Они не стремятся занять места в администрации компании и остаются верными – иногда даже во вред себе – простой идее: газеты существуют для того, чтобы служить и информировать, – точка. Они не скажут вам, на сколько процентов выросли вчера акции компании, потому что им нет до этого дела. И они мечтают о том дне, когда молодой Рэйс Мэггад III будет сцапан за спекуляцию акциями, или за уклонение от налогов, или – еще лучше – его застукают на берегу залива Сан-Диего, где он будет совокупляться с несовершеннолетним трансвеститом в одном из его классических «порше». Любой представитель этого исчезающего вида журналистов с удовольствием вызовется написать об этом статью и даже придумать для нее заголовок, а затем поместит все это на первую полосу. Когда-то такие журналисты составляли плоть и кровь нашей редакции – все эти вспыльчивые, независимые парни, которые не боятся копаться в дерьме, – и именно из-за них толковые ребята вроде Эвана Ричардса спали и видели, как бы попасть на практику в «Юнион-Реджистер».И пять лет назад большинство из этих юношей мертвой хваткой вцепились бы в возможность вернуться сюда после колледжа и устроиться в штат на унизительную зарплату просто для того, чтобы окунуться в настоящую журналистику. Но когда в следующем году молодой Эван получит диплом, он тут же направит стопы в юридическую академию. В его резюме, конечно, будет указано, что он несколько месяцев отработал в газете – раньше это рассматривали бы как крещение огнем, теперь же люди относятся к таким поступкам как к экзотическим актам самопожертвования, почти что миссионерской деятельности. Умные мальчики, типа Эвана, читают «Уолл-стрит Джорнал». Они знают: то, что случилось с «Юнион-Реджистер», происходит с газетами по всей стране. Они знают: все идеалистические джефферсоновские представления о свободной и независимой прессе будут выбиты из голов в первую же неделю работы в редакции. Они знают: люди, которые руководят газетами, более не нуждаются в бунтарях и мятежниках, они ценят карьеристов и честолюбцев, разбирающихся в корпоративной этике и экономике и понимающих, что погоня за прибылью накладывает суровые ограничения на журналистскую практику. Такие юноши, как Эван, видят, что большинство газет уже не осмеливаются быть на передовой, а значит, не представляют никакого интереса.Когда Эван только пришел работать под крыло Эммы, я подумал, что, возможно, он решит у нас остаться, и потому прочел ему вдохновляющую лекцию. Я сказал ему, что многие репортеры начинали стажерами в разделе Смертей – и это святая правда – и что талантливые журналисты очень скоро начинают освещать важные события и зачастую попадают на первую полосу. И я помню, как Эван посмотрел на меня с таким недоумением, что я расхохотался. Несомненно, парень хотел – и имел полное право – задать мне такой вопрос: «А как же ты, Джек Таггер? Почему ты пишешь некрологи после двадцати лет работы в газете?» Мой ответ мог стать одновременно поучительным и занимательным, поэтому я рассказал молодому Эвану всю правду. На что он искренне воскликнул: «Офигеть!»Я не хотел напугать его и поспешил обрисовать себя как неисправимого задиру, который так или иначе вырыл себе могилу сам, но тут Эван вежливо меня перебил. Он сказал, что, конечно же, ценит мою откровенность и поддержку, но он никогда и не думал делать карьеру в журналистике. Он сказал, что, судя по той периодике, которую он читал, век ежедневных газет давно прошел. Вымирающий вид, заявил он мне. Он пришел в «Юнион-Реджистер» в основном для того, чтобы набраться «опыта» в редакции новостей, пока еще есть такой шанс. Очевидно, в скором будущем он планирует устроиться погонщиком скота.Вот почему я без колебаний задействовал молодого Эвана в истории с Джимми Стомой. Кто захочет провести все лето, строча некрологи о покойных священниках и учителях на пенсии? Парень заслужил небольшое приключение – хоть будет потом о чем вспомнить. Станет хвастаться приятелям в колледже, что помог раскрыть тайну гибели рок-звезды.И вот теперь я для Эвана – герой. Его прямо-таки распирает.– Я чуть не обделался, когда она открыла дверь, – рассказывает он. – Не мог поверить, что это она. А она говорит: «В чем дело? Я не заказывала продукты!» Сначала я не мог и слова из себя выдавить. Прикиньте, она стоит, вся такая, в прозрачном лифчике…– Успокойся, парень, – говорю я.Мы сидим в кафе, я и Эмма – с одной стороны стола, Эван – напротив. Я записываю, Эмма пьет кофе, а Эван поглощает крошечные глазированные пончики.– Кто еще там был? – спрашиваю я.– Двое парней. У того, что повыше, роскошная шевелюра чуть не до задницы. А второй – лысый и одноглазый…– Черт, надо же. Одноглазый?– У него была черная повязка, Джек. Такое, блин, трудно не заметить. Я спросил его, что случилось, а он ответил, что попал в аварию на прошлой неделе.– Такой крупный парень, без шеи? С серьгой?– Точно, – подтверждает Эван. – Она его звала Джерри. Повязка на правом глазу, если тебе интересно.Я записываю. Не потому, что это бесценные сведения, – просто я знаю, что Эвану будет приятно. И с именем он не ошибся – я его помню еще со дня панихиды в церкви Св. Стефана.– У него весь лоб в синяках и ссадинах, – продолжает Эван, – будто кто-то отделал его хоккейной клюшкой.Эмма выразительно смотрит на меня, и я не могу удержаться от ухмылки. Теперь никаких сомнений: ко мне в квартиру залез охранник Клио Рио. А я выбил ему глаз своим мертвым вараном! Возможно, когда-нибудь я раскаюсь в этом деянии.– Что-нибудь еще заметил? – спрашивает Эмма.– Подожди. – Он достает из заднего кармана блокнот. – Когда я вернулся в машину, я все записал, чтобы не забыть. Итак, посмотрим… Они слушали Эминема. Эминем (Маршалл Мэзерс Ш, р. 1972) – американский белый рэп-исполнитель.

И еще телевизор работал. Джерри смотрел борьбу.– Одним глазком, – вырывается у меня, и я стараюсь не смотреть на Эмму.А Эван продолжает, листая странички блокнота:– Клио разгуливала в лифчике, это я уже сказал. Я так понял, они куда-то собирались. Парень с шевелюрой, как у русалки, сушил феном волосы в одной из ванных.– Что-нибудь еще они делали? – спрашивает Эмма.– В смысле клубнички? При мне – нет, – отвечает Эван. – Клио не шибко похожа на саму себя из клипа. Не накрашена и какая-то болезненная, как призрак, – но все равно она крутая.Эмма терпеливо улыбается. Я спрашиваю, не заметил ли Эван ноутбука «Тошиба» с наклейкой «Грейтфул Дэд» «Грейтфул Дэд» (1965–1995) – американская блюз– и фолк-рок-группа.

или, может, разобранного системного блока «Эпсон» на столике в гостиной Клио. Конечно, ничего подобного он не видел. Мой украденный ноутбук и компьютер Дженет, скорее всего, давно уже покоятся на свалке – толку-то от них никакого.– Но волосатый парень, – вспоминает Эван, – говорил с Джерри о какой-то программе. Он сказал, что ждет обновления.– Как и все мы.– Он собирался апгрейдить свой «Про Туе», – добавляет Эван, сверяясь с записями, – что-то в этом роде.– «Про Тулз». Это программа для микширования. Он вроде как музыкальный продюсер.– Да? И над чем он работает?– В основном над распусканием преувеличенных слухов о себе.– О! Чуть не забыл. – Эван бросает на столик меню блюд навынос из кафе. Мы с Эммой подвигаемся ближе, чтобы взглянуть. Она больно щиплет меня за коленку под столом.– Автограф Клио! – объявляет Эван.– Отличная работа.– Вернете его мне, когда закончится эта история?– Посмотрим. – Я убираю меню в карман. – Хочешь еще пончиков?Эмма встает:– У меня сейчас планерка. Джек, поговорим позже. – А затем Эвану: – Ты отлично поработал.– Спасибо. Надеюсь, я ничего не упустил.Как только Эмма уходит, Эван спрашивает, почему я не хочу, чтобы она узнала, зачем на самом деле я отправил его в пентхауз вдовы на Силвер-Бич.– Потому что она разнервничается, – отвечаю я, – а это лишнее. Просто скажи мне: где ты его спрятал?Эван ухмыляется:– В пакете с капустным салатом.– Ай молодца!– Пока ждал, когда ты мне перезвонишь, – продолжает он. – Клио решила оставить еду. Ей как-то особенно приглянулись тефтели. А затем ей позвонили, и длинноволосый ушел в ванную со своим феном, а Джерри прикладывал лед к морде. Так что на пару минут я остался один – тогда-то я и вынул его из кармана и запихнул в пакет со жратвой.– Соображаешь!– А потом ты перезвонил и сказал, что можно оставить ей харч, и это было кстати, потому что именно там я его и спрятал, – отчитывается Эван. – Можно я кое в чем тебе признаюсь, Джек? Я ее испугался.– Клио?– Ты бы слышал, как она говорила с Джерри после телефонного звонка.– Злилась?– Нет, просто очень… холодно. Какой у нее был голос, я даже описать не могу. Она сказала: «Сделай это. Просто возьми и сделай, никаких больше отговорок». А сама холодна, как Снежная королева. «Ты столько просрал, Джерри, я сыта по горло» – что-то типа того. А он громадный сукин сын, и он такой: «Да, мисс Рио. Непременно, мисс Рио». Как будто маленький мальчик в кабинете у директора. «Простите, мисс Рио. Займусь этим прямо сейчас». У меня аж мурашки по коже.– О чем это они говорили? – спрашиваю я.– Понятия не имею, – отвечает он. – Но меня аж трясло, когда я отдавал ей пакет с капустным салатом. Я думал, обоссусь, пока лифта ждал.– Ты молоток, Эван. Все отлично провернул.– Спасибо. – Он наклоняется ко мне и шепотом говорит: – Когда она подписывала мне меню, она потерлась о меня сиськами. Специально, Джек, клянусь богом!– И ты по-прежнему не хочешь стать журналистом, когда вырастешь?Ответ Эвана невозможно разобрать, потому что рот его забит пончиком.– Так ты мне обещал сказать, что на том диске.– Просто музыка.– Да ладно, Джек. Чья?– Ее мужа.Таинственный предмет, который молодой Эван должен был подбросить в квартиру Клио Рио, – не что иное, как компакт-диск с первой версией песни «Устрица Синди». На диске я красным маркером написал время, дату и номер телефона.– Ого! – выдыхает Эван. – Музыка ее покойного муженька?
Обед. Эмма торчит на очередном совещании, поэтому я сажусь в «мустанг» и еду в Беккервилль. Сворачивая на улицу Дженет, я чувствую, как ладони прилипают к рулю. Я представляю себе, как Дженет открывает мне дверь в своем спецназовском прикиде; она стягивает с лица шапку и улыбается, потому что рада меня видеть…Но в реальности все не так.«Миаты» Дженет больше нет перед домом, а в квартире нет признаков жизни. Переднюю дверь починили – новые замки, заделанные дыры, – но никто не открывает на мой стук и звонки. Жалюзи на окнах теперь опущены до самых подоконников, поэтому внутрь заглянуть невозможно. Я не торопясь обхожу дом с другой стороны. Из-за дешевого галстука и наглухо застегнутой рубашки я вполне могу сойти за телефонного мастера или служащего, проверяющего электросчетчики. Опять же мой блокнот – весьма надежное прикрытие.Задняя дверь тоже не поддается, и я иду на мелкое правонарушение. Я вынимаю две стеклянные створки жалюзи и аккуратно кладу их на газон. Из кармана рубашки достаю ножик для картона, жутко острый, и прорезаю дыру в подвесной ширме, закрывающей стекло с внутренней стороны. Сунув внутрь руку, я поворачиваю дверную ручку и налегаю на дверь. Взлом и проникновение совершены, когда я ступаю в дом. Здесь явно прибрались, но хозяйка так и не вернулась. Вооруженный разящим ножиком, я спешу в гостиную: надо взять образец крови из пятна на ковре. Хочу сравнить ее с кровью из использованного тампона, который, я надеюсь, валяется в мусорной корзине – во всяком случае, пару дней назад, когда мы были здесь с Эммой, я его там видел.Я предполагаю худшее: кровь на ковре принадлежит сестре Джимми Стомы – но мне важно знать наверняка. Мой план сравнить два образца зиждется на доброй воле моего приятеля Пита из Центра судебной экспертизы и его согласии поработать сверхурочно. У него как раз начался страстный роман с его помощницей Карен, вскоре после того, как с ней расстался я. По какой-то причине Пит убежден, что он стал причиной нашего разрыва. И естественно, я и не пытался разубедить своего приятеля-патологоанатома в его идиотском заблуждении и избавить его от чувства вины. Я знал, что когда-нибудь мне понадобятся его услуги.Нож режет ковер, как масло, и я прячу кусок размером с облатку в пакет. Тампон найден и убран в другой пакетик – к счастью, тот, кто убирался в квартире Дженет, не стал утруждать себя выносом мусора. Осуществив взлом и проникновение меньше чем за пять минут, я выхожу через заднюю дверь, вставляю стекло обратно и еду прямиком в окружной морг, где Карен встречает меня холодно и формально (как всегда бывает с бывшими любовниками). Пит же, напротив, с чувством жмет мне руку, обнимает и говорит, что будет рад поработать с моими образцами в обход правил. Он даже не интересуется, где я их взял, – вот что значит человек хочет загладить свою вину!
– Это твой обед? Не удивительно, что ты такой тощий. – Карла ушла на перерыв пораньше, чтобы встретиться со мной в кафе.– Я был занят, – говорю я.– Так занят, что не мог позвонить?– Постоянно что-то случается.– Ага! – восклицает она. – Черный Джек затащил кого-то в постель!Как, черт возьми, она догадалась? Это ставит меня в тупик.– Без комментариев, – сухо отвечаю я.Что ж, давно пора. – Карла перегибается через столик и щелкает меня по носу. – И кто же счастливая избранница? Джек, расскажи мне все. Она брала в рот?– Господи, Карла!– Понимаешь, хочу язык себе проколоть.– Не надо подробностей! – Я воздеваю руки к небу.– Я просто хочу знать, как это повлияет на оральную практику. Моя подружка Рэй говорит, что парни в восторге. У нее рубин в полкарата на платиновой ножке.– А это не мешает ей играть на тубе?– Да ладно тебе, Джек. Ответь на вопрос.– Я ходил к твоей матери. Разве я не жалкий человечишка?– Да я знаю. Она мне все уже подробно рассказала, – говорит Карла.– И ты была права. Она чертовски счастлива.– Я же говорила.– Интересно, как на меня повлияет твой отчет о подготовке к свадьбе?– Сначала ответь мне… – Карла умолкает, чтобы отправить в рот последнюю ложку ежевичного йогурта, – что произошло в субботу вечером у тебя с Лореалем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45