Никто активно не возражал, но тема доклада звучала все-таки столь странно, если не сказать дико, что решили посоветоваться с президентом академии Анатолием Аркадьевичем Благонравовым.
Совершенно седой в свои 54 года, красивый, с холеными руками, длинными ухоженными ногтями, изысканно вежливый, величаво неторопливый, с золотыми погонами генерал-лейтенанта артиллерии, Благонравов напоминал носителя каких-нибудь древних дворянских кровей и трудно было поверить, что корни его родословной зарыты на огородах деревни Аньково Ивановской губернии.
Президент сидел в окружении нескольких ближайших своих сотрудников и маленькую делегацию из НИИ-4 слушал очень внимательно. Он понимал, что расчеты Михаила Клавдиевича верны, что все это не Жюль Верн и не Герберт Уэллс, но понимал он и другое: научную сессию Академии артиллерийских наук такой доклад не украсит.
– Вопрос интересный, – усталым и бесцветным голосом сказал Анатолий Аркадьевич, – но включить ваш доклад мы не сможем. Нас вряд ли поймут... Обвинят в том, что мы занимаемся не тем, чем нужно...
Сидящие вокруг президента люди в погонах согласно закивали.
Когда маленькая делегация НИИ ушла, Благонравов испытал какой-то душевный дискомфорт. Он много работал с военными и перенял у них в общем-то полезное правило не пересматривать принятые решения, но тут вновь и вновь возвращался он к тихонравовскому докладу и дома вечером опять думал о нем, никак не мог отогнать от себя мысль, что несерьезный этот доклад на самом деле очень серьезен.
Тихонравов был настоящим исследователем и хорошим инженером, но бойцом он не был. Отказ президента расстроил его. Молодые его сотрудники, которые помалкивали в кабинете Благонравова, подняли гвалт, в котором, однако, мелькали новые серьезные доводы в пользу их доклада.
– Что же вы там молчали? – рассердился Михаил Клавдиевич.
– Надо снова идти и уломать генерала! – решила молодежь.
И на следующий день они пошли снова. Было такое впечатление, что Благонравов словно обрадовался их приходу. Он улыбался, а новые доводы слушал в полуха. Потом сказал:
– Ну, хорошо. Доклад включим в план сессии. Готовьтесь – краснеть будем вместе...
Потом был доклад, который слушали в гробовом молчании: никто не знал, как на него реагировать. Как на шутку, розыгрыш? Или серьезно думают всем этим заниматься?
Доклад Тихонравов закончил так:
– Таким образом, дальность полета ракет не только теоретически, но и технически не ограничена.
Благонравов заранее объявил, что прения отменяются, но, как и ожидал Анатолий Аркадьевич, один очень серьезный человек в немалом звании спросил Благонравова как бы мимоходом, глядя поверх головы собеседника:
– Институту, наверное, нечем заниматься, и потому вы решили перейти в область фантастики...
Ироничных улыбок было предостаточно.
Но не только улыбки были. Королев подошел к Тихонравову без улыбки, сказал, строго набычившись по своей манере:
– Нам надо серьезно поговорить...
Королев понимал важность сделанного Тихонравовым: через год выйдет его собственная работа «Принципы и методы проектирования ракет большой дальности», в которой он тоже анализирует различные варианты многоступенчатых «упаковок». Королев уже тогда, летом 1948 года, когда еще не летала его «единичка», знал, что рано или поздно он придет к многоступенчатой ракете, никуда ему от нее не деться. Поэтому он буквально вцепился в работу Тихонравова, приехал специально к нему в НИИ-4, быстро проглядел разложенные на столах графики, все сразу «схватил», глаза его заблестели:
– Вы – инженеры с большой буквы! – сказал окружившим его ребятам Тихонравова.
Однако скепсис на этот раз восторжествовал. Несмотря на молчаливое сопротивление Нестеренко, исследования по составным ракетам в НИИ-4 в начале 1949 года прикрыли, оставив Тихонравову одного-единственного сотрудника – Игоря Яцунского, которому позволено было заниматься пакетными схемами.
Тихонравов – аккуратист, немного даже педант, многие годы исправно ведет дневник, посвящая событиям каждого дня ровно одну страницу блокнота, и по дневнику этому видно, что Королев ни на минуту не выпускает Михаила Клавдиевича и его группу из поля своего зрения, хотя они работают в разных институтах. В дневнике постоянно мелькает: «Утром – к Королеву», «Позвонить Королеву», «Был разговор с Королевым», «Совещание у Королева». Связь их крепнет день ото дня.
Уже в 1950 году весовой анализ, проведенный Тихонравовым, показал, что, собрав пакет из уже реально существующих ракет, в принципе можно вывести на орбиту довольно увесистый полезный груз.
Но Тихонравов отнюдь не единственный союзник Сергея Павловича в разработке его планов на будущее. Одним из самых сильных его союзников стал Мстислав Всеволодович Келдыш.
Первое близкое знакомство механиков-теоретиков с большими ракетами состоялось поздней осенью 1947 года после отстрела в Кап.Яре трофейных Фау-2. В Подлипки приехали Келдыш, Сергей Алексеевич Христианович из ЦАГИ, Владимир Васильевич Голубев из МВТУ и другие ученые. Королев прочел им доклад о ракетах дальнего действия, рассказал о работах фон Брауна и ближайших перспективах.
Во время доклада Христианович спросил шепотом у Тюлина:
– Что он нам про немцев рассказывает, а сам-то что он сделал?
– Сейчас скопировал Фау, но у него много оригинальных идей, – тихо ответил Тюлин.
– Идей у всех много. Еще неизвестно, что у него получится...
Ракеты Королева Христиановичу, как говорится, «не показались». Чутьем настоящего исследователя Сергей Алексеевич почувствовал, что авиация стоит на пороге подлинной революции в своем развитии, а тут – немецкие копии... На ракеты чутья не хватило, ракеты Христиановича не увлекли.
А Келдыша увлекли. Чем больше он думал о них, тем больше убеждался, что в ракетной технике существует целый кладезь занимательных загадок, есть над чем поломать голову, а ничего так не любил 35-летний академик, как «ломать» свою невероятно одаренную голову. Мог ли он предполагать тогда, что всего через десять лет его нарекут «Теоретиком Космонавтики»?!
При Математическом институте имени В.А.Стеклова под руководством Келдыша еще в 1944 году был организован отдел механики, где и начали заниматься ракетодинамикой. Первым сотрудником Мстислава Всеволодовича стал аспирант Дима Охоцимский, которого Келдыш «прельщал» ракетной техникой, в то время как Христианович – его шеф в ЦАГИ – всячески Диму от ракет «отвращал». Келдыш победил, за Охоцимским потянулись другие молодые ребята, которых так и называли «мальчики Келдыша» и долго так называли, даже тогда, когда они уже стали признанными корифеями.
Образовался костяк будущего Отделения прикладной математики, которое потом, уже после смерти Королева, превратится в Институт прикладной математики, а после смерти Келдыша – в ордена Ленина Институт прикладной математики имени М.В.Келдыша. Но тогда до института было еще далеко. Их было совсем немного: Дмитрий Охоцимский, Галина Таратынова, Тимур Энеев, Сергей Камынин, Василий Сарычев, Всеволод Егоров. Вот эти молодые ребята (самому старшему – Охоцимскому – было 28 лет) под руководством своего тоже вовсе не старого шефа провели в 1949-1951 годах целый цикл работ по выбору оптимальных схем и характеристик составных ракет. Они математически безупречно доказали то, что Королев знал давно: «Переход к составным ракетам, – говорилось в одной из этих работ, – можно считать оправданным лишь при начальных весах, превышающих 70-80 тонн (при полезном грузе 3 тонны), и, следовательно, лишь при дальностях, превышающих 3000-4000 километров».
Королев задумал ракету, способную доставить примерно 3 тонны груза на расстояние 6-8 тысяч километров. Анализ всех возможных вариантов достижения такой дальности приводил к двум различным схемам, и обе выглядели вроде бы реалистически. Или это должна быть двухступенчатая баллистическая ракета с жидкостными ракетными двигателями, или гибрид: первая ступень – обычная жидкостная, вторая – крылатая с прямоточным двигателем, которая полетит значительно ниже и медленнее. Какое-то время Королев прорабатывал оба варианта, но быстро понял, что первый ему ближе, и уже в 1953 году от крылатого варианта отказался.
Расчеты «мальчиков Келдыша» смотрел сначала Святослав Лавров, потом они шли к Королеву.
Королев эти встречи любил, не торопил докладчиков, отключал телефон. Некоторые люди отдыхают, уходя мыслями в прошлое. Сергей Павлович отдыхал, погружаясь в будущее.
– Погодите, друзья, – говорил он «мальчикам», – мы еще доживем до того времени, когда вокруг шарика полетим...
Однако то, что было в прошитых бечевками с вечно крошащимися сургучными печатями «секретных» тетрадках «мальчиков», все это еще не более как теория. Расчеты говорили, что сделать в принципе можно. Но как сделать-то? Приняв двухступенчатый баллистический вариант, Сергей Павлович оказался перед необходимостью выбора одной из конкретных схем, количество которых измерялось многими десятками. Две ступени – это две ракеты, соединенные в одну. Как их соединить? Да как душе угодно! Можно поставить одну на другую. Так делал фон Браун, когда задумал бомбить Нью-Йорк. Нескладная, неустойчивая получается машина, хилая по прочности. Можно соединить ракеты в пакет, наращивать не ввысь, а вширь. Циолковский придумал переливать топливо из одной ракеты в другую. Сложно, тяжело. Тихонравов от перелива сразу отказался. Очень большое должно быть давление в трубопроводах, разъемы не выдержат. А как лучше запускать ракеты: все сразу или по очереди: одна отгорит, отвалится, следующая загорится? И сколько их должно быть, как их наилучшим образом скомпоновать, чтобы действительно не получилась доска, летящая против ветра?
И снова Королев слышал шепот своей уникальной инженерной интуиции: «Искать некоего абсолюта, идеальной схемы – не надо. Потому что ее нет. Потому что за каждый миллиметр совершенства в одном, возможно, придется пожертвовать сантиметром в другом». Не расчеты теоретиков, а воспоминания о бессонных ночах Кап.Яра, когда проклятая «единичка» не хотела улетать со старта, склоняли его к мысли, что всеми силами надо постараться избежать такой схемы, при которой вторая ступень должна будет запускаться на большой высоте, в вакууме.
– Надо честно смотреть в глаза фактам, – говорил он Глушко. – Мы не умеем запускать ракетный двигатель в вакууме. У нас нет уверенности, что он там запустится, и ты...
– Я не вижу здесь неразрешимых трудностей... – вяло перебивал Глушко.
– И я не вижу! Они разрешимы! Но на это нужно время. Вот смотри, мои ребята прикинули несколько вариантов, когда и первая, и вторая ступень включаются прямо на старте, потом первая кончает работать и отбрасывается, а вторая продолжает тянуть... Вот смотри, – он раскладывал перед Валентином Петровичем схемы, которые рисовали проектанты из отдела Бушуева.
Глушко смотрел, отворачивался:
– Плохо...
– Ты хочешь сказать, что после сбора первой ступени, вторая тащит уже наполовину опорожненную конструкцию?
– Ну, конечно, это же ребенку ясно...
– Разумеется, это не лучший вариант, но зато тогда все двигатели мы запускаем на земле!
– Ну, что опять: «двигатели», «двигатели»! – Глушко раздражало неверие Королева в прогресс его ЖРД...
Снова вспоминается фильм «Укрощение огня». Башкирцев (Королев) звонит Огневу (Глушко) в три часа ночи, врывается к нему домой и лихорадочно чертит схему ракеты Р-7, делясь осенившей его вдруг идеей. Не верю. Не было такого, и быть не могло. Это Шампольон, когда понял, что может читать египетские иероглифы, прибежал к брату в страшном запале, начал рассказывать и рухнул без чувств. А Королев рухнуть не мог, потому что «осенить» его так, как осенило в кино, не могло. В общей сложности, прежде чем остановиться на конечном варианте «семерки», в конструкторском бюро Королева было рассмотрено около шестидесяти вариантов различных компоновочных схем. Никакого «открытия вдруг» не было. Схемы эти были известны очень многим людям, обсчитывались и обсуждались у Евгения Федоровича Рязанова, у Сергея Сергеевича Крюкова, многократно подвергались разносторонней критической фильтрации Константина Давыдовича Бушуева и самому въедливому и придирчивому разбору Василия Павловича Мишина, прежде чем происходила их своеобразная «защита», предварительная «сдача» в кабинете Сергея Павловича Королева. Озарения не было, был долгий и упорный поиск.
Однако было бы печально, если бы труд этот выглядел в глазах людей непосвященных лишенным всяких страстей, вконец иссушенным математикой, отгороженным от живого человеческого общения решетками бесчисленных графиков, если бы возникло убеждение, что работа эта только потому не была поручена мудрому и дальновидному компьютеру, что тогда еще не было мудрых и дальновидных компьютеров. Это не так. Талант Королева не в секундах озарения, а в часах выбора. Он должен был понять и оценить все приобретения и потери каждого из предложенных вариантов, должен был решить. Тут одного инженерного таланта мало. Тут требовался особый талант прирожденного руководителя, ведь многие уникально способные ученые и инженеры начисто лишены этого поистине драгоценного дара – умения решать.
Ах, как бы славно было вот так-то прибежать к Валентину Глушко среди ночи и разом обо всем договориться! Я понимаю, что в кино нельзя показать десятки совещаний, которые проводил и ночью, а чаще все-таки днем Главный конструктор, прежде чем схема, так живо нарисованная артистом Кириллом Лавровым, была принята и утверждена. А совещаний было действительно десятки. И, кстати, художественный кинематограф мог бы одно такое совещание показать, там есть что играть хорошим актерам...
Как все проходило? Как единоначалие Королева сочеталось с коллегиальностью? Как, в каких формах его знания и опыт соединялись со знанием и опытом других? Единого стереотипа не было, классического «совещания по-королевски» не существовало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188