я очень много работал тогда. Сам себе устраивал экзамены, билеты составлял, тянул их и сам себе отвечал. Если я не мог ответить, я сам себе ставил двойку и назначал себе переэкзаменовку... Я увлекался тогда автоколебаниями и сам «открыл» метод гармонического баланса, который уже был открыт Боголюбовым и Крыловым, о чем я, по своему невежеству, не знал. Для Болховитинова я сделал расчет боковой устойчивости самолета. Меня зачислили в КБ старшим инженером, но жил я в лагере. Мне платили вполне приличную зарплату, которую пересылали в лагерь, но купить я ничего не мог и отправлял деньги жене.
Когда Щетинков вернулся в Москву, задания стали поступать и из столицы. Контрольный мастер кирпичного завода писал теперь научные работы по испаряемости ракетных топлив и устойчивости горения в жидкостных двигателях.
Весь этот фантастический кошмар продолжался до конца войны. После победы все немецкие «отряды» были расформированы, а оставшимся в живых в паспорте поставили штампик: «спецпереселенец». Из зека Раушенбах превратился теперь в ссыльного. Он не мог уехать в другой город, должен был раз в месяц отмечаться у «своего» уполномоченного в райотделе милиции.
– Ну все, как у Ленина в Шушенском, – без тени юмора говорил Борис Викторович. – Мое Шушенское – Нижний Тагил.
Тем временем Щетинков через Келдыша добился вызова Раушенбаха в Москву. Числился он проживающим в общежитии, чтобы не бросать тень на жену. Опять происходило нечто фантастическое: ссыльный делал доклад на научно-техническом совете оборонного института, НКВД выдавало ему допуск к секретным документам, но милиция приравнивала переезд в другой город побегу из-под стражи. Через месяц Борис Викторович вернулся в Нижний Тагил. Келдыш хотел взять Раушенбаха к себе, но его направили вольнонаемным инженером в город Щербаков, в КБ, где работали зеки.
– А где это – Щербаков? – рассеянно спросил Раушенбах у своего «уполномоченного».
– Не знаю, – честно признался милиционер.
– И я не знаю... Что же нам делать?
– Понятия не имею...
– Я пойду на вокзал и спрошу билет до Щербакова. Но и на вокзале никто не знал такого города.
– Вы мне не город, а станцию назовите, – требовала тетка в билетной кассе.
Раушенбах честно искал в газетах указ о переименовании некоего города в Щербаков, но не нашел и снова пришел к «уполномоченному». Тот подумал и решил направить надоевшего ему спецпереселенца в Москву – пусть на Лубянке ему и объяснят, где находится город Щербаков.
Вполне законно прилетев из Свердловска в Москву, Раушенбах на Лубянку не явился и перешел на нелегальное положение. Засекреченный беглый каторжник, без прописки, без продовольственных карточек работал у Келдыша – тот сумел все объяснить своему начальнику 1-го отдела. Потом Раушенбах все-таки пошел на Лубянку «с повинной». Выяснил, что Щербаков – это, оказывается, Рыбинск. Чекист очень настаивал, чтобы он поскорее туда отправлялся.
– А если я туда не поеду?
– Вас же нигде никогда не пропишут, – добродушно объяснил чекист.
И точно. Несмотря на все хлопоты Келдыша, а потом и Победоносцева – он был тогда главным инженером НИИ-88 и готов был взять Раушенбаха к себе, – в милиции упорно не хотели его прописывать. Однажды, зайдя в кабинет к очередному высокому милицейскому чину, Борис Викторович начал так:
– Я знаю, что вы ничем не сможете мне помочь...
– Это почему же?! – перебил чин, сразу обидевшись на подозрение в его служебном бессилии.
Так он снова стал легальным...
– Потом на стадионе «Динамо», – рассказывал Раушенбах, – я увидел человека, который настаивал, чтобы я ехал в Рыбинск. Признаюсь: я подумал-подумал и смылся со стадиона. До самой смерти Сталина меня преследовали сны: поймали, волокут...
У Келдыша Раушенбах занимался теорией вибрационного горения, акустическими колебаниями в прямоточных двигателях – это сложная математика, замешанная на термодинамике и акустике. В 1949 году защитил кандидатскую диссертацию, в 1958-м – докторскую. Ему было 43 года, у него было негромкое, но прочное научное имя. В космонавтику он не рвался, но когда узнал, что заниматься ориентацией космических объектов охотников нет, пошел к Келдышу и сказал, что хочет попробовать разобраться в этом деле. Келдыш вяло разрешил, взяв с него слово, что он не бросит свою основную тематику.
Королев встретил его так, будто они расстались вчера. Никаких объятий и молодецких тычков в грудь. Сергей Павлович был озабоченно приветлив – не более. Ни слова ни о прииске Мальдяк, ни о «Стройотряде 18-74». Только о деле и о сроках.
Через день Королев сказал Пилюгину:
– Значит, ты отказываешься делать систему ориентации? Хорошо. Тогда я передаю ее Раушенбаху.
– Он не сделает... – мрачно проворчал Пилюгин.
– Сделает в этом году! – резко перебил Королев.
Работа Раушенбаха 1958 года – одна из самых новаторских в истории первых лет космонавтики. И ракеты, и двигатели к ним, и простейшие системы управления делались за многие годы до первого спутника, но ориентацией летательных аппаратов в межпланетном пространстве никто никогда не занимался.
Работу эту, к которой впоследствии подключились десятки людей – целое подразделение КБ Королева, начинал Раушенбах вдвоем со своим молодым сотрудником Евгением Токарем. Токарь – человек странный, что называется, «с завихрениями», но невероятно талантливый. Еще в 1956 году он придумал некий аналог гирокомпаса, который позволял объекту, условно говоря, лететь только носом вперед. Раушенбах, используя идею Токаря, нашел ее оригинальное продолжение, создав стройную теорию ориентации для орбитальных объектов. Полеты к Луне потребовали ее усложнения. Новая система на хаотично вращающемся луннике должна была «схватить» своим «кормовым» оптическим датчиком Солнце, а потом «носовым» датчиком найти Луну и уже не выпускать ее из виду ни в коем случае.
Королев требовал, чтобы аппаратура была готова к весне 1958 года. Сроки были нереальны, это понимал и сам Королев, но изменить их упорно отказывался. Раушенбах решил не строить никаких математических моделей, а сразу конструировать конкретную систему, которую «можно пощупать», и убедиться, что она работает. Да и Королев требовал, чтобы ему заранее выдали данные, нужные конструкторам лунника: габариты системы и ее вес. И не худо бы указать, на скольких болтах ее будут крепить и где эти болты должны будут торчать. Что крепить?! Не было еще абсолютно ничего! Раушенбах сел и стал считать, сколько весит одно реле, другое, сколько их будет и какое примерно место они займут. Прикинув все это, Борис Викторович нарисовал некую «коробочку». В это время к нему на работу поступил молодой инженер Евгений Башкин, человек очень талантливый и воспитанный военно-морским флотом, где он до этого служил, в духе строгой дисциплины и ответственности. Когда он увидел, какую «липу» отправляет Раушенбах в ОКБ, он заподозрил в Борисе Викторовиче авантюриста, в чем признался шефу через несколько лет, уже после того как оба они получили за «Луну-3» Ленинскую премию.
Реализацию «коробочки» Борис Викторович начал с того, что, взяв под отчет в институте 1000 рублей, он отправил молодого инженера Толю Пациору на улицу Горького в магазин «Пионер», чтобы тот накупил паяльников, проводов, сопротивлений, разных полупроводниковых штучек и прочей технической мелочевки, предназначавшейся для утешения юных техников. И вот они, совсем молоденькие – еще дипломы клеем пахли – инженеры: Женя Башкин, Дима Князев, Виктор Легостаев, Толя Пациора, Борис Скотников, Юра Спаржин, Валя Николаев – начали строить из этих в буквальном смысле детских игрушек систему космической ориентации, включающую маленькие реактивные двигатели на сжатом газе, оптические датчики, гироскопические приборы и логические электронные управляющие устройства – первую в мире подобную систему.
Потом было много разных других систем. Межпланетные станции ориентировали по Солнцу и яркой звезде южного полушария Канопус, космические корабли и спутники – по Земле. Раушенбах и тридцать лет спустя считает, что система, сделанная в его отделе Токарем и другими ребятами для спутника связи «Молния», является непревзойденной по своей простоте и надежности, и почти уверен, что ее вряд ли можно превзойти. После «Молнии» Борис Викторович начнет грустить: захочется нового дела, которым занималось бы не более десяти-пятнадцати человек в мире. Он станет размышлять над математической моделью кровообращения в организме человека, но, узнав, что над этим работает больше пятнадцати человек в мире и сделали они уже немало, охладеет и к этой теме. В 70-х годах, разглядывая с ребятами из своего отдела иконы в музее Андрея Рублева, он отметит странное построение великим мастером перспективы и начнет думать об этом. В 1980 году выйдет его книга «Пространственные построения в живописи.
Очерк основных методов». Текст дополнен обширным приложением, недоступным искусствоведам – не просто интегралы, тройные интегралы: он подтверждает свои открытия математически. В 1986 году Борис Викторович закончит работу над книгой «Системы перспективы в изобразительном искусстве». До него об этом писали Филиппе Брунелеско и Паоло Учелло в XV веке...
Но все это будет не скоро. А сейчас срочно нужна система ориентации для нового лунника. К весне 1958 года Раушенбах сделать, конечно, ее не успел, но и Королев его не дергал. Начались все эти неприятности с продольными колебаниями носителя, потом с третьей ступенью: тут уж Королеву было не до системы ориентации. А к маю 1959 года, когда «семерку» усмирили, у Раушенбаха все было готово. И самое удивительное – реальная система по габаритам и весам почти не отличалась от той «липы», которую он послал Королеву.
– Как вам это удалось? – спросила однажды Бориса Викторовича Евгения Альбац, биограф Раушенбаха.
– Это надо чувствовать печенками! – засмеялся Бэвэ – так звали Бориса Викторовича его «ребята». – А потом я же все время делал такой вид, будто я серьезный человек!..
Сумасшедший Николая Васильевича Гоголя в своих «Записках» утверждал, что «луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается». Это категорически неверно! (Да и что взять с сумасшедшего!) «Луна» делалась в Подлипках и делалась совсем не плохо. Академические институты вовремя поставили оговоренную аппаратуру, но, честно говоря, вся эта аппаратура мало волновала Сергея Павловича. Ну уточнит она что-нибудь из того, что получено в прежних полетах, ну и что? Станция запускалась для фотографирования обратной стороны Луны – это ее главная и самая важная работа. И сможет ли она выполнить ее, зависело, прежде всего от системы Раушенбаха.
– А Землю она, часом, не «поймает»? А то начнет фотографировать Землю, – допытывался Сергей Павлович.
– Не должна, – туманно успокаивал его Борис Викторович.
Королев лично читал все протоколы испытаний фототелеаппаратуры, дотошно расспрашивал о выдержках при съемке. В голосах своих собеседников не слышал он абсолютной уверенности, злился на них, но сам себя сдерживал, поскольку злиться было глупо, – ну кто, действительно, точно мог сказать, какая там за 400 тысяч километров от Земли освещенность, какую надо ставить выдержку.
25 сентября, как всегда вечером, Королев улетел на космодром, а рано утром был уже в МИКе и уже успел кого-то отчитать...
Подобные всплески собственной гневливости глубоко огорчали Сергея Павловича. Он ведь понимал, что так вот срываться на мальчишку-инженера, причем мальчишку славного, преданного делу, нельзя, недостойно. Ну, что теперь, извиняться идти? Тоже как-то глупо. Ницше говорил, что, раскаиваясь, прибавляешь к совершенной глупости новую...
Многие из тех, кто писал о Королеве, справедливо отмечали, что в принципе он был человеком добрым и, несмотря на свои «взрывы», никаких серьезных «увечий» людям не причинял. Это правда. Но ведь и у доброго человека может быть плохой характер. «Однако его любили!» – утверждает множество людей. Правильно. Бальзак писал: «В нас нет ненависти к суровости, когда она оправдана сильным характером, чистотой нравов и когда она искусно перемешана с добротой». И, несмотря на то, что Королев был человеком добрым, несмотря на то, что очень многие и очень разные люди действительно любили его, несмотря на все то, за что его любили, может быть, надо набраться смелости и признаться: у Королева был тяжелый, трудный, плохой характер.
Он был очень нежен с Ниной – самым близким для него человеком – и все-таки не раз заставлял Нину плакать, сам при этом мучаясь, быть может, больше ее. Истоки его частого раздражения на работе порождены, мне кажется, самой административно-командной системой, в которой он жил и воспитывался. Никто тогда не руководил добродушно. Добродушный руководитель – заведомо слабый руководитель.
Королев кричал на своих людей, потому что Устинов кричал на него, а Хрущев кричал на Устинова. Руководить – это значит быть недовольным – вот стиль его времени. И ужасно не то, что он кричал, а то, что те, на кого он кричал, считали это нормальным. Они бы растерялись и не поняли его, веди он себя по-другому, чувствовали бы себя не в своей тарелке, а некоторые административные мазохисты просто обиделись бы на него!
Огромная, космическая – в прямом и переносном смысле этого слова – работа Королева в последнее время, тот многомесячный хор славословий, который постоянно теперь ее окружал, заставили Сергея Павловича по-новому взглянуть на все свое Дело и на свое место в этом Деле. В эти дни он и написал Нине Ивановне большое исповедальное письмо, редкое среди многих его писем.
«...Дела наши здесь идут с необычным (даже для нас!) напряжением и обилием всяких трудностей, – писал Сергей Павлович. – Это все, в общем, закономерно, т.к. наша ближайшая задача весьма трудна и сложна даже просто по своему замыслу. Очень отрадно видеть, что такой большой коллектив самоотверженно трудится буквально без отдыха, все забыв и думая только о том, чтобы выполнить задание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188