Хорошо все-таки они сделали, что послали его пожить среди снегов. Худ
ожник и его жена очаровательнейшие люди. Лишь бы Оливье в нее не влюбился,
что-то похоже на это… Как так сразу? Да, представь себе, и, по-видимому, ей эт
о не так уж неприятно. В конце концов что случилось, почему он исчез? Испуг
ался?… Я сначала тоже так думал, но, оказывается, ничего подобного! Скорее
уж мечты… безрассудство. Он мне по дороге обо всем рассказал. Рассказыва
л и рассказывал фактически про себя и для себя… Не следует обманываться:
он испугался, это верно, но лишь потому, что ему нравилось бояться, убежал
он, повторяю, не потому, что сдрейфил, а потому, что действовал сообразно в
ыдуманному им самим сценарию. В какой-то момент он понял, что затеял сквер
ную историю, но уже нельзя было переиграть. Этот сценарий был непонятен, с
о стороны выглядело так, будто он трус! Уверен, что Оливье гордился тем, чт
о ему угрожали, ему хотелось бы пережить похищение! Театр! Говорю тебе, чис
тый театр!
Ц Значит, по-твоему, все образуется? Ц сказала Натали. Ц И единственно,
что тебя волнует, это супруга художника?
Луиджи уже облачился в пижаму и домашние туфли, и весь так и сиял от радост
и, что сбросил с плеч тяжелое бремя.
Ц Ваш приказ выполнен, господин генерал! Пока что все идет хорошо. Не буд
ем ничего драматизировать заранее. Ах, да… Оливье вручил мне для тебя нач
ало романа, автор коего один его приятель, и он ужасно дорожит твоим мнени
ем. Если его писания тебе не понравятся, он бросит работу.
Лежа рядом с Луиджи, который, нырнув в постель, сразу же заснул глубоким сн
ом, Натали взяла листки, напечатанные на машинке. Она была так счастлива, ч
то ей даже спать расхотелось. Бог знает как напечатано… Начинающий роман
ист был таким же новичком и в машинописи, очевидно, брал у кого-нибудь на в
ремя машинку… «Юноша и стыд». Странное название… Натали раздражали все э
ти буквы, попавшие не на свое место, но уже через несколько минут ей почуди
лось, будто она слышит Оливье: его голос, его манеру строить фразу… Она, ко
нечно, сразу подумала, что молодой автор Ц сам Оливье, а теперь все сомнен
ия отпали. Ошибки, строчки, налезавшие одна на другую, перестали ее раздра
жать. А что, если ей удастся проникнуть в душу Оливье, заглянуть в его внут
ренний мир?

ЮНОША И СТЫД

Я решил пойти покататься на
лодке. У меня на пруду в лесу Рамбулье есть своя лодка. В это время года, в са
мом начале весны, по будням там никого не бывает, и я не знаю ничего лучше э
того одиночества, согретого жаром сердца, сердца, которое не одиноко, у ко
торого есть родители, друзья, дружба и любовь. Отвязать свою лодочку, взры
вать веслами олово вод, смотреть, как солнце вдруг расталкивает плечом о
блака, очищая себе место, и золотит все, чего коснется его луч… Беспримесн
ое наслаждение: все участвует в нем Ц мускулы, кожа, ясность мыслей и безб
режность грез. Заговор всего, что есть я, и всего окружающего, что дополняе
т меня. С чего это я так счастлив? Я засыпался на экзамене по санскриту, но ч
то за идиотская мысль изучать санскрит? Мне двадцать три года, у меня есть
профессия, невеста, с которой я живу уже целый год и которая скоро официал
ьно станет моей женой. А это значит, что каждый из нас уйдет от своих родит
елей, мы поселимся вместе, она и я, и при одной этой мысли я испытываю столь
неподдельное волнение, что кровь бросается мне в голову. В такой изумите
льный весенний день все это представляется мне необыкновенно выпукло. Я
, слава богу, из нервных, счастью удается меня опьянить. Но и несчастью тож
е Ц этого забывать не следует. И если я завалился по санскриту, то потому,
что чувствовал себя тогда несчастным по-настоящему Ц мне показалось, б
удто при моем появлении воцарилась тишина и кое-кто из сокурсников хихи
кает, поглядывая на меня исподтишка. Я проверил прическу, узел галстука, б
рюки… все, казалось, было в порядке… Так в чем же дело? Ужасно глупо. Я сказа
л: «Чего это вы так развеселились?» И мне ответили, что никто не веселится,
так как на санскрите не повеселишься, к тому же он им осточертел. Что ж, все
может быть… А все-таки они продолжали хихикать, и если не над санскритом,
то, значит, надо мной.
Это меня раздражало. Но я не из тех, кто позволяет себя убаюкать; когда я ра
здражен, я тотчас же беру курс на одиночество. Ухожу на природу или в гости
ницу, чтобы не иметь ни с кем объяснений по поводу своего дурного настрое
ния или выражения лица. Родители достаточно настрадались из-за моих поб
егов. Кажется, это именно так и называется: побег.
Они, конечно, устраивали целые драмы, мама плакала, а отец как-то чуть не ум
ер от беспокойства Ц у него больное сердце. Но как я их ни люблю, каждый ра
з я начинаю все сызнова, увлекаемый бог весть кем, бог весть чем: дурным ил
и хорошим настроением, женщиной или облаком, ей-богу, даже облаком.
Я изучаю санскрит, священный язык браминов, так как мной владеет страстн
ый интерес к человеку. Язык объясняет нам человека, масштабы его души и мы
сли, его знания, его занятия, его принципы… Язык Ц это подлинная история ч
еловека со всей его ложью! Филология Ц это главная моя любовь, моя страст
ь, возможно, истинное мое призвание. Но я не желаю зависеть от семьи, не пот
ому, что мое содержание так уж тяжко отражается на их вполне приличном бю
джете, но в силу самых обычных причин: гордость, принципы, свобода. Поэтому
я пошел работать. Я зарабатываю себе на жизнь в одном театральном агентс
тве, куда меня как полиглота приняли с распростертыми объятиями. Живу я у
родителей, и моих заработков мне хватает. Ни у Арлетты, ни у меня нет тяги к
роскоши, и, поскольку мы приобрели туристское оборудование, мы вполне мо
жем позволить себе уезжать на каникулы.
Родители, ясно, были недовольны тем, что я бросил учебу: раз я имею возможн
ость не думать о хлебе насущном, я не смею зарывать в землю свои лингвисти
ческие таланты и обязан отдаться любимой филологии. Мы много и долго спо
рили, причем они, по их же выражению, исходят из данного случая, а не из общи
х положений. Иными словами, в моем случае Ц случае, когда у человека, скаж
ем, есть определенные способности, вкус к труду и весьма скромные потреб
ности, когда такой человек соглашается быть на иждивении и не ради беспе
чального жития, а ради того, чтобы трудиться, Ц так вот, по их мнению, такой
человек, то есть я, обязан не поступаться своим «будущим», своим «делом»,
своим «вкладом» в сокровищницу человеческих знаний. Родители, они и есть
родители, и когда речь идет об их детях, а в данном случае о единственном о
божаемом сыне, они обычно теряют разум. В их глазах я гений. А в своих собст
венных Ц я просто человек, имеющий влечение к определенной научной дисц
иплине, но не разрешающий себе полностью отдаться ей в ущерб своим же при
нципам. Я дал себе срок до двадцати одного года Ц до так называемого сове
ршеннолетия Ц и потом разом перерезал пуповину.
На свое горе я освобожден от военной службы. Я близорук и ношу очки. Во все
м прочем я здоровяк. Мой отец хирург, и я вырос на витаминах, зимой снег, мор
е летом, сплошная гигиена и паника по поводу любой царапины. Отец мой врач
-скептик и не может даже слышать о науке. Зато в нее свято верит мама, и всяк
ое новое открытие в медицине для нее Ц это Лурд, уж никак не меньше. Она ве
рит в медицину незыблемо, железно. В отношении меня она строго следовала
всем указаниям отца, но сама глотала подряд все образчики лекарств, кото
рые присылали моему родителю, так что мы только диву давались, как она еще
жива. Отец лечится только спиртным, и то лишь когда гриппует. Впрочем, он н
икогда не болеет.
Помимо медицины, которая, так сказать, прочно прижилась в нашем доме Ц от
ец услаждает наши трапезы рассказами об операциях рака, Ц существует е
ще и политика. Отец придерживается вполне определенных, крайне правых вз
глядов, мать противоположных, но весьма расплывчатых, а я подсмеиваюсь н
ад ними обоими, но больше склоняюсь к матери, к образчикам фармакологии и
либеральным политическим верованиям. Необузданный нрав родителя мне п
ретит, и я думаю, как мама могла с ним ужиться, или, вернее, думал так, будучи
ребенком, а теперь я просто отказался есть отцовский хлеб, и тем хуже для с
анскрита. Подлинные причины моего стремления к независимости известны
одной лишь Арлетте. А своих стариков я жалею. Если бы я вступал с ними в спо
ры, дом превратился бы в ад. И сейчас-то уже не сладко. В лицее меня считали
коммунистом Ц впрочем, почему бы и нет? Ц хотя коммунистом я не был, не бы
л также членом Союза коммунистической молодежи, ну и что с того? Не так-то
плохо быть коммунистом. На самом же деле у меня скорее некоторые склонно
сти к католикам. Даже Арлетта не знает моих тайных мыслей. Я мистик-реалис
т. Я верю в союз человека и божественных сил в запредельном, но не стал из-з
а этого созерцателем. Главная задача человека Ц это расширить жалкие св
ои пределы; что бы сталось е человеком, не будь взлета открытий, любопытст
ва, желания знать, что там дальше, еще дальше… Все мы передохли бы со скуки.
А вот мне не скучно. Мне любопытно знать, как победят рак, какова оборотная
сторона Луны. Думаю, однако, что не будь я в союзе с божественным и силами з
апредельного, тоска обратила бы меня в прах. Я создал для самого себя, себе
на потребу философский мирок, наивный, глупенький и тесный, но он дает мне
необходимый минимум интеллектуального комфорта, без которого я бы окон
чательно сбился с пути.
Вообразите себе нашу семейную жизнь! Взрывчато динамитную. С тех пор как
началась война в Алжире, родители совсем переругались, а ведь длится это
добрых шесть лет. Мальчик пойдет, мальчик не пойдет, он будет защищать сво
ю родину, это вовсе не значит ее защищать, он не будет дезертиром, будет, то
гда он попадет в тюрьму, за, против и т. д. и т. п. Де Голль то, де Голь се… А я ни в
о что не вмешивался, я твердо решил про себя никуда не идти, не быть дезерт
иром, но, даже будучи в армии, оказывать сопротивление. Вот каковы были мои
высокие замыслы. И тут-то меня освободили от военной службы! Ведь не слеп
ой же я! И я подозреваю, что произошло это не без вмешательства отца, так ка
к в призывной комиссии у него есть знакомые врачи. Мои товарищи тоже гляд
ят на меня кто искоса, кто с одобрением, исходя из противоположных, для каж
дого весьма веских, но ложных для меня доводов, коль скоро я-то здесь ни пр
и чем. Они меня осуждают. А я не желаю, чтобы меня судили. Никто не может ни з
нать, ни понять. Все всегда лживо. Только Арлетта знает и верит в меня. А в гл
азах товарищей я или ловкач, или трус, или тип, который тысячу раз прав, что
вытащил счастливый номер, даже если ему чуточку в том подсобили.
Дома от этого легче не стало. На работу я пошел отчасти из-за бесконечных
споров с родителями, пытавшимися приохотить меня к учебе. В наших отноше
ниях все ложь, все основано на недомолвках. Отца я просто не понимаю; впроч
ем, я не знаю, что он такое замышляет.
И вот я в своей лодочке, на олове пруда, я гребу не торопясь, бросаю весла, сн
ова берусь за весла. Солнце уже не такое жаркое, сплоченный строй облаков
одолел его, и сумерки готовятся растворить меня в своей великолепной сер
ости. Я причаливаю к берегу. Привязываю лодку. Надеваю куртку на меху и, ст
уча зубами, иду к машине, которая стоит на площадке под высоченными дерев
ьями. Я слишком одинок. Слишком одинок в этом мире, среди людей. А сказать о
ткровенно, я боюсь. Не войны боюсь, не полиции, не бомб, не всяких угроз, мне
страшно быть таким бесконечно малым, бесконечно одиноким среди огромно
й бесконечности.

………………………………………………………………………………
Натали читала Ц не такой уж это капитальный труд, шесть главок, всего стр
аниц пятьдесят. Герой «Юноши» очень походил на Оливье, но Натали лишь с тр
удом расшифровывала подмалеванные, закамуфлированные чувства, не нахо
дила разгадки. Талант? Ее слишком интересовал сам Оливье, чтобы особенно
вникать в литературные достоинства повести. Да и когда Оливье вернется,
эти страницы в его собственных глазах будут ребяческой пробой пера. Это
как с Малышом, когда она ему сказала: «Я ведь вчера запретила тебе трогать
карандаши», Ц он возразил: «Это вчера было, тогда я был еще маленький. А се
годня я уже большой!» Через полгода Оливье скажет: «С прошлого года мой др
уг повзрослел. Это было его юношеское произведение». И возможно, он возне
навидит праздное времяпрепровождение, именуемое литературой, и станет
мечтать о чем-то ином, например о санскрите, почему бы и нет?
Натали подвигала лопатками, чтобы полнее ощутить уют постели, и заснула.


XXIX. Голем

Она проснулась давно, но вставать с каждым днем становилось все труднее.
Несмотря на вчерашний утомительный день, Луиджи с раннего утра уже был н
а ногах. Натали все не вставала. Да и зачем: лежа она лучше обдумывала свою
работу, вовсе не обязательно для этого сидеть за столом; лежа она набирал
ась сил, которые расходовала днем на ходьбу, на сидение за столом, да и чув
ствовала себя талантливее, умнее. Теперь, когда Оливье был в безопасност
и, она смогла возвратиться к своим баранам в переносном и буквальном смы
сле слова: давно пора было кончить двух маленьких баранчиков для мастерс
ких, где их научат стукаться лбами и рожками. К тому же своей очереди ждал
Голем.
Обычно Натали выбирала для иллюстрированных серий тему, позволяющую ей
уноситься мечтами дальше заданного сюжета. Те, кто пробегал ее «Игрока в
шахматы», разве могли они представить себе, что за этими иллюстрациями с
крывался ее особый мир, мир Натали Петраччи… Автомат в подвальном помеще
нии, Кристо, ночь, когда он залез в ящик… Все то, что значил в ее жизни этот с
тарый турок…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33