Это уже слишком. Как спорить о женщинах с парнем, который встречается (помимо моего редактора) с хирургом, фигуристкой и заводилой болельщиков? Я перегибаюсь через стол и шепчу:– Она пригласила меня на обед.– И что? Возможно, она предложит заключить перемирие.– Вряд ли. Наверняка это ловушка, – возражаю я. – Ты же слышал про троянского коня. А это троянская киска.Из всех моих знакомых журналистов у Хуана самые изысканные манеры. С рогаликом покончено: на столе ни единой крошки, на его лице ни следа сыра.– А ты знаешь, – спрашивает он, – что она не пила никаких лекарств, кроме аспирина, до того дня, как ты появился в ее отделе? Теперь она принимает по две таблетки валиума в день, а то и больше.– Она выбрала не ту профессию, Хуан. Я хочу помочь ей выкарабкаться. – Из-за этих таблеток я чувствую себя виноватым; да что уж там – дерьмом последним я себя чувствую. – Я не хочу обедать с ней, потому что мне следует держать дистанцию. Для ее же блага я должен оставаться груб и неприступен.Хуан скептически улыбается:– Так представляет себе суровую любовь сержант Таггер?– Что-то вроде того.– Признай, что ты просто-напросто испугался. Некроман испугался маленькой Эммы.– Это смешно.– Не волнуйся, Джек, она не кусается, – холодно говорит он. – Даже если очень ласково ее об этом попросить.Так мы ни до чего хорошего не договоримся.Сделай мне одолжение, – прошу я, – не говори больше с Эммой обо мне.– Как скажешь. Но тогда у нас появится куча свободного времени, а делать-то нам особо нечего.Хуан лукаво улыбается.– Да ладно тебе. Ты думаешь, я поверю, что вы с Эммой еще не спариваетесь, как мартовские кошки?Он пожимает плечами:– Я уже тебе говорил, она не такая, как все.– Лесбиянка?– Не-а.– Фригидная?– Не думаю, – отвечает он.– Что же тогда?– Разборчивая, – говорит он, вставая, – или у нее слишком много проблем. Спасибо за рогалик, Джек, но мне пора за работу – «Дельфины» только что подписали контракт с защитником, у которого нет ни судимостей, ни пристрастия к наркотикам. Это суперновость.– Что мне делать с обедом?– Замолви словечко за своего любимого кубинца, – подмигивает мне Хуан. – Расскажи ей про мой гигантский член.
В полдень я делаю вид, что вишу на телефоне, дабы отклонить предложение Эммы подвезти меня. Я говорю, чтобы она шла без меня, я, мол, присоединюсь позже – мне необходимо обдумать стратегию поведения с ней. Но в голове у меня путаница, и я ухожу из редакции без всякого плана.Сотрудники редакции в «Гриль у Мэки» обычно не заглядывают. Я захожу в ресторан и вижу Эмму; поразительно – она пьет белое вино. Я бесстрашно заказываю себе импортного пива. Мы ведем мучительную светскую беседу, пока не является официант. Эмма заказывает салат из тунца, а я – отбивную средней прожарки.Как только мы снова остаемся одни, Эмма говорит:– Сегодня у меня был неожиданный посетитель. Рэйс Мэггад.– Мой герой.– Он приходил поговорить о тебе, Джек.– А я не хочу говорить о нем. Я хочу поговорить о тебе, Эмма, в особенности о твоих пальцах ног.Она аккуратно ставит бокал с вином на стол. Ее щеки розовеют, но она предпочитает промолчать.– Знаешь, в то утро, когда я к тебе заезжал, я обратил внимание на твои пальцы ног. У тебя ногти были разноцветные – красные и оранжевые, как мармеладки. Честно говоря, это стало для меня откровением, – говорю я. – Заставило подумать, что некоторые мои выводы ошибочны.– Джек.– Да?– Зачем ты это делаешь? – спрашивает она. Голос не дрожит, в нем нет и следа обиды; ее взгляд пронзает как лазер.Я не могу внятно объяснить, зачем так назойливо подтруниваю. Видимо, нервы. Неловкость. Смущение. Но почему?Поэтому я и не хотел оставаться с ней наедине. Именно этого я и опасался.– Мы выбрали жесткую профессию, Эмма; за это приходится платить. Посмотри на меня. Когда-то со мной можно было общаться. У меня случались припадки обаяния. Я умел сочувствовать людям. Ты, наверное, не поверишь, но у меня были нормальные отношения с друзьями, сослуживцами и любовницами. Теперь это в прошлом… передай, пожалуйста, банановый хлеб.– Рэйс Мэггад думает, что ты опасный человек.– Я бы что угодно отдал, чтобы это стало правдой.– Но он тем не менее хочет, чтобы именно ты писал некролог Старины Полка. Он приходил в редакцию, чтобы «заверить меня» – так он выразился, – что нет никакого негласного указания начальства не пускать тебя на первую полосу.– И ты знаешь, что это полная туфта.– Да, – кивает Эмма, – вот почему я в недоумении. И вот почему я пригласила тебя на обед.Я со смаком объясняю: Макартур Полк требует, чтобы я писал его некролог, поскольку это бесит Рэйса Мэггада III, которого старикан ненавидит почти так же сильно, как ненавидел Рэйса Мэггада II.– Почему? – интересуется Эмма.– Ты внимательно читала нашу газету в последнее время? Или любую другую газету, принадлежащую «Мэггад-Фист»? Все они превратились в лишенное дара речи дерьмо, скопище ошибок, рекламных уловок и картинок. Старик понимает, что, продав газету, перешедшую ему по наследству, он отдал ее на заклание. Он мучается и злобствует, к тому же он достаточно богат и может себе позволить поиграть на нервах этих ублюдков.– Это он тебе сказал? – тревожно спрашивает Эмма.– И в выражениях, не подходящих для печати, – подтверждаю я. – Но самое интересное – это почему на самом деле молодой Рэйс Мэггад оторвался от своего поло, чтобы посетить тебя. Он намерен проследить, чтобы Макартур Полк получил такой некролог, какой ему угодно. Почему? Потому что молодой Рэйс Мэггад хочет, чтобы старик продал свою долю в «Мэггад-Фист» обратно компании, прежде чем умрет, или по крайней мере оставил такое распоряжение.Эмма окаменела.– Ходили слухи, что кто-то пытается взять контроль над компанией. Кто-то не из членов семьи Мэггад.– В точку.– Кто?– Пара иностранных фирм. Полк говорит, что у Рэйса от страха случилось хроническое несварение.– А что старику нужно от тебя?– Помимо некролога на первой полосе, в котором он будет изображен как нечто среднее между Беном Брэдли Бенджамин Крауниншилд Брэдли (р. 1921) – вице-президент, а с 1965-го по 1991 г. главный редактор «Вашингтон Пост». Известен, помимо прочего, тем, что добивался от федеральных властей права опубликовать «документы Пентагона» (касающиеся участия США в войне во Вьетнаме) и публиковал ключевые статьи о Уотергейтском скандале.

и святым Франциском Ассизским, практически ничего, – складно вру я. – Совершенно ничего, честно.– Нас используют, – уныло замечает она.– Меня больше, чем тебя, Эмма.– По сути, просто два богача хотят перегрызть друг другу глотки.– По сути, да, – соглашаюсь я.Эмма мрачнеет и как-то съеживается. Она понимает, что влипла в гадкую историю, которая не имеет ничего общего с честной журналистикой. То, что я играю ключевую роль в этой ситуации, тем более приводит ее в смятение.– В колледже про такое не рассказывают, – замечает она.– Если б рассказывали, кто бы поверил?– Да уж точно не я. – Эмма пусто смотрит на свой салат.– Но есть и хорошая новость, – говорю я. – Возможно, нам еще лет пять придется ждать, пока Старина Полк наконец откинет копыта. Нас обоих к тому времени может уже не быть.Она поднимает на меня глаза:– Что?– Мы будем обретаться на более тучных пастбищах. – Я отделываюсь риторикой.– А пока ты напишешь некролог и сохранишь до поры до времени. Пожалуйста, Джек?– Ладно. Твоя взяла.Черт, ничего не могу с собой поделать. Мне жаль девчонку.Мы едим в любезном молчании. А после еды заказываем кофе, и Эмма просит счет – обед оплатит газета. Она спрашивает про Джимми Стому. Дело движется черепашьим шагом, хотя есть некоторый прогресс, говорю я. Я знаю, что не стоит упоминать маленькую разборку с клавишником Джимми, но не могу отказать себе в удовольствии и рассказываю об оральных трудах вдовушки на балконе.Настроение у Эммы улучшается.– Значит, ты был прав, это она пришила мужа!– Вполне возможно. Но у меня пока слишком мало доказательств.– Да брось ты. Нет никаких сомнений, что у нее был мотив.– Нет, Эмма, у нее был член во рту. А одно не всегда следует из другого. Клио не из тех, кто убивает из-за любви, Клио должна заботиться о карьере.Мятная конфетка прилипла к коронке, и говорю я не слишком внятно. Эмма наблюдает, как я довольно неучтиво пытаюсь выковырять леденец, и смеется.– Это нехорошо, – говорю я. – Мы никак не можем быть друзьями.– Ты прав.– В основе наших отношений лежат враждебность, недоверие и обоюдное отсутствие уважения.– Так и должно быть, – игриво отвечает Эмма.Хватит, велю я себе.– Сколько валиума ты сегодня приняла? – спрашиваю я. Она смущается.– Ты приняла таблетку перед обедом, так?– Нет… да, мне пришлось, – бормочет Эмма. – Откуда ты знаешь?Я перегибаюсь через стол и беру ее за руку. Трудно сказать, кто из нас ошарашен больше.– А теперь послушай, – говорю я. – Я этого не стою. И работа этого не стоит. Сейчас мы вернемся в редакцию, и ты сразу пойдешь в туалет и спустишь маминых маленьких помощников Аллюзия на песню «Роллинг Стоунз» «Мамин маленький помощник» альбома «Последствие» («Aftermath», 1966).

в унитаз. Недопустимо, чтобы ты сидела на таблетках.– Ты не понимаешь, Джек. Не можешь понять.– Сними туфли. Это приказ.– Не сниму.– Эмма, я считаю до трех.– Ты что, спятил?А через секунду я стою на коленях под столом и в каждой руке держу по серой лодочке Эммы. Она прячет босые ноги под стул и поджимает пальцы, но я вижу, что она перекрасила ногти – в миниатюрную черно-белую шахматную доску!Широко улыбаясь, я вылезаю из-под скатерти.– У тебя все будет хорошо! – восклицаю я.Эмма со всей дури бьет меня кулаком по носу. 14 Эмма попросила меня не показываться в редакции, пока кровь не остановится и не спадет отек. Поэтому я сижу дома за ноутбуком и стараюсь не смотреть в зеркало. Календарь сообщает, что у меня есть восемь дней, чтобы избежать участи Оскара Уайльда, который умер нищим и опозоренным в сорок шесть лет. Когда-нибудь я поблагодарю Анну за предупреждение. Мой сорок седьмой день рождения будет через неделю, считая с завтрашнего дня. Я могу похвастаться 514 долларами на счету и носом размером с баклажан.Мать позвонит в день рождения, но рассусоливать не станет. Я уже достал ее расспросами, но я не могу перестать думать о том, что она выдала в прошлый раз: она узнала про смерть моего отца «много лет назад» из некролога в газете.Так как поиск по базе в редакции ничего не дал, мне остается только положиться на свое умение обращаться с телефоном и на милость незнакомцев. Я начинаю с того, что составляю список городов, где мать жила в течение сорока трех лет после ухода Джека-старшего. В хронологическом порядке: Клируотер, Орландо (там я ходил в старшие классы), Джексонвилль (там мать познакомилась с отчимом), Атланта, Даллас, Таллахасси и, наконец, Неаполь.Если мать ничего не путает, получается, что мой старик умер по крайней мере двадцать лет назад. Значит, три последних города автоматически отпадают. Двадцать лет назад мать с отчимом жили в Атланте, и именно оттуда я и начну – позвоню на кладбище «Джорнал-Конститьюшн».Как только я говорю, что я их собрат журналист, меня переключают на деловитую библиотекаршу с мягким южным акцентом. Она просит меня подождать, пока сама вручную перебирает статьи докомпьютерного периода – вырезки, разложенные по алфавиту. Я жду. У меня потеют ладони, сердце бьется о ребра – и в какой-то миг просветления я решаю повесить трубку. Какая разница, преставился мой отец в тридцать пять или в девяносто пять – я его даже не помню! У нас нет ничего общего, кроме имени и крови; любая другая связь между нами иллюзорна, она – слепой плод моего воображения.Но я не вешаю трубку. Библиотекарша возвращается к телефону и извиняется: она не может найти ни одной публикации некролога о человеке по имени Джек Таггер, а также ни одной статьи, где бы упоминалась смерть этого человека.– Всегда есть вероятность, что бумаги лежат не в той папке. Я могу просмотреть раздел Смертей на микрофильмах, – предлагает она. – Когда это случилось?– Знал бы – не звонил вам, – говорю я. – Большое спасибо.Я звоню во «Флорида Таймс-Юнион» в Джексонвилле, «Орландо Сентинел», и «Клируотер Сан» – никаких результатов. Ни некрологов, ни заметок, ни статей – ничего о Джеке Таггере. Я спрашиваю себя, уж не переоценил ли я искренность своей матери. Может, она выдумала этот некролог отца в газете? Может, она хотела, чтобы я затеял Долгие, заведомо бесплодные поиски и отстал от нее.Если так, то я попался на крючок, как голодный карп. Два часа висел на телефоне – и в результате фиг с маслом. Так мне и надо.Я набираю номер матери. Трубку снимает Дэйв, мой отчим. Мы начинаем пустой разговор про его неудачи в гольфе, пока он не переходит, как обычно, на Тайгера Вудса. Тайгер Вудс (р. 1975) – звезда мирового гольфа.

Он признает феноменальные успехи молодого человека, но при этом опасается, что Тайгер Вудс подстрекает тысячи юных представителей национальных меньшинств заниматься гольфом, а это значит, что рано или поздно некоторые из них получат доступ в любимый загородный клуб моего отчима и надерут задницы белым протестантам.– Я ничего не имею против черных, – говорит Дэйв, – но, Джек, посмотри вокруг. Они уже подмяли под себя баскетбол, заполучили футбол, побеждают в беге. Могут они оставить нам хоть что-то? Хоть в каком-нибудь спорте мы можем побеждать, черт возьми? Не пойми меня неправильно…– Ну что ты, – говорю я. Без толку спорить – Дэйв стар, упрям и дремуч.– …не пойми меня неправильно, Джек, но что им может нравиться в гольфе? Господи боже, там даже не надо бегать. Просто ходишь или ездишь на картах по солнцепеку – разве это может им нравиться?– Мама дома? – перебиваю я.– Джек, ты знаешь, у меня нет никаких предубеждений… Боже упаси!– …и, как ты знаешь, мы с твоей матерью делаем щедрые пожертвования в этот Фонд негритянских колледжей. И никогда не пропускаем передачу Лу Роулза. Лу Роулз (р. 1935) – американский джазовый певец. В 1980 г. создал музыкальную телепрограмму с целью сбора средств для Объединенного фонда негритянских колледжей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45