Пошли его…— Но последующие слова уже невозможно было разобрать.
Палмер потягивал свое виски и наблюдал за Бернсом, что, по-видимому, и полагалось делать. Весь этот спектакль: сцена встречи в здании банка, демонстрация прекрасно подготовленного досье на него и его семью и, наконец, этот ресторан, предназначенный поражать клиентов своей роскошью, — был поистине впечатляющим. Бернс занимал определенное положение в обществе, как человек влиятельный. Палмер это знал и недоумевал, к чему он прибегает к таким дешевым приемам для утверждения своего престижа. Обладал ли он в действительности той силой, которую ему приписывают? Палмера вдруг стали одолевать сомнения, можно ли вообще верить репутации Бернса. Он слыл человеком проницательным; почему же у него не хватает проницательности, чтобы понять, насколько невыгодное впечатление производят его трюки?
Бернс положил телефонную трубку на рычаг и взглянул на Палмера. — Вуди, вам придется извинить меня, еще одну минутку, — сказал он и снова взял трубку: — Душечка, соедините меня с Каракасом в Венесуэле, — отчетливо проговорил он, обращаясь к телефонистке. — Номер Сан-Мартин 00-40, а за это время вы успеете ещё соединить меня с моим оффисом. Спасибо, детка. Палмер чувствовал себя неловко, он старался не смотреть на Бернса и внимательно изучал в бокале янтарные глубины своего шотландского виски. Затем он услышал, как Бернс сказал: — Вуди, извините, еще минутку. — Подняв глаза, Палмер увидел, что Бернс снова наклонился и говорит мурлыкающим голосом в трубку: — Это я, лапочка. Позовите-ка к телефону…— Слова зазвучали невнятно и растворились в жужжании его гортанного голоса.
Откинувшись на банкетке, Палмер на минутку закрыл глаза в надежде, что чувство неловкости наконец пройдет. Бернс ничуть не смущен, почему же он должен терзаться сомнениями. Палмер открыл глаза и снова принялся изучать Бернса.
Он был примерно одного возраста с Палмером — что-нибудь около сорока пяти, темный оттенок его кожи как-то не вязался со светлыми, цвета спелой ржи, короткими волосами. Курчавая шевелюра Бернса была старательно зачесана назад без пробора. Палмер с интересом наблюдал за тем, как быстро менялось выражение этого подвижного лица: его костная структура отчетливо вырисовывалась под кожей, хотя все острые углы были как бы сглажены и смягчены.
Палмер решил, что такое лицо может быть только у человека, который очень нуждался в детстве, точнее, был беден в самом примитивном смысле этого слова — беден до нищеты. Позднее — и, по-видимому, это произошло сравнительно недавно — тонкий жировой покров смягчил черты его лица, истощенного нуждой. Однако смягчил не полностью. И разумеется, печать нужды не могла исчезнуть бесследно. У Бернса был тонкий нос с удлиненными алчными ноздрями. На гладком, лишенном морщин лице выделялись большие глаза в светлом обрамлении не тронутой загаром кожи — по-видимому, след от больших защитных очков. Палмеру казалось, что именно рот придавал лицу этого человека выражение жестокости и неуязвимости. Узкие и жесткие в состоянии покоя губы принимали совершенно иной вид, когда Бернс начинал говорить. Его рот мог раздвинуться и затвердеть, как, например, во время разговора с Бэркхардтом. Его губы то надувались, то забавно морщились, когда он излагал содержание досье Палмера. В данный момент губы Бернса, мирно настроенного и непринужденно беседовавшего с человеком, к которому, видимо, питал доверие, почти не двигались.
Палмер пришел к выводу, что Бернс в общем-то человек по-своему интересный, даже элегантный, но со странностями. А нарочитая мимика не только служила для него маскировкой, но и мешала ему самому постичь подлинную суть собственного характера, а подчас и намерения. Даже светлые волосы были, как видно, частью его маскировки. И все же, осмотрительно напомнил себе Палмер, где-то глубоко внутри у этого человека была запрятана его подлинная сердцевина. Несмотря на претенциозность и мелкое тщеславие, Бернс не смог бы достичь своего нынешнего положения, не отдавая себе отчета в том, кем и чем он в сущности является.
Взяв со стола свой стакан, Палмер обнаружил, что он пуст. В ту же минуту около него выросла фигура официанта, который, вопросительно изогнув бровь в сторону пустого стакана, все же сделал вид, что боится помешать телефонному разговору Бернса даже коротким: «Еще, сэр?» Палмер утвердительно кивнул, решив принять участие в этой небольшой пантомиме, недоумевая, однако, какие именно специфические качества Бернса позволяли ему вовлекать здравомыслящих людей в затеваемые им повсюду театрализованные представления.
— Шотландское виски с содовой, — произнес он нарочито громким голосом, желая освободиться от состояния транса, в котором пребывал, и не без удовольствия увидел, как вздрогнул от неожиданности официант.
— …и не думайте про воскресное выступление…— сосредоточенно жужжал в трубку Бернс.
Сделав заказ, Палмер принялся внимательно разглядывать запонки Бернса. Каждая из них представляла собой оправленную в золото модель структуры атома, элементы которого были великолепно выточены из сапфира и четырех крошечных бриллиантов. Слегка прищурившись, Палмер старался отчетливей рассмотреть детали узора.
Наконец Бернс опустил телефонную трубку на рычаг.
— Линии на Каракас заняты, — проговорил он небрежно. — Ах, вот что вас заинтересовало? Это моя эмблема. — Отстегнув запонку, он поднес ее ближе к глазам. — Углерод, — нараспев произнес он. — Углерод, без которого существование жизни на земле было бы невозможно, — добавил он торжественно. — Бесценный божий дар человеку, разумеется, если не считать самой жизни.
— Значит, сапфир — это атомное ядро, а бриллианты — электроны, — сказал Палмер.
Рот Бернса, приоткрывшийся было для того, чтобы заговорить, на мгновение снова сомкнулся и холодно застыл, но тут же расплылся в улыбку приятного изумления: — Лэйн был прав. Вы слишком умны для банкира. Однако эта штучка имеет и другое значение. — При этих словах Бернс повернул руку так, что бриллианты метнули острые голубовато-белые лезвия света прямо в глаза Палмеру. — Сапфир — это человек, индивидуальность. Бриллианты прикованы к нему на всю жизнь. Это — здоровье, богатство, друзья и деньги, четыре элемента счастья.
— Здоровье, богатство, друзья и деньги? — переспросил Палмер. Он не был уверен, правильно ли расслышал.
Бернс пристально глянул на него, и его желтоватые глаза чуть потемнели. — Именно так, — сказал он. — Губы его на мгновение сжались, как бы утверждая и в то же время отвергая какие-то противоречивые мысли. Затем Бернс сказал: — Я думаю, нет нужды объяснять финансисту разницу между богатством и деньгами.
В этот момент появился официант, который принес виски Палмеру, и он снова откинулся на спинку банкетки.
Бернс не прикоснулся к своему бокалу.
— Деньги — это то, чем обладаешь, и если их достаточное количество и держишь их в течение достаточно длительного периода, то они превращаются в богатство, — сказал Палмер.
Бернс покачал головой. — Позвольте мне стать вашим финансовым советником, — сказал он. — Деньги — это то, что я имею. Богатство — это то, что я, умирая, оставлю своим детям.
— Или, — продолжил развеселившийся вдруг Палмер, — деньги — это то, что мы тратим, а богатство — это что сберегаем.
— Нет. Деньги — лишь удобрение. Богатство же — собранный урожай.
Бернс наклонился над столом, и бриллианты в его запонках щедро заискрились. — Скажите, Вуди, почему я не могу говорить таким образом с Лэйном Бэркхардтом? — спросил он.
Палмер прищурился, затем взглянул ему прямо в глаза:
— А у вас это действительно не получается?
— Разумеется, нет. Мы никогда не ладили. В чем тут причина?
— Но вам лучше знать, ведь вы работаете с ним гораздо дольше, чем я.
— А вы знаете его с детства, — отпарировал Бернс. — Так какой же всетаки будет ответ?
— Думаете, я сказал бы, даже если бы я знал? — ответил Палмер вопросом на вопрос. — Да и вы никогда не скажете мне, откуда знали, что я именно тот человек, о котором вы должны были собрать соответствующую информацию. Это область профессиональных тайн.
Бернс мгновение помолчал.
— Если я все же расскажу вам, то вы должны обещать мне, что об этом не узнает ни одна живая душа.
— Не могу обещать, — ответил Палмер, которому показалась забавной неожиданно наивная торжественность в голосе собеседника. Ему вспомнилась клятва верности, произносимая нараспев мальчишками, которые затевали какое-нибудь тайное общество. — Вы же понимаете.
— Пожалуй, понимаю, — медленно сказал Бернс. — Думаю также, что знаю, почему мы с Лэйном не можем…— Тут он остановился и пожал плечами. Затем сказал с неожиданной силой: — Но пусть между нами никогда не будет других тайн, Вуди. Я говорю совершенно серьезно.
Наивность маленького мальчика, к удивлению Палмера, уступила место такой жесткости, какая не могла иметь ничего общего с тем, что они сейчас обсуждали. Конечно, если он не истолковал превратно то, о чем говорил ему Бернс.
— Я банкир, — ответил Палмер. — И располагаю лишь двумя категориями ценностей, которые могу предложить: деньги и умение хранить тайну вкладчика. Терпеть не могу тайн, но за мою жизнь мне пришлось хранить их больше, чем хватило бы на двоих.
— Но не скрывайте их от меня, Вуди, — настаивал Бернс. — Мы не можем позволить себе такую роскошь, особенно теперь. — Он перевел дыхание. — Имеете ли вы хоть малейшее представление, в какую историю вы попали по чужой милости? Или хотя бы о том, как может накалиться обстановка, до того как с нами окончательно покончат.
— Обстановка, по-видимому, уже достаточно накалилась для того, чтобы встревожить Бэркхардта.
— Еще бы! — отрезал Бернс. — Когда начинает беспокоиться Бэркхардт, на мою долю достается вдвое больше беспокойств. Когда же начинаем беспокоиться мы оба, то у нескольких миллионов людей появляется более чем достаточно оснований для тревоги.
Взяв вторую порцию виски, Палмер пил медленными глотками, преисполненный решимости дождаться, пока Бернс допьет хотя бы свой первый бокал. — Что хорошо для «Юнайтед бэнк», то хорошо и для Америки, — сказал он. — А что плохо для…
— Совершенно точно. Вас, по-видимому, очень тщательно проинформировали, — сказал Бернс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92