— Некий мистер Лумис! — обратился он к Виржинии Клэри. — Будто существует еще какой-нибудь Лумис! — Он взял телефонную трубку.
— Палмер? — раздался старый, но еще очень живой голос.
— Мистер Лумис, — откликнулся Палмер. — Очень сожалею, что на прошлой неделе нам не удалось связаться с вами. Очень любезно, что вы позвонили.
— …до тех пор, пока они не упадут еще на один пункт, — услышал Палмер, как старик сказал кому-то на другом конце провода. — Хэлло, Палмер! У вас сегодня не занят ленч?
— Сегодня?
— Буду рад прислать за вами машину. Мы могли бы встретиться за ленчем в клубе.
Палмер закрыл глаза, стараясь сосредоточиться. Он не сомневался, что Лумис звонит из деловой части города.
— Полагаю, что смогу приехать, — сказал он. — Когда?
— Я привык есть рано, — сообщил Лумис. — За вами заедут без двадцати двенадцать, если это вас устраивает. Вы будете здесь примерно к полудню, и вас доставят назад в половине второго.
— Прекрасно. — Палмер подождал. — Что-нибудь…— начал было он и опять замолчал, подыскивая слова. — Должен ли я чтонибудь взять с собой?.. — Еще не закончив фразы, Палмер понял, что вопрос прозвучал глупо.
— Нет, просто поговорим. В одиннадцать сорок.
— Хорошо. Я…— Но Лумис уже повесил трубку.
Старый грубиян. Палмер тоже повесил трубку и тут же почувствовал нестерпимую боль в виске, с жестокостью копья пронзившую его мозг насквозь. Он посмотрел на Вирджинию.
— Кодеин, — проговорил он, — пожалуйста.
Как только она вышла, Палмер, сидя в кресле, стал массировать затылок. Интересно, как бы он чувствовал себя, если бы это делал для него кто-нибудь другой. Быть от кого-то зависимым — это ужасно. Впрочем, так ли это ужасно?
Судорожно сжимая затылок, он снова закрыл глаза и старался сидеть неподвижно, превозмогая боль, в ожидании возвращения Вирджинии Клэри.
Глава двадцать четвертая
Не многие из ленч-клубов делового района могут похвастать таким почтенным возрастом, как этот, подумал Палмер, выходя из небольшого черного «олдсмобила». Множество таких клубов появилось здесь уже после войны в связи с небывалым наплывом людей в этом районе. Блестящая послевоенная конъюнктура на бирже, несмотря на кратковременные спады, привлекла десятки тысяч новых пчел в старый улей. Разрастались старые фирмы, а новые плодились, как черви в отбросах. Все рестораны и кафе, в том числе и недавно открытые, были не в состоянии справиться с толпами посетителей, в дневные часы все было забито до отказа, и фирмам приходилось отпускать своих служащих на ленч посменно.
Но этот старый клуб был основан еще задолго до того, как биржа стала ареной действий домашних хозяек и механиков гаражей. Задолго до того, как в сферу основоположников американского капитала вторглись полчища людей, которым «нечего терять, кроме денег», — так охарактеризовали их биржевые комментаторы, те, у кого патриотизм прекрасно уживался с алчностью.
В отличие от новых ленч-клубов, где младшие партнеры фирм, биржевые дельцы и консультанты могли только спокойно поесть, не видя перед собой вездесущих клерков и рассыльных, этот клуб предоставлял в распоряжение клиентов еще и бар, и биллиардную, и зал для карточной игры. Сам Фиске был когда-то членом этого клуба, так же как Гоулд и Морган. Но не Барух и не Отто Кан. Вот каким он был, этот клуб. Отец Палмера был тоже членом этого клуба. В свое время он несколько опрометчиво включил в его списки даже своего старшего сына — Хэнли, едва тот успел появиться на свет. Однако он так и не собрался ввести в него своего второго сына — Вудса.
Палмер вошел в вестибюль старого здания, в котором помещался клуб, и остановился перед узорчатой железной решеткой лифта. Такой старинный дом давно уже могли бы снести. В тридцатые годы на его месте выросло бы уродливое сооружение из гранита с безвкусным орнаментом, похожее на свадебный торт, или просто железобетонная коробка. А в течение последних пяти лет здесь воздвигли бы современный стеклянный дом-аквариум, размышлял Палмер, вслушиваясь в шорох лифта, лениво ползущего вниз. Все это здание, видимо, принадлежало клубу, иначе и не могло быть. Только благодаря всесильному влиянию членов клуба этот дом мог устоять против сокрушительных атак прогресса. И сейчас, старый и обветшалый, он превратился в своего рода памятник отжившей эпохи.
После некоторой возни с допотопным замком лифтер, которому было никак не меньше семидесяти лет, наконец открыл дверцу лифта, и Палмер вошел в кабину.
— В клуб, пожалуйста.
Палмер обратил внимание на благородную седину лифтера. Дверца захлопнулась, и лифт стал подниматься под странный аккомпанемент какого-то позвякиванья и бульканья. Палмер наморщил брови: неужели это здание настолько старо, что лифт в нем работает еще с водяным балластом?
— Что это там булькает? — спросил он лифтера.
Старик слегка повернул к нему ухо: — Простите, что вы сказали?
— Нет, ничего.
Они медленно поднимались в торжественном молчании, будто находились в ложе филармонии и слушали не шум лифта, а симфонический концерт.
На двенадцатом этаже лифтер сначала остановил лифт раньше времени, потом они проехали выше надлежащего положения, и старику пришлось прибегнуть к серии таких сложных и шумных махинаций, сотрясавших всю кабину, что Палмер даже немного встревожился.
— Посетители сообщают о своем приходе метрдотелю, — проговорил лифтер, открыв наконец дверцу лифта.
Метрдотеля на месте не оказалось, и Палмер позвонил в колокольчик, стоявший на конторке. Он прозвучал гулко и протяжно, как призыв гонга. Время шло. Палмер огляделся. Да, теперь уже так не строят. Высота потолков — не менее пятнадцати футов. Стены — с дубовым навощенным багетом, внизу темнозеленого бутылочного цвета, наверху пепельно-серые. Стоявшие у стен кресла — из светлого дуба, с массивными подлокотниками. Спинка и сиденья обтянуты темной кожей. Палмер приподнял одно из кресел: оно весило по крайней мере фунтов пятьдесят. Интересно, когда были изготовлены эти кресла? Полвека или лет семьдесят назад? Заказать дубликаты таких кресел по номинальной цене было бы теперь просто немыслимо. Впрочем, кресла эти не ломались и потому никогда не нуждались в замене.
— Сэр?
Он обернулся и увидел пожилого мужчину в светло-серых брюках и черном саржевом пиджаке.
— Вудс Палмер. К мистеру Лумису.
— Да, мистер Палмер. Мистер Лумис вас ожидает.
Палмер следовал за ним по коридору, довольно узкому и необыкновенно длинному: пришлось пройти по крайней мере половину дома, пока они наконец очутились у входа в просторный зал, уставленный примерно двадцатью круглыми столиками. Дневной свет проникал сюда через старинные подъемные окна, выходившие на улицу. В былое время из окон открывался вид на реку, но теперь по ту сторону улицы выросло многоэтажное сооружение из стекла и алюминия, почти совсем заслонившее реку. Палмер чуть заметно улыбнулся, представляя себе, каким негодованием встретили здесь его вторжение.
В дальнем конце зала Палмер остановился у круглого столика, находившегося несколько поодаль от остальных, и учтиво поклонился сидящему за столиком худощавому пожилому человеку.
— Мистер Лумис?
— Садитесь, Палмер. Подождите, Генри, мы сейчас закажем.
Палмер посмотрел на часы: было ровно двенадцать дня, вот почему они были почти совсем одни во всем зале. Палмер неприметно наблюдал за Лумисом. Не так уж часто доводится видеть вблизи такой классический образчик старины, ветхой и шаткой, как само здание этого клуба.
Первое впечатление, которое производил Джозеф Лумис, обычно не менялось и при более близком знакомстве. Он, вероятно, выглядел так на протяжении последних тридцати лет своей жизни, и его фотопортрет был хорошо знаком всем, кто следил за событиями в финансовом мире. Продолговатое лицо, довольно широкое у висков и резко сужавшееся к подбородку, поредевшая седая шевелюра, тщательно зачесанная набок. Глаза, почти такие же большие, как у Вирджинии Клэри, но окруженные тонким и сложным сплетением морщин, будто два драгоценных камня в причудливой оправе. Типичный нос янки, который выглядел заостренным только на фотографиях. Впрочем, верхняя часть носа действительно напоминала лезвие ножа, но самый кончик был утолщен и немного нависал над большим узким ртом. Лумис спокойно улыбнулся ему, обнажив ровный ряд искусственных зубов.
— Рад видеть вас, — сказал он.
Подошел официант с меню, тщательно выписанным и вправленным в небольшой кожаный переплет. Палмер залюбовался мастерством безвестного каллиграфа. Линии были то с нажимом, то тонкие, как волосок. Палмер поднес меню к свету, чтобы лучше разглядеть: да, действительно, оно написано от руки и, возможно, даже гусиным пером.
— Возьмите ростбиф, — посоветовал Лумис, — emince из цыплят готовится только для таких старых чудаков, как я. Палмер вежливо улыбнулся, отметив произнесенное попарижски, сильно в нос, слово emince.
— Насколько я помню, здешний шеф-повар мастерски готовит соус naturel, — сказал он Лумису, в свою очередь по-французски выговаривая слово naturel. Затем, обращаясь к официанту, сказал: — Сегодня ростбиф с тем же соусом?
— Как всегда, — ответил за него Лумис. — Ну вот, пожалуй, и все, Генри.
— Слушаюсь, мистер Лумис, — ответил официант.
— Что вы будете пить, Палмер?
— Да ничего.
— Значит, все, Генри, — повторил Лумис. Выждав, когда официант уже не мог их услышать, он сказал: — Рад, что вам нравится наша кухня. Когда вы последний раз были здесь?.. — Его глаза, прищурившись, внимательно смотрели на Палмера из своего морщинистого обрамления. — Года три назад? Вы были тогда вместе с вашим отцом. Сожалею, что он скончался, я часто о нем думаю, говорят, у него был рак, да? — Карие глаза Лумиса широко раскрылись. Палмер выдержал его пристальный взгляд.
— Совершенно верно.
— Он знал об этом?
— Нет, он…
— От него это скрывали, да?
— Насколько было возможно.
— Вероятно, он все равно не поверил бы. — Лумис покачал головой и посмотрел на свои руки с длинными пальцами. Маленькие коричневые пятнышки — спутники старости — были беспорядочно разбросаны по тонкой, прочерченной венами коже. — Никто не верит, — добавил он через некоторое время.
Странное молчание нависло над обоими мужчинами, словно сама смерть с огромной сверкающей косой проскользнула меж ними. Палмер почувствовал, что у него по спине забегали мурашки, и подумал, как он, Палмер, будет говорить об этом в возрасте Лумиса — если доживет.
Но тут же он сказал себе, что старики свыкаются с этой мыслью, живут, точно заживо погребенные, в своих одряхлевших телах и каждое утро, одеваясь, спрашивают себя, вернутся ли к вечеру домой. Он подумал о Бэркхардте, еще крепком и подтянутом. Бэркхардт ведь всего на десять лет моложе этого старика, сидевшего перед ним. А когда его мускулы утратят свою силу и упругость? Когда проницательные голубые глаза выцветут и потеряют остроту? На мгновение он заглянул в глаза Лумиса, но не нашел в них того пустого, бесцельного выражения, которое ожидал встретить. Старик продолжал внимательно изучать свои руки, будто хотел прочесть по ним свою судьбу. Потом он тихонько вздохнул, вздох этот, видимо, не предназначался для слуха Палмера.
— Как с вами обращается Бэркхардт? — помолчав, спросил Лумис.
— Обычно он предоставляет меня самому себе.
— Ха. — Этот односложный звук не был смехом, это было слово. — Лэйн никого не предоставляет самому себе. Воображаю, как он отрекомендовал вам меня — ренегатом? Да?
— Он не произносил этого слова.
— Слишком слабо, а? Изменник? Предатель?
— Он мне говорил лишь то, о чем знают, кажется, уже многие, — о вашей лояльности по отношению к сберегательному банку «Меррей Хилл».
— Верно, не понял, в чем дело, — сказал Лумис усмехаясь. — Лэйн знает толк в структуре корпораций и прочем, но ничего не смыслит в людях. Не разбирается в них, как ему следовало бы. А скорей всего, просто не хочет утруждать себя этим.
— Я, честно говоря, этого не заметил.
— Он кажется вам очень проницательным, а? — спросил Лумис.
— Да, — ответил Палмер.
— Потому ли, что он пригласил на работу вас? — Лумис снова улыбнулся: — Удачный выбор, не правда ли? — Старик покивал головой: — Ладно, пусть так. Но в то же время он нанял и Бернса? А?
— Ну и что же? — отпарировал Палмер.
— Ха. — Лумис с силой захлопнул меню и оттолкнул его от себя. — Вы, по-видимому, так же немногословны, как и ваш отец. Я слышал, что у него был еще один сын.
— Хэнли. На два года старше меня. Он погиб во время войны. Лумис снова взглянул на свои руки. На этот раз он изучал свои ладони. Розовые и мясистые, они как будто существовали сами по себе, отдельно от их костлявой, покрытой старческими веснушками тыльной стороны.
— Вы последний из чикагских Палмеров, а?
— Не совсем, — ответил Палмер. — У меня есть и кузены и еще кое-какие родственники. Между прочим, существует еще один клан Палмеров в Чикаго, с которыми у нас нет родственной связи.
— В таком случае вы последний из Палмеров-банкиров.
— Боюсь, что да.
— Но ведь у вас два сына?
— И дочь, — добавил Палмер.
— Готовите из них банкиров? — Седые брови Лумиса понимающе поползли вверх.
Палмер усмехнулся: — Ни в коем случае, если это будет зависеть от меня. — Он помолчал, затем откашлялся и сказал: — Ну, а теперь, что касается сберегательного банка «Меррей Хилл»…
— Ну что ж, говорите.
— Вся эта история со сберегательными банками действительно оборачивается так серьезно, как это кажется?
— Кажется кому? — сухо спросил Лумис. — Лэйну Бэркхардту или кому-то еще?
— Вы меня извините, — сказал Палмер, — я ведь все-таки провинциал и не разбираюсь в этих вещах как следует.
— Палмер, — прервал его старик, — каждый раз, когда мне кто-нибудь заявляет, что он провинциал и не разбирается во всех этих городских тонкостях, я в результате остаюсь без бумажника. Вот так. Ну ладно. Поговорим откровенно. Я ведь знаю, что вам поручено. Не лучше ли и вам ответить такой же откровенностью и не притворяться, будто вы считаете битву со сберегательными банками священным крестовым походом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92