С трудом сдерживая слезы, он проговорил:
– Добрый вечер, дядюшка Керим! Мужчина ответил, не скрывая волнения:
– Надеюсь, вы все в добром здравии?
– Слава Аллаху, дядюшка Керим!
– Я бы с удовольствием поговорил с тобой, но мне поручено лишь передать, что господин желает немедленно видеть твоего сына Хумама.
Воцарилось молчание, члены семьи обменивались недоуменными взглядами. Вдруг раздался голос:
– Одного Хумама?
Все разом обернулись и с возмущением посмотрели на Идриса, который, как оказалось, стоял тут же, рядом, и слушал, что говорит дядюшка Керим. Но бавваб больше не сказал ни слова, повернулся, помахал на прощание рукой и зашагал к Большому дому, оставив всех стоять в темноте. Идрис поспешил за ним, крича:
– Ты так и не ответишь мне, негодяй?!
Кадри же, очнувшись от замешательства, спросил, не скрывая злобы:
– Почему же одного Хумама?
– Да, да, почему одного Хумама? – повторил следом за ним Идрис.
Адхам, давая выход охватившим его растерянности и недоумению, накинулся на Идриса:
– Иди к себе и оставь нас в покое!
– В покое?! Я стою там, где мне хочется!
Хумам молча обернулся в сторону Большого дома, сердце его так сильно стучало, что ему казалось, стук этот эхом отдается на Мукаттаме. Отец, голосом, в котором звучала покорность судьбе, сказал:
– Иди, сынок, к дедушке с миром! Услышав это, Кадри спросил с вызовом:
– А я? Разве я тебе не такой же сын?!
– Не уподобляйся Идрису, Кадри. Разумеется, ты мне такой же сын. Но я не виноват, ведь не я приглашаю.
Тут в разговор вмешался Идрис, все еще стоявший рядом:
– Однако ты не должен допускать, чтобы одного брата ставили выше другого!
– Это тебя не касается. Иди, Хумам. Ты должен пойти! А потом, я уверен, наступит и черед Кадри.
Идрис, собираясь наконец уйти, проговорил:
– Ты, Адхам, такой же несправедливый отец, как и твой собственный! Бедный Кадри! Почему он наказан без вины? В нашей семье кара всегда падает на лучших сынов. Будь она проклята, эта сумасшедшая семья!
Он повернулся и вскоре исчез в темноте. Кадри воскликнул:
– Ты несправедлив ко мне, отец!
– Не обращай внимания на то, что он сказал. Иди сюда, а ты, Хумам, ступай.
– Я хотел бы,– преодолевая смущение, сказал Хумам,– чтобы со мной пошел брат.
– Он последует за тобой. Кадри в бешенстве прокричал:
– Почему такая несправедливость? Почему он предпочел его мне? Он так же не знает его, как и меня! Почему же именно его он позвал?
Адхам подтолкнул Хумама:
– Иди!
Хумам отправился, а Умейма прошептала ему вслед:
– Да сохранит тебя Бог!
Она, обливаясь слезами, обняла Кадри, но тот высвободился из ее объятий и побежал вслед за Хумамом. Адхам прикрикнул на него:
– Вернись, Кадри! Подумай о своем будущем! Никакая сила меня не вернет! – злобно отозвался Кадри.
Умейма громко заплакала. Вслед за ней в доме захныкали малыши.
Кадри, ускорив шаг, нагнал брата и увидел неподалеку от него фигуру Идриса, который шел, держа за руку Хинд. Когда они подошли к воротам Большого дома, Идрис подтолкнул Кадри, чтобы тот стал слева от Хумама, а Хинд поставил справа от него, затем, отступив немного назад, прокричал:
– Эй, дядюшка Керим! Открывай! Внуки пришли увидеться с дедом!
Ворота отворились, появился Керим с фонарем в руке:
– Мой господин просит Хумама войти!
– А вот его брат Кадри! – воскликнул Идрис.– А это – Хинд, как две капли воды похожая на мою мать, которая умерла в слезах.
Дядюшка Керим вежливо сказал:
– Ты же знаешь, господин Идрис, что в этот дом может войти лишь тот, кому это дозволено,– и указал на Хумама.
Хумам вошел. За ним, держа за руку Хинд, последовал Кадри. Но вдруг из глубины сада раздался так хорошо знакомый Идрису властный голос:
– Эй вы двое! Ступайте прочь, презренные!
Кадри и Хинд словно приросли к земле. Ворота закрылись. Идрис обхватил детей своими ручищами и переспросил дрожащим от гнева голосом:
– Что значит «презренные»?
Хинд заплакала, а Кадри резко обернулся к Идрису и скинул его руки с себя и с Хинд, которая тотчас же убежала и скрылась во тьме. Идрис отпрянул назад, размахнулся и ударил Кадри кулаком. Несмотря на всю силу удара, юноша сумел удержаться на ногах и в свою очередь нанес Идрису еще более мощный удар. Жестокая, немилосердная схватка завязалась под стенами Большого дома.
– Я убью тебя, сын блудницы! – Я сам убью тебя!
Тумаки градом сыпались с обеих сторон, пока у Кадри не потекла кровь из носа и изо рта Тут примчался Адхам и закричал:
– Отпусти моего сына, Идрис!
– Я прикончу этого негодяя! – прорычал в ответ Идрис.
– Не смей! Если ты причинишь ему зло, тебе не жить! Прибежавшая мать Хинд бросилась к мужу, причитая:
– Хинд убежала! Скорее, Идрис, догони ее, пока не поздно!
Адхам кинулся разнимать дерущихся.
– Идрис, опомнись, он ни в чем не виноват он ее не трогал! Хинд честная девушка, а ты ее так напутал, что она сбежала! Теперь скорей догоняй ее!
Адхам схватил за руку Кадри, и они заторопились домой, где Умейма не находила себе места от отчаяния и была близка к обмороку. А Идрис бросился бежать со всех ног, и в темноте был слышен лишь его голос, зовущий Хинд.
17.
Ночь в саду удивительно меняла свой облик, становясь прохладной и благоуханной. Воздух был напоен ароматами цветов и растений. Хумам шел за дядюшкой Керимом по обсаженной кустами жасмина аллее, которая вела к саламлику. Потрясенный окружающей его красотой, юноша испытывал одновременно гордость, и печаль, и глубокую любовь к этому месту. Он чувствовал, что приближается решительная минута его жизни. Сквозь ставни некоторых окон пробивался свет. Яркая полоса света, падавшего из открытой двери, стелилась по садовой дорожке. Сердце Хумама гулко забилось, когда он попытался представить себе жизнь, протекавшую за этими окнами. Какова она и кто обитатели этого дома? Сердце его заколотилось еще сильнее, когда он осознал удивительную истину ведь он отпрыск этого дома, частица этой жизни. И он здесь для того, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. Именно для этого пришел он сюда, одетый в простенькую синюю галабею и поношенную такию, ступая босыми ногами по земле.
Они поднялись по лестнице в саламлик, свернули направо и очутились перед маленькой дверью, за которой была еще одна лестница. Молча, затаив дыхание Хумам взошел по ступенькам и очутился в большой зале, освещенной лампадой, подвешенной на цепи к расписанному потолку. Керим подвел юношу к большой закрытой двери, и Хумам подумал: «Возможно, на этом самом месте двадцать лет назад стояла моя мать, наблюдая за тем, как отец пробирается в покои Габалауи… Какое ужасное воспоминание!»
Дядюшка Керим осторожно постучал в дверь, испрашивая разрешения войти, затем легонько толкнул створку и, отойдя в сторону, подтолкнул Хумама вперед. Юноша вошел, испытывая страх и робость. Он не услышал звука закрываемой за ним двери, глаза его различали лишь неясный свет, исходивший из углов и с потолка комнаты. Потом он разглядел у стены напротив диван, а на нем сидящего человека. Хумам никогда не видел своего деда, но он ни на мгновение не усомнился в том, что это он. Кем же еще мог быть этот великан, как не его дедом, о котором он слышал столько удивительного! Хумам приблизился к дивану и встретился глазами со взглядом деда. Исходящая из этого взгляда властность заставила Хумама забыть обо веем на свете и в то же время вселила в его сердце спокойствие и уверенность. Он склонился, почти коснувшись лбом края дивана, и протянул руку. Дед подал ему свою, и Хумам, благоговейно поцеловав ее, с неожиданной смелостью сказал:
– Добрый вечер, дедушка!
Зычный, но ласковый голос ответил ему:
– Добро пожаловать, сынок, садись!
Хумам осторожно примостился на краешке стула, стоявшего справа от дивана.
– Располагайся удобнее.
С радостно бьющимся сердцем Хумам, бормоча слова благодарности, уселся поглубже. Воцарилось молчание. Юноша, потупив взор, рассматривал узоры ковра у себя под ногами. Он ощущал на себе взгляд деда, как ощущает человек падающие на него лучи солнца. Вдруг внимание его привлекла ниша в стене. В груди у него защемило, когда он заметил в ней дверцу. Дед спросил:
– Что знаешь ты об этой дверце?
У Хумама затряслись поджилки. Потрясенный проницательностью деда, он, заикаясь, ответил:
– Я знаю, что она положила начало нашим несчастьям.
– А что ты думал о своем деде, слушая эту историю? Юноша открыл рот, но дед перебил его:
– Говори только правду!
Резкий тон испугал Хумама, и он постарался говорить как можно искренней:
– Поступок отца показался мне большой ошибкой, а кара, которая его постигла, чрезмерно суровой.
– Ну что ж,– улыбнулся Габалауи,– ты довольно правдиво описал свои чувства. Я ненавижу ложь и обман и изгоняю из своего дома всякого, кто замарает себя ложью.
Глаза Хумама наполнились слезами, а дед проговорил:
– Ты показался мне неиспорченным, чистым юношей. Поэтому я и позвал тебя.
– Спасибо, господин,– глотая слезы, прошептал Хумам.
– Я решил,– спокойно продолжал Габалауи,– тебе единственному из всех дать возможность пожить в Большом доме. Здесь ты женишься и начнешь новую жизнь.
Сердце Хумама, опьяненное радостью, бешено заколотилось. Он ожидал продолжения этой речи, звучавшей для него как сладостная мелодия. Но дед молчал. После некоторого колебания Хумам промолвил:
– Благодарю тебя за твою доброту.
– Ты ее заслужил.
Не решаясь оторвать глаз от узора на ковре и взглянуть на деда, Хумам все же спросил:
– А моя семья?
В тоне Габалауи прозвучал упрек:
– Я ясно выразил свою волю.
– Они тоже заслуживают твоего снисхождения и милости,– умоляюще произнес Хумам.
Тон Габалауи сделался еще более холодным:
– Разве ты не слышал, что я сказал?
И, давая понять, что разговор окончен, дед заключил:
– Иди попрощайся с ними и возвращайся сюда. Хумам поднялся с места, поцеловал руку деда и вышел.
Дядюшка Керим ожидал его за дверью. В полном молчании они тронулись в обратный путь. Выходя из саламлика, Хумам увидел на дорожке сада в полоске света девушку, которая тотчас же скрылась. Однако он успел разглядеть ее грациозную, стройную фигуру и вспомнил слова деда: «Ты будешь жить в этом доме и женишься здесь». Вот на такой девушке! И начнется жизнь, о которой рассказывал отец! Как посмеялась над ним судьба! И каково ему после той, прежней жизни шагать целыми днями, толкая перед собой ручную тележку! Счастливая возможность, что мне открылась, похожа на сон, сон, который снится отцу вот уже двадцать лет. Но как тяжело у меня на сердце!
18.
Хумам вернулся к хижине, где вся семья в нетерпении ожидала его. Мать и братья устремили на вошедшего полные любопытства взгляды, а Адхам, задыхаясь от волнения, спросил:
– Ну что, сынок?
Хумам заметил, что у Кадри перевязан глаз, и подошел к нему узнать, что случилось.
– Твой брат серьезно подрался с этим человеком,– пояснил Адхам, кивая в сторону хижины Идриса.
– И все это из-за несправедливых и жестоких слов, которые были сказаны обо мне в Большом доме,– кипя негодованием, отозвался Кадри.
– Что там происходит? – спросил Хумам, указывая на жилище Идриса.
– Они ищут свою сбежавшую дочь.
– А виноват во всем наш дед, это безжалостное чудовище! – снова вскричал Кадри.
– Говори потише,– умоляюще обратилась к сыну Умейма.
Но Кадри еще больше распалился.
– Чего ты боишься? Ты боишься, что не сбудется твоя мечта о возвращении? Но она и так не сбудется. Можешь мне поверить, ты не покинешь эту лачугу до самой смерти.
– Прекрати вопить,– вскипел Адхам.– Ты сошел с ума, клянусь создателем. Уж не желаешь ли ты последовать за сбежавшей девчонкой?!
– И последую!
– Замолчи! Мне надоели твои глупости. Умейма горестно проговорила:
– Не будет нам житья рядом с Идрисом после того, что произошло.
– Так с чем же ты вернулся? – снова обратился Адхам к Хумаму.
Хумам, голосом, в котором не было и следа радости, отозвался:
– Дед пригласил меня жить в Большом доме.
Адхам ожидал услышать еще что-нибудь, но, не дождавшись продолжения, с отчаянием воскликнул:
– А мы? Что он сказал о нас?
– Ничего, – печально качая головой, сказал Хумам. Смех, которым отозвался на это слово Кадри, напоминал укус скорпиона. Он спросил брата с издевкой:
– Так зачем же ты явился? Действительно, подумал Хумам, зачем я явился? Наверное, лишь затем, что такие, как я, не могут наслаждаться счастьем в одиночку. И грустно промолвил:
– Я много говорил ему о вас.
– Весьма признательны. Но отчего же все-таки он предпочел тебя нам?
– Ты прекрасно знаешь, что я здесь ни при чем.
– Нет сомнения, сынок, вздохнул Адхам, ты лучший из нас.
– А ты, отец, с горячностью воскликнул Кадри, чем хуже ты, всегда вспоминающий своего отца лишь добром, хотя он этого и не заслуживает?!
– Ты ничего не понимаешь, Кадри.
– Да этот человек хуже сына своего, Идриса! Умейма с мольбой схватила Кадри за рукав:
– Ты надрываешь мне сердце, сынок, а себе не оставляешь никакой надежды.
– Надежда только здесь, на пустыре. Поймите вы это наконец и успокойтесь. Перестаньте возлагать надежды на этот проклятый дом. Я не боюсь ни пустыря, ни самого Идриса. На каждый его удар я могу ответить десятью. Плюньте на Большой дом и живите спокойно.
Слова Кадри заставили Адхама задуматься. Разве может жизнь вечно оставаться такой? И почему, о отец, ты пробудил в наших душах стремление к тебе прежде, чем согласился простить нас? Что может смягчить твое сердце, если даже все эти долгие годы его не смягчили? Что пользы надеяться, если все перенесенные страдания не оправдали нас в глазах того, которого мы все любим, и не снискали нам его милости? Вслух же он сказал:
– Так с чем же ты пришел к нам, Хумам?
Хумам смущенно объяснил, что дед велел ему попрощаться с семьей и после этого возвращаться.
Умейма, как ни пыталась, не сумела сдержать рыданий, а Кадри злобно бросил:
– Чего же ты ждешь?
Тут Адхам решительно сказал:
– Иди, Хумам! Иди с миром, и да хранит тебя Господь!
– Да, да, – с притворной серьезностью подхватил Кадри,– иди, герой, и не обращай ни на кого внимания!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57