И именно тогда – таким образом – я узнал о том, как сильно она ненавидит то, чем я занимаюсь. И пока я раздумывал, не бросить ли мне эту работу, она влюбилась в кого-то еще. К тому времени, когда она рассказала мне, как сильно ненавидит то, чем я занимаюсь в этой жизни, уже, оказалось, слишком поздно спасать наш брак. Итак, мы развелись, она опять вышла замуж, у нее трое детей, и живет она в окрестностях Нью-Йорка.
– А ты до сих пор работаешь полицейским.
– До сих пор.
– И до сих пор хотел бы иметь детей, – спокойно добавила Брук спустя несколько минут.
Ник не ответил. Ему не пришлось это делать. Они приехали в больницу.
– Я чувствую себя прекрасно, Адам, – сказала Мелани через два дня после того, как у нее из горла убрали трубку. – Тебе действительно необходимо сейчас находиться в Европе.
– Думаю, мне нужно оставаться здесь.
– У меня много посетителей, тем более что большую часть времени я сплю.
– Все еще.
– Поезжай, – улыбнулась Мелани, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в области груди и в животе, угрожающую вспыхнуть огненными языками пламени. Ей уже давно пора было принять обезболивающее, но Мелани хотелось чувствовать себя бодрой, а не сонной во время разговора с Адамом.
Адам слегка нахмурился. Ему следовало бы поехать в Европу – она права, – но сначала он должен кое-что рас сказать ей.
– Мелани, не позволяй ему снова причинять тебе боль. Я знаю, он сейчас здесь. – Адам помолчал. Ему самому не хоте лось причинять ей боль.
– Это из-за кризисного состояния, – тихо вздохнула Мелани. Ее преследовали смутные воспоминания нежных, замечательных слов – слов Чарлза: «Я люблю тебя, Мелани». Было это воспоминанием или просто сном? Сном, убеждала сама себя Мелани. Она не могла позволить себе думать, что это реальность. – Знаю, Адам.
– Я не доверяю ему, Мелани.
– Адам, Чарлз – твой друг!
«Уже нет», – подумал Адам, вспоминая злобные фразы, какими они обменивались, и холодные как лед отношения, последовавшие за тем разговором.
– Я не доверяю ему во всем, что касается тебя.
Адам вернулся в Париж. На следующий день, по настоянию Мелани, родители, Эллен и Дуглас Чандлер, вернулись в Пасадену. Мелани сказала им, что чувствует себя прекрасно. Кроме того, Брук была с ней… и Чарлз…
Почти целыми днями Чарлз сидел возле кровати Мелани, читая рукописи, когда она спала, и ласково разговаривал с ней, держа ее руку в своей, когда она просыпалась. Вечером, когда после баталий с Джеффри Мартином в зале суда приезжала Брук, Чарлз уходил. Чарлз чувствовал, что Брук так же необходимо остаться с Мелани наедине, как и ему. У них обоих были свои секреты и признания, которыми они хотели бы поделиться с их дорогой Мелани.
Брук и Чарлзу нужно было поговорить с Мелани сейчас, в те редкие моменты, когда ее заживающие раны позволяли ей бодрствовать, а обезболивающие лекарства не затуманивали разум. Они знали, что Мелани может не слышать их или не понимать, но они должны были разговаривать с ней. Они все расскажут ей еще раз позже, когда ее организм окрепнет, а разум будет ясным.
– Это ночной кошмар, Мелани, но я ощущаю его словно реальность.
– Чарлз, ты не должен…
– Нет, дорогая, должен, – тихо вздохнул Чарлз. Он обязан рассказать ей о том, что было не просто ночным кошмаром. Он должен рассказать ей о нелюбимом маленьком мальчике и о мужчине, каким он стал. Ему следовало бы рассказать ей об этом еще тогда, когда с ней все было в порядке. А сейчас он выдавал ей небольшие, но очень важные детали. – Этот ночной кошмар – о моем отце. Всегда в этом сне присутствует что-то… – Чарлз замолчал. Как он сможет объяснить то, чего сам не понимал? И Чарлз решил сказать это простыми словами: – Я никогда не был достаточно хорош, чтобы заслужить его любовь.
«Я никогда не была достаточно хороша ни для Брук, ни для тебя», – сонно размышляла Мелани. Ее мысли начали уплывать в горькие воспоминания прошлого, она уносилась вдаль туманящими взор волнами снотворного и обезболивающего, но любящие карие глаза Чарлза вернули ее в реальность. Мелани боролась изо всех сил, чтобы не заснуть, стараясь сконцентрировать свое внимание на Чарлзе и на настоящем, на этих бесценных минутах пребывания рядом с ним.
– Ты говорил… твой отец… ночной кошмар…
– В страшных снах мы с отцом ругаемся. – «Я умоляю его о любви». Чарлз нахмурился, вспоминая. – Неистовый шторм, потом внезапный треск, и он умирает.
– Как ужасно, – тихо прошептала Мелани, перед тем как снотворное начало действовать и она провалилась в необходимый для нее сон.
– Мне так хотелось быть тобой, – сказала Брук своей любимой сестре.
– Мной?
– Да. Я завидовала тебе. – Брук задумчиво улыбнулась и погладила светлые волосы сестры. – Полагаю, я до сих пор завидую тебе.
– Завидуешь? – пробормотала Мелани. – Мне?
– Да, – тихо рассмеялась Брук. – Это удивляет тебя?
– Мне хотелось быть такой, как ты. – «Но я никогда не завидовала тебе».
– Почему?
– Потому что ты всегда делала важные вещи: Ты и сейчас продолжаешь этим заниматься. – Голос Мелани угасал, потом она собрала остатки сил для последнего признания: – Я очень горжусь тобой, Брук.
– О Мелани, я очень горжусь тобой. Я всегда гордилась тобой.
Однажды вечером Мелани проснулась и увидела возле своей кровати Брук, Ника и Чарлза.
«Нет, – поняла она, когда ее заспанные глаза сосредоточились на посетителях. – Это не Чарлз, но что-то смутно знакомое…»
– Мелани, это Эндрю Паркер.
«Конечно, заместитель окружного прокурора!» Мелани видела его фотографии по телевизору и в газетах.
– Здравствуйте, Эндрю.
– Здравствуйте, Мелани. Как вы?
– Прекрасно, спасибо. А как Джеффри Мартин?
– Думаю, мы заканчиваем это дело. – Эндрю самоуверенно улыбнулся.
– Хорошо. – Мелани улыбнулась ему в ответ, потом нахмурилась. Она что-то собиралась сказать Нику. «Что? Ах да!» – Ник, ты просил сообщить тебе, если у меня возникнут мысли, кто бы это мог быть.
– Да?
Ник, Брук и Эндрю ждали затаив дыхание.
– Стив Барнз.
– Кто он? – спросил Эндрю.
– Фотограф, которого Адам уволил в Монте-Карло, – ответила Мелани. – Из-за меня.
– Ты видела его или разговаривала с ним позже, по возвращении из Европы? – спросил Ник.
– Нет. Но я слышала о нем. Он работает, но это для него «не то». Теперь он больше не на вершине модельного бизнеса.
– Похоже на мотив.
– И кое-что еще. Джейн Такер и Адам были помолвлены и собирались пожениться.
Спустя восемь дней после того, как Мелани привезли в больницу – истекающую кровью, израненную и умирающую, – она проснулась и почувствовала присутствие сил и энергии. Она проснулась от странного ощущения, от блеснувшей надежды, и это чувство не проходило. Мелани с нетерпением сообщила врачам, что хотела бы сесть в кресло и, может быть, даже немного погулять…
– Почему вы улыбаетесь? – спросила она, на полуслове прекратив перечислять свои просьбы.
– Потому что кризис позади, – ответил лечащий терапевт. – Похоже, вы начинаете выздоравливать.
– Да. Наконец.
– Не, наконец, Мелани. Все ваше выздоровление было удивительным. Вы чувствуете себя хорошо, хотя ваш организм еще недостаточно окреп. Ваши раны очень серьезны. Несмотря на это, вы в отличном настроении, и это замечательно. Но пройдет еще много времени, прежде чем вы окончательно поправитесь.
– Поэтому не стоит отчаиваться? – пошутила она. Она испытала облегчение, узнав, что ее силы и энергия вновь вернутся к ней. Прежде она беспокоилась, испытывая смутную, неясную, словно во сне, тревогу, что она больше никогда не будет чувствовать себя хорошо. – Не стану расстраиваться. Итак, могу я посидеть в кресле?
– Конечно. Только с нашей помощью. Медленно и не напрягаясь. Хорошо?
– Хорошо, – с готовностью согласилась Мелани, но в ее голове вертелись разные удивительные планы. Она бы посидела, потом бы походила, потом бы надолго встала под горячий душ… Конечно, раны, тщательно скрытые под стерильными повязками, должны уже зажить к этому времени.
Ей необходимо сделать кое-что еще. Ей нужно снять повязки и увидеть собственными глазами то, что врачи и медсестры с таким интересом осматривают каждый день. Мелани не видела своих ран. Она лежала, когда врачи осматривали ее, – она все время лежала, но больше она не будет лежать, – и ей было больно согнуть шею, чтобы посмотреть на раны. Кроме того, она чувствовала себя слишком усталой, чтобы беспокоиться о чем-то.
Но теперь она опять беспокоилась обо всем.
«Не расстраивайся», – напомнила она самой себе позже в тот же вечер, когда лежала с открытыми глазами – теперь она могла не спать часами, – раздумывая над собственными достижениями за этот день. Достижениями такими незначительными, когда она вспомнила, сколько усилий и энергии на них потребовалось.
Она сидела в кресле три раза, каждый раз все дольше: десять минут, пятнадцать минут, двадцать минут. Каждый раз приходилось останавливать эксперимент, потому что ее охватывала жуткая слабость, сердце начинало бешено колотиться, голова кружилась, и она не могла ни думать, ни дышать. Слабость была еще хуже, чем боль, но боль тоже не покидала ее. Тонкая заживающая ткань глубоких ножевых ран растягивалась, вытягивалась и, наконец, начинала посылать горячие, опаляющие извещения сердитого протеста.
«Почему такая сильная боль?» – размышляла Мелани. Она так и не посмотрела на свои раны. Мужество покидало ее из-за этой боли; такая сильная боль означала, что раны могли не зажить. Она взглянет на них завтра или послезавтра.
Было еще слишком рано принимать настоящий душ, но доктора согласились с предложением медсестер – вымыть утром длинные золотистые волосы их любимой пациентки.
Мелани заснула, с улыбкой думая о том, что ее волосы снова станут чистыми и блестящими.
Когда Чарлз приехал в больницу на следующий день в одиннадцать часов утра, он увидел, что Мелани сидит на краю кровати, наклонив голову и опустив плечи, а ее лицо закрывают еще слегка влажные золотистые волосы.
– Мелани? – Он постучал в дверь, но, не дождавшись ответа, решил, что она спит, и вошел в палату. Услышав его голос, Мелани посмотрела на него. Ее светло-голубые глаза блестели от слез. – Дорогая, что случилось?
– Я даже не могу расчесать волосы. – Она уставилась на расческу в своих беспомощных руках.
Когда медсестры вымыли ей волосы и почти досуха вытерли их полотенцем, они предложили и расчесать их. Но Мелани отказалась. Ей хотелось сделать это самой; ей хотелось сделать хоть одну нормальную вещь.
Но в то же мгновение, когда Мелани подняла руку над головой, она почувствовала ужасную боль в растянувшихся и воспалившихся ранах. И все-таки она не остановилась. Мелани начала привыкать к боли. Пусть уж лучше будет боль, чем полусонное состояние от обезболивающих лекарств. Но после того как Мелани два раза провела расческой по волосам, ее рука стала тяжелой, слабой, никчемной. Она ничего не могла делать. Мелани могла перебороть боль, но не слабость. Ей пришлось остановиться.
Не говоря ни слова, Чарлз взял расческу из рук Мелани и начал бережно расчесывать ее золотистые, шелковистые волосы.
Мелани задрожала от его прикосновения. Всплыли воспоминания прошлого лета. Чарлзу нравилось расчесывать ее волосы, но его сильные руки всегда становились слишком нежными. Когда Чарлз находил локон, где волосы были чересчур спутаны, Мелани выхватывала у него расческу и нетерпеливо начинала расчесывать спутанный клубок шелковых волос. А его руки, внезапно оказавшиеся свободными, касались ее лица, ее шеи, ее груди, ее бедер! Чарлз и Мелани начинали заниматься любовью, и ее золотистые волосы снова путались.
Мелани вздохнула.
– Почему ты вздыхаешь? – пробормотал Чарлз, нежно, так нежно расчесывая ее волосы.
– Мне хочется снова быть здоровой, Чарлз. – «Мне хочется даже большего. Мне хочется вернуться в эти замечательные воспоминания».
– Ты будешь здорова. Сейчас ты выглядишь хорошо. Врачи думают о том… как это они сказали?… о да, написать о тебе как о случае чудесного исцеления.
– Но я не могу ничего делать. Я такая слабая. – Мелани сказала ему о слабости, но не о боли. Ей не хотелось говорить Чарлзу о боли, которую она испытывала.
– Это пройдет.
Чарлз в течение нескольких минут расчесывал ее волосы молча.
«Скажи ему, Мелани. Даже если он уже знает, тебе нужно сказать ему это».
– Чарлз?
– Да?
– Прости меня за те слова, какие я сказала тебе на том банкете в честь Дня святого Валентина.
Чарлз перестал расчесывать ее волосы и опустился перед Мелани на колени. Он всматривался в золотую завесу ее волос, пока не встретился взглядом с ее глазами.
– Прости за то, что причинил тебе боль. За всю боль, – с трудом произнес Чарлз, словно нес на своих плечах все те же страдания, которые ей пришлось пережить, включая ужас Манхэттенского Потрошителя.
– Все хорошо. Я в порядке. – «Теперь в порядке, потому что ты здесь. Но когда я выздоровею и ты снова уйдешь… Я не могу думать об этом».
Чарлз взял ее лицо в свои ладони.
– Могу я рассчитывать на этот танец с тобой? – «Могу я рассчитывать на эту жизнь, на эту любовь?»
– Да.
Чарлз поднялся и нежно привлек Мелани к себе. Он прижал ее руки к своей груди, потому что чувствовал, что она не сможет поднять их к его шее. Потом он обнял Мелани и крепко прижал к себе, подняв ее на ноги, поддерживая ее, когда они начали тихо качаться вместе.
– Я делаю тебе больно? – Его губы касались ее чистых золотистых волос.
– Нет, – прошептала она, уткнувшись ему в грудь. «Мне больно, все мое тело ноет». Но сквозь эту боль проступало ощущение чего-то удивительного. Помимо этой боли, был Чарлз. Его руки, его ладони, его губы, его тело, его тепло, его сила. Чарлз. Все остальное не имело значения.
Если бы только это мгновение могло длиться вечно.
Но этого не могло быть. Слабость внезапно и без предупреждения нахлынула на нее, она почувствовала неимоверную усталость, которую в отличие от боли не могла ни перебороть, ни контролировать. Мелани могла одержать верх над болью, но не над слабостью. Слабость побеждала ее каждый раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54