Никаких нареканий, приятно удивлен
«Все проходит». Прошли и последние зачеты. Сергей ощутил какую-то внутреннюю пустоту, ни радости, ни чувства удовлетворения не было. Впрочем...
«Справка.
Дана сия т. Королеву С. в том, что он действительно состоял стажером Строй-проф. школы в 1923-24 уч. году и сдал зачеты по следующим предметам: 1) Полит. гр. 2) Русск. яз. 3) Математ. 4) Сопромат. 5) Физика. 6) Гигиена труда. 7) Истор. культ. 8) Украин. 9) Немец. 10) Черчение. 11) Работ, в мастерской».
Однако долгожданной и так необходимой ему полной свободы не было:
«В губкоммунотдел.
Строй-проф. школа № 1 просит предоставить практику окончившему курс теоретических предметов т. С. Королеву».
Эта практика мыслилась как окончательный производственный экзамен будущих строителей. Но найти работу даже квалифицированному специалисту со стажем было тогда совсем не легко, и в губкоммунотделе долго ломали голову: куда же сунуть этих мальчиков и девочек? Наконец придумали: под водительством черепичника Ефима Квитченко новоиспеченным специалистам надлежало отремонтировать черепичную крышу Медицинского института.
«В медин.
Согласно вашему отношению за № 1972 от 27-VI с.г. при сем препровождается список 10 чел. стажеров на практику строительных работ при медине.
Приложен.: одно.
1) Калашников. 2) Королев. 3) Крейсберг. 4) Винцентини К. 6) Розман. 7) Шульцман. 8) Борщевская. 9) Марченко. 10) Загоровский».
По правде сказать, работали они плохо, били дорогую марсельскую черепицу, делали тяп-ляп, абы отстали, не было никакого настроения работать: зачеты позади, лето, море, теплынь. Они, как веселые нахальные воробьи, сидели стайкой на крыше медина, но понимали, что вот-вот разлетятся и уже ничто и никогда не соберет их вместе, что дурацкая эта черепица – последнее, что связывает их. Мысли эти рождали странное состояние души, когда хотелось сразу и плакать и смеяться. Они то становились серьезными, и Сергей принимался рассказывать о московском конструкторе Андрее Туполеве и его первых замечательных машинах, то вдруг начинали проказничать. Калашников и Королев тут были впереди, носились по крыше, к ужасу прохожих, делали стойки на руках на самом карнизе. Присутствие Ляли придавало всему происходящему какой-то особый острый смысл, будоражило Сергея, с ней становился он какой-то взвинченный, быстрый, запаленный. А то вдруг разом стихал, уходил в себя, как тень ходил за ней, опустив глаза. Однажды, расшалившись на тесном мрачном чердаке, Ляля и не заметила, как забросила свою длинную косу в банку с зеленой масляной краской. Это было что-то ужасное: зеленая коса. Косу обернули газетой, и Сергей нес ее за Лялей – черноглазый паж смиренно шел за своей королевой...
Ляля часто думала о трех мальчишках, которые лазали к ней в окно на Нарышкинском спуске, все старалась выбрать из трех одного и не могла. Каждый нравился ей по-своему, в каждом что-то было. Небрежная артистичность Назарковского, быстрый, веселый ум Калашникова и вот – Королев... Что же было в Королеве? Это, пожалуй, труднее всего определить каким-то одним словом. Была в нем уверенная, спокойная сила, видимый в будущем характер...
Он донес ее зеленую косу до дома, и она поблагодарила его улыбкой.
Летом во время работы на практике Сергей снова начал читать лекции, вести планерные кружки, снова бегал на заводы, в порт, к своим ребятам в Хлебную гавань. За зиму многое здесь изменилось. Появились новые, не знакомые Королеву люди и самолеты. На смену ветхому «Ньюпору-21» и старичкам «девяткам» пришли четыре новенькие, с иголочки «Савойи-62» и трофейный «Австродаймлер».
– Это тебе, Серега, не «сальмсон» вонючий, у них знаешь какие моторчики? «Фиат»! Слышал? Триста лошадиных сил! – голос Шляпникова дрожал от нескрываемого восхищения. – Ты только вдумайся, силища какая: триста лошадей!
Глаза Сергея заблестели. Интересно, что сказал бы Шляпников, если бы узнал, что этот румяный парень запряжет в свою машину сказочный, разуму не поддающийся табун в 20 миллионов лошадей! 20 миллионов лошадиных сил! – тогда это нельзя было назвать даже фантастикой...
Старые друзья рассказали Сергею, как погиб в Севастополе Русаков, не рассчитал посадку, влетел в ангар, убил себя и механика. Сергей хорошо помнил нервного, быстрого Русакова. Он всегда горячился. Однажды на большой волне погнул поплавок, кричал: «Я отремонтирую его за свои деньги!» Шляпников, помнится, успокаивал его. В тренировочном полете поломал ногу Гарусов, молчаливый интеллигентный человек с тонкими пальцами пианиста... Ампутация. Уехал в Ленинград. Перед отъездом он пришел к Хлебную гавань, оглядел ангар, гидропланы, потом сжал костыли так, что побелели пальцы, и тихо сказал никому, в землю: «Ну вот и все. Прошла жизнь...»
Иногда Костя Боровиков и Саша Алатырцев брали Сергея в полет, но редко: всем было не до него, пришел приказ перебазироваться в Севастополь, и работы всякой было по горло.
– Саш, ну возьми меня, – приставал Сергей к Алатырцеву.
– В другой раз, – улыбался тот. – Даю слово военлета, в другой раз будем кататься на полную железку!
А потом были пыльные булыжники трамвайного круга на Пересыпи и мятый самолет, словно кто-то сжал его в кулаке и бросил в эту пыль как ненужную бумажку. Алатырцева принесли в аптеку. Яркая тонкая струйка крови бежала из уголка рта на грудь. Он был уже мертвый, но совсем по-живому горячий, распаренный, потный. Сашу хоронила вся Одесса.
После гибели Алатырцева вновь, в который раз уже, завела Мария Николаевна разговор с сыном о его будущем.
– Пойми, это опасное, это страшное дело. Гарусову еще повезло – он только ногу потерял. Почитай журналы. Вот я листала твой «Самолет».. Черные рамки в каждом номере. Это очень опасно, сыночек, очень.
– Но почему ты считаешь, что несчастья бывают только в воздухе? – горячился Сергей. – И поезда сходят с рельсов, и просто с лошади люди падают и разбиваются насмерть. Но о летчиках пишут в журналах, а о всадниках не пишут...
– Ты хочешь стать инженером, – продолжала Мария Николаевна. – Прекрасно.
Ты способный мальчик и можешь стать неплохим инженером. Поступай в политехнический, учись...
– Гри хороший инженер, – перебивал сын, – премии получал. Везде его краны: тут, в Камышбуруне, в Мариуполе, в Николаеве. Как памятники стоят. Но сидеть только за столом над проектами я не могу и не буду. Мне мало поехать и посмотреть на кран, который сделали по моим чертежам. Я сам хочу испытывать свои машины. И в политехнический я не пойду, там нет авиационной специальности. Я пойду в академию Жуковского...
Мария Николаевна заплакала. Он подошел, обнял ее за плечи, ткнулся носом в волосы, сказал очень мягко, но твердо:
– Мама, не мешай мне.
– Хорошо, – глухо, в платок сказала она. – Иди своей дорогой. Но я прошу только об одном: посоветуйся с папой...
В то лето Баланин был в командировке. Вызвали в Москву на утверждение его проектов механизации портовых зернохранилищ. Сергей оккупировал рабочий стол отчима, на чертежную доску наколол ватман с контурами своего планера. В ОАВУКе опять торопили, всем не терпелось увидеть, что там наконструировал Королев. Как и предполагали Козюра с Фаерштейном, во всей этой истории с проектированием количество должно было перейти в качество. Кружки конструкторов вокруг губсекции роились, как пчелы на пасеке. Доглядывать, помогать поспевали только самым энергичным и напористым. Все понимали: для выживания кружков их требуется объединить. Так в июне 1924 года возникла Черноморская группа безмоторной авиации (ЧАГ), а точнее – компания бесконечно спорящих одесских ребят, которые мечтали летать на планерах, сделанных собственными руками. Председателем ЧАГ был избран Жорж Иванов, крикун, необыкновенно энергичный, притащивший в ОАВУК целую ватагу своих друзей. Его заместителем стал Сергей Королев, секретарем – Жорка Калашников.
– Прежде всего необходима полная ясность, – говорил Сергей. – Нам самим надо точно знать, сколько нас, кто, где и чем занимается, чем хочет заниматься, имеет ли для этого достаточную теоретическую подготовку, располагает ли нужной производственной базой, материалами и людьми. Мы должны распределить свои обязанности, не дублировать друг друга, но помогать все каждому...
Через несколько лет после смерти Королева заслуженный врач республики Г.П. Калашников вспоминал:
– Уже в те годы у Сергея была необыкновенная способность быстро и четко поставить людям задачи...
На первом же заседании ЧАГ Сергей рассказал о своей работе над планером. Сначала смущался: как-то неловко говорить о себе, потом огляделся – да все же свои ребята, – осмелел и заикаться перестал. Иванов, который тоже конструировал гидропланер, ревниво задавал вопросы.
Это было самое первое выступление конструктора Сергея Павловича Королева, первое из тысяч за четыре десятка лет – на всех и всяких летучках, планерках, советах, комиссиях, обсуждениях, защитах, разборах, заседаниях, коллегиях, судах и митингах.
В протоколе первого заседания ЧАГ так и записали:
«Слушали: о чертежах т. Королева.
Постановили: предложить т. Королеву в кратчайший срок закончить разработку сухопутного безмоторного самолета».
Потом чаговцы выпросили на бывшем заводе Анатры три старых мотора «Гном», крылья и фюзеляж разбитого «фармана», как мыши, тащили в свою нору каждую завалящую железку.
– Про запас, – улыбался Сергей, – начнем сами строить самолеты, все пригодится.
Леонид Курисис первый рассказывал в ОАВУКе о своем планере. Развесили чертежи, достали указку. Народу на доклад пришло много, и народу понимающего: Фаерштейн, Лавров, Боровиков, Селезнев – преподаватель железнодорожного техникума, старые знакомые из ГИДРО-3 Шляпников и Долганов.
Курисис доложил проект. Фаерштейн, ерзая на стуле, еле дождался, пока Курисис закончит.
– Это замечательно! Мы должны немедленно начать постройку планера! Можно начинать в Январских мастерских, можно на Стрельбищенском поле, где мы строили планер по чертежам Арцеулова. Главное – начать! – Фаерштейн готов был аплодировать любой «первой ласточке» губсекции уже потому, что она первая. Он уже видел этот несуществующий планер на Всесоюзных соревнованиях в Коктебеле, уже слышал восторженно-почтительные шепотки: «Это из Одессы... Из Одессы!»
Лавров охладил его пыл, указал, что конструкция нуждается в некоторой доработке. И тут вдруг протянул руку Королев:
– Мне хочется обратить ваше внимание на профиль крыла этого планера... Сергей говорил прямо, не очень заботясь о безболезненной округленности своих критических выпадов, но и без запала, не торопясь, аргументируя каждое замечание. За его спиной переглядывались: никто не ожидал такого от этого краснощекого тихони.
Сергея поддержал Василий Долганов. Решено было с постройкой планера повременить, поручить автору проекта «доработать в свете замечаний».
– Ты не боишься, что Курисис гробанет теперь твой проект? – спросил Долганов Королева, когда заседание окончилось.
– Не боюсь. Может, он что дельное подскажет, а начнет придираться – отобьюсь. У меня расчеты, а тут цифры важнее всяких слов...
Теперь часто Сергей укладывался на свой красный диван в гостиной, когда за окнами было уже совсем светло: не терпелось доделать планер. Иногда приходил помогать Валя Божко, обводил малиновой тушью чертежи, штриховал разрезы. Авиация его не увлекала, вернее, он не мог себе позволить увлечься ею, понимал, что летать он не сможет. Это сейчас можно создавать авиационные конструкции и ни разу не подняться в воздух даже в качестве пассажира. А в те годы, если человек говорил: «Я работаю в авиации», – то само собой подразумевалось, что он непременно летает. Единственным исключением был, пожалуй, только Н.Е. Жуковский, ни разу не летавший на самолете...
Обычно Сергей даже радовался, когда Баланин уезжал в командировку, но сейчас он чувствовал, что ему иногда не хватает отчима: он многое мог подсказать, а если и не знал чего – порекомендовать книгу, справочник, методику расчета, формулу. Сергей терял время именно на книжные поиски, ожесточенно листая страницы, что-то шептал себе под нос, потом, отложив книгу, думал, нетерпеливо постукивая по столу лекалом, и снова листал страницы.
В ОАВУКе спросили:
– Как назовешь?
В те годы планеры крестили позвончей, поэффектней: «Дракон», «Дедал», «Колибри», «Одна ночь». Королев ответил:
– К-5.
В июле проект был наконец готов. Защита такая же, как у Курисиса, без всяких скидок на то, что тот был студентом Политехнического института (без пяти минут инженер), а этот – подручный черепичника.
Замечания были, но по мелочи. Встал Курисис:
– Считаю, что Королев сделал зрелый проект, по которому можно строить планер...
Сердце запрыгало в груди: «Будут строить!»
– Правильно, – сказал Фаерштейн. – Немедленно надо утвердить в Харькове и строить...
«Трудящийся, строй свой возд. флот. В центральную спортсекцию.
Препровождая при сем проект планера Королева и объяснительную записку, прошу проверить расчет и прислать возможно скорее обратно.
Приложение: 12 листов чертежа и объяснительная записка.
Предс. Губспортсекции: Фаерштейн».
А дома с мамой опять эти тягостные разговоры: «Что дальше?» – «А что дальше? Дальше строить, испытывать, летать».
– Может быть, все-таки Одесский политехнический? – робко спрашивала она.
– Нет. Если так, я пойду на завод...
– Ну зачем так, сынок... Значит, все-таки в академию?
– Да...
– Но я узнавала, в академию берут кадровых военных людей с опытом, с образованием...
– Я кончу школу... И у меня планер...
– Хорошо, – Мария Николаевна с волнением встала из-за стола. – Я поеду в Москву, мы с папой все узнаем...
Она действительно поехала в Москву и добилась приема у какого-то крупного начальника академии. Человек с ромбами в петлицах слушал внимательно, потом спросил:
– Сколько лет вашему сыну?
– Семнадцать. Восемнадцатый пошел...
– Молод... В армии не служил? Ведь у нас на первом курсе младшие командиры...
– Он окончил строительную школу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
«Справка.
Дана сия т. Королеву С. в том, что он действительно состоял стажером Строй-проф. школы в 1923-24 уч. году и сдал зачеты по следующим предметам: 1) Полит. гр. 2) Русск. яз. 3) Математ. 4) Сопромат. 5) Физика. 6) Гигиена труда. 7) Истор. культ. 8) Украин. 9) Немец. 10) Черчение. 11) Работ, в мастерской».
Однако долгожданной и так необходимой ему полной свободы не было:
«В губкоммунотдел.
Строй-проф. школа № 1 просит предоставить практику окончившему курс теоретических предметов т. С. Королеву».
Эта практика мыслилась как окончательный производственный экзамен будущих строителей. Но найти работу даже квалифицированному специалисту со стажем было тогда совсем не легко, и в губкоммунотделе долго ломали голову: куда же сунуть этих мальчиков и девочек? Наконец придумали: под водительством черепичника Ефима Квитченко новоиспеченным специалистам надлежало отремонтировать черепичную крышу Медицинского института.
«В медин.
Согласно вашему отношению за № 1972 от 27-VI с.г. при сем препровождается список 10 чел. стажеров на практику строительных работ при медине.
Приложен.: одно.
1) Калашников. 2) Королев. 3) Крейсберг. 4) Винцентини К. 6) Розман. 7) Шульцман. 8) Борщевская. 9) Марченко. 10) Загоровский».
По правде сказать, работали они плохо, били дорогую марсельскую черепицу, делали тяп-ляп, абы отстали, не было никакого настроения работать: зачеты позади, лето, море, теплынь. Они, как веселые нахальные воробьи, сидели стайкой на крыше медина, но понимали, что вот-вот разлетятся и уже ничто и никогда не соберет их вместе, что дурацкая эта черепица – последнее, что связывает их. Мысли эти рождали странное состояние души, когда хотелось сразу и плакать и смеяться. Они то становились серьезными, и Сергей принимался рассказывать о московском конструкторе Андрее Туполеве и его первых замечательных машинах, то вдруг начинали проказничать. Калашников и Королев тут были впереди, носились по крыше, к ужасу прохожих, делали стойки на руках на самом карнизе. Присутствие Ляли придавало всему происходящему какой-то особый острый смысл, будоражило Сергея, с ней становился он какой-то взвинченный, быстрый, запаленный. А то вдруг разом стихал, уходил в себя, как тень ходил за ней, опустив глаза. Однажды, расшалившись на тесном мрачном чердаке, Ляля и не заметила, как забросила свою длинную косу в банку с зеленой масляной краской. Это было что-то ужасное: зеленая коса. Косу обернули газетой, и Сергей нес ее за Лялей – черноглазый паж смиренно шел за своей королевой...
Ляля часто думала о трех мальчишках, которые лазали к ней в окно на Нарышкинском спуске, все старалась выбрать из трех одного и не могла. Каждый нравился ей по-своему, в каждом что-то было. Небрежная артистичность Назарковского, быстрый, веселый ум Калашникова и вот – Королев... Что же было в Королеве? Это, пожалуй, труднее всего определить каким-то одним словом. Была в нем уверенная, спокойная сила, видимый в будущем характер...
Он донес ее зеленую косу до дома, и она поблагодарила его улыбкой.
Летом во время работы на практике Сергей снова начал читать лекции, вести планерные кружки, снова бегал на заводы, в порт, к своим ребятам в Хлебную гавань. За зиму многое здесь изменилось. Появились новые, не знакомые Королеву люди и самолеты. На смену ветхому «Ньюпору-21» и старичкам «девяткам» пришли четыре новенькие, с иголочки «Савойи-62» и трофейный «Австродаймлер».
– Это тебе, Серега, не «сальмсон» вонючий, у них знаешь какие моторчики? «Фиат»! Слышал? Триста лошадиных сил! – голос Шляпникова дрожал от нескрываемого восхищения. – Ты только вдумайся, силища какая: триста лошадей!
Глаза Сергея заблестели. Интересно, что сказал бы Шляпников, если бы узнал, что этот румяный парень запряжет в свою машину сказочный, разуму не поддающийся табун в 20 миллионов лошадей! 20 миллионов лошадиных сил! – тогда это нельзя было назвать даже фантастикой...
Старые друзья рассказали Сергею, как погиб в Севастополе Русаков, не рассчитал посадку, влетел в ангар, убил себя и механика. Сергей хорошо помнил нервного, быстрого Русакова. Он всегда горячился. Однажды на большой волне погнул поплавок, кричал: «Я отремонтирую его за свои деньги!» Шляпников, помнится, успокаивал его. В тренировочном полете поломал ногу Гарусов, молчаливый интеллигентный человек с тонкими пальцами пианиста... Ампутация. Уехал в Ленинград. Перед отъездом он пришел к Хлебную гавань, оглядел ангар, гидропланы, потом сжал костыли так, что побелели пальцы, и тихо сказал никому, в землю: «Ну вот и все. Прошла жизнь...»
Иногда Костя Боровиков и Саша Алатырцев брали Сергея в полет, но редко: всем было не до него, пришел приказ перебазироваться в Севастополь, и работы всякой было по горло.
– Саш, ну возьми меня, – приставал Сергей к Алатырцеву.
– В другой раз, – улыбался тот. – Даю слово военлета, в другой раз будем кататься на полную железку!
А потом были пыльные булыжники трамвайного круга на Пересыпи и мятый самолет, словно кто-то сжал его в кулаке и бросил в эту пыль как ненужную бумажку. Алатырцева принесли в аптеку. Яркая тонкая струйка крови бежала из уголка рта на грудь. Он был уже мертвый, но совсем по-живому горячий, распаренный, потный. Сашу хоронила вся Одесса.
После гибели Алатырцева вновь, в который раз уже, завела Мария Николаевна разговор с сыном о его будущем.
– Пойми, это опасное, это страшное дело. Гарусову еще повезло – он только ногу потерял. Почитай журналы. Вот я листала твой «Самолет».. Черные рамки в каждом номере. Это очень опасно, сыночек, очень.
– Но почему ты считаешь, что несчастья бывают только в воздухе? – горячился Сергей. – И поезда сходят с рельсов, и просто с лошади люди падают и разбиваются насмерть. Но о летчиках пишут в журналах, а о всадниках не пишут...
– Ты хочешь стать инженером, – продолжала Мария Николаевна. – Прекрасно.
Ты способный мальчик и можешь стать неплохим инженером. Поступай в политехнический, учись...
– Гри хороший инженер, – перебивал сын, – премии получал. Везде его краны: тут, в Камышбуруне, в Мариуполе, в Николаеве. Как памятники стоят. Но сидеть только за столом над проектами я не могу и не буду. Мне мало поехать и посмотреть на кран, который сделали по моим чертежам. Я сам хочу испытывать свои машины. И в политехнический я не пойду, там нет авиационной специальности. Я пойду в академию Жуковского...
Мария Николаевна заплакала. Он подошел, обнял ее за плечи, ткнулся носом в волосы, сказал очень мягко, но твердо:
– Мама, не мешай мне.
– Хорошо, – глухо, в платок сказала она. – Иди своей дорогой. Но я прошу только об одном: посоветуйся с папой...
В то лето Баланин был в командировке. Вызвали в Москву на утверждение его проектов механизации портовых зернохранилищ. Сергей оккупировал рабочий стол отчима, на чертежную доску наколол ватман с контурами своего планера. В ОАВУКе опять торопили, всем не терпелось увидеть, что там наконструировал Королев. Как и предполагали Козюра с Фаерштейном, во всей этой истории с проектированием количество должно было перейти в качество. Кружки конструкторов вокруг губсекции роились, как пчелы на пасеке. Доглядывать, помогать поспевали только самым энергичным и напористым. Все понимали: для выживания кружков их требуется объединить. Так в июне 1924 года возникла Черноморская группа безмоторной авиации (ЧАГ), а точнее – компания бесконечно спорящих одесских ребят, которые мечтали летать на планерах, сделанных собственными руками. Председателем ЧАГ был избран Жорж Иванов, крикун, необыкновенно энергичный, притащивший в ОАВУК целую ватагу своих друзей. Его заместителем стал Сергей Королев, секретарем – Жорка Калашников.
– Прежде всего необходима полная ясность, – говорил Сергей. – Нам самим надо точно знать, сколько нас, кто, где и чем занимается, чем хочет заниматься, имеет ли для этого достаточную теоретическую подготовку, располагает ли нужной производственной базой, материалами и людьми. Мы должны распределить свои обязанности, не дублировать друг друга, но помогать все каждому...
Через несколько лет после смерти Королева заслуженный врач республики Г.П. Калашников вспоминал:
– Уже в те годы у Сергея была необыкновенная способность быстро и четко поставить людям задачи...
На первом же заседании ЧАГ Сергей рассказал о своей работе над планером. Сначала смущался: как-то неловко говорить о себе, потом огляделся – да все же свои ребята, – осмелел и заикаться перестал. Иванов, который тоже конструировал гидропланер, ревниво задавал вопросы.
Это было самое первое выступление конструктора Сергея Павловича Королева, первое из тысяч за четыре десятка лет – на всех и всяких летучках, планерках, советах, комиссиях, обсуждениях, защитах, разборах, заседаниях, коллегиях, судах и митингах.
В протоколе первого заседания ЧАГ так и записали:
«Слушали: о чертежах т. Королева.
Постановили: предложить т. Королеву в кратчайший срок закончить разработку сухопутного безмоторного самолета».
Потом чаговцы выпросили на бывшем заводе Анатры три старых мотора «Гном», крылья и фюзеляж разбитого «фармана», как мыши, тащили в свою нору каждую завалящую железку.
– Про запас, – улыбался Сергей, – начнем сами строить самолеты, все пригодится.
Леонид Курисис первый рассказывал в ОАВУКе о своем планере. Развесили чертежи, достали указку. Народу на доклад пришло много, и народу понимающего: Фаерштейн, Лавров, Боровиков, Селезнев – преподаватель железнодорожного техникума, старые знакомые из ГИДРО-3 Шляпников и Долганов.
Курисис доложил проект. Фаерштейн, ерзая на стуле, еле дождался, пока Курисис закончит.
– Это замечательно! Мы должны немедленно начать постройку планера! Можно начинать в Январских мастерских, можно на Стрельбищенском поле, где мы строили планер по чертежам Арцеулова. Главное – начать! – Фаерштейн готов был аплодировать любой «первой ласточке» губсекции уже потому, что она первая. Он уже видел этот несуществующий планер на Всесоюзных соревнованиях в Коктебеле, уже слышал восторженно-почтительные шепотки: «Это из Одессы... Из Одессы!»
Лавров охладил его пыл, указал, что конструкция нуждается в некоторой доработке. И тут вдруг протянул руку Королев:
– Мне хочется обратить ваше внимание на профиль крыла этого планера... Сергей говорил прямо, не очень заботясь о безболезненной округленности своих критических выпадов, но и без запала, не торопясь, аргументируя каждое замечание. За его спиной переглядывались: никто не ожидал такого от этого краснощекого тихони.
Сергея поддержал Василий Долганов. Решено было с постройкой планера повременить, поручить автору проекта «доработать в свете замечаний».
– Ты не боишься, что Курисис гробанет теперь твой проект? – спросил Долганов Королева, когда заседание окончилось.
– Не боюсь. Может, он что дельное подскажет, а начнет придираться – отобьюсь. У меня расчеты, а тут цифры важнее всяких слов...
Теперь часто Сергей укладывался на свой красный диван в гостиной, когда за окнами было уже совсем светло: не терпелось доделать планер. Иногда приходил помогать Валя Божко, обводил малиновой тушью чертежи, штриховал разрезы. Авиация его не увлекала, вернее, он не мог себе позволить увлечься ею, понимал, что летать он не сможет. Это сейчас можно создавать авиационные конструкции и ни разу не подняться в воздух даже в качестве пассажира. А в те годы, если человек говорил: «Я работаю в авиации», – то само собой подразумевалось, что он непременно летает. Единственным исключением был, пожалуй, только Н.Е. Жуковский, ни разу не летавший на самолете...
Обычно Сергей даже радовался, когда Баланин уезжал в командировку, но сейчас он чувствовал, что ему иногда не хватает отчима: он многое мог подсказать, а если и не знал чего – порекомендовать книгу, справочник, методику расчета, формулу. Сергей терял время именно на книжные поиски, ожесточенно листая страницы, что-то шептал себе под нос, потом, отложив книгу, думал, нетерпеливо постукивая по столу лекалом, и снова листал страницы.
В ОАВУКе спросили:
– Как назовешь?
В те годы планеры крестили позвончей, поэффектней: «Дракон», «Дедал», «Колибри», «Одна ночь». Королев ответил:
– К-5.
В июле проект был наконец готов. Защита такая же, как у Курисиса, без всяких скидок на то, что тот был студентом Политехнического института (без пяти минут инженер), а этот – подручный черепичника.
Замечания были, но по мелочи. Встал Курисис:
– Считаю, что Королев сделал зрелый проект, по которому можно строить планер...
Сердце запрыгало в груди: «Будут строить!»
– Правильно, – сказал Фаерштейн. – Немедленно надо утвердить в Харькове и строить...
«Трудящийся, строй свой возд. флот. В центральную спортсекцию.
Препровождая при сем проект планера Королева и объяснительную записку, прошу проверить расчет и прислать возможно скорее обратно.
Приложение: 12 листов чертежа и объяснительная записка.
Предс. Губспортсекции: Фаерштейн».
А дома с мамой опять эти тягостные разговоры: «Что дальше?» – «А что дальше? Дальше строить, испытывать, летать».
– Может быть, все-таки Одесский политехнический? – робко спрашивала она.
– Нет. Если так, я пойду на завод...
– Ну зачем так, сынок... Значит, все-таки в академию?
– Да...
– Но я узнавала, в академию берут кадровых военных людей с опытом, с образованием...
– Я кончу школу... И у меня планер...
– Хорошо, – Мария Николаевна с волнением встала из-за стола. – Я поеду в Москву, мы с папой все узнаем...
Она действительно поехала в Москву и добилась приема у какого-то крупного начальника академии. Человек с ромбами в петлицах слушал внимательно, потом спросил:
– Сколько лет вашему сыну?
– Семнадцать. Восемнадцатый пошел...
– Молод... В армии не служил? Ведь у нас на первом курсе младшие командиры...
– Он окончил строительную школу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188