Выбор порадовал, приятно удивлен
Поэтому вся сила и злость футувв обрушивались на несчастных обитателей улицы. Как же все это случилось и почему дожили мы до такого состояния?
Габалауи обещал Адхаму, что имением будут владеть его дети. Тогда-то и были построены дома, а имущество разделено по справедливости. Некоторое время люди жили, не зная забот. Но вот глава рода затворил двери своего дома, удалившись от мира. Поначалу управляющий имением следовал стезею добра и честно выполнял свои обязанности. Потом в сердце его закралась алчность, и он стал присваивать большую часть доходов. Стал подделывать счета, сократил выплаты, а затем наложил лапу на все имение, чувствуя себя в полной безопасности под защитой купленного им футуввы. Жителям улицы не оставалось другого выхода, как искать любых заработков, хотя бы и нечестных. Число жителей быстро увеличивалось, и бедность их возрастала. Вскоре они погрязли в нищете и грязи. Сильные стали притеснять слабых, а слабые превратились в попрошаек. И все искали забвения в наркотиках. Каждый, кто трудился в поте лица, должен был делиться своими жалкими грошами с футуввой, получая взамен не благодарность, а побои и проклятья. Только футуввы и жили в довольстве и благоденствии. Ими командовал главный футувва, а управляющий командовал всеми. Обитателей же улицы и за людей не считали. Если какой-нибудь бедняга не мог уплатить налог, он получал жестокую взбучку от футуввы квартала. А если шел жаловаться к главному футувве, тот наказывал его еще пуще, а потом отправлял назад, к футувве квартала, для повторного «внушения». Если же бедняку приходило на ум пожаловаться управляющему, то его избивали вместе управляющий, главный футувва и футуввы кварталов. Эту прискорбную картину я сам наблюдал в наши дни, а, как говорят люди, такое же творилось и в прошедшие времена. Поэты в многочисленных кофейнях нашей улицы воспевают только героические деяния и не любят вспоминать о делах, которые не украшают господ. Они прославляют достоинства управляющего и футувв, их справедливость, которой мы не пользуемся, милосердие, которого мы не знаем, храбрость, которой мы не видели, набожность, которая нам неизвестна, добродетель, о которой мы и не слыхивали. Вот я и спрашиваю себя: что же заставляло наших отцов и что заставляет нас жить на этой проклятой улице? Ответ прост: на других улицах жизнь еще хуже нашей, конечно, если футуввы с тех улиц не вымещают на нас зло, причиненное им нашими футуввами. Но самое удивительное – нам еще и завидуют! Жители окрестных улиц говорят: «Вот счастливцы! Они владеют имением, которому нет равного. А их футуввы такие богатыри, что одни имена их способны любого привести в дрожь!» Нам же от этого имения одно расстройство. А сила наших футувв оборачивается для нас лишь унижением и несчастьями. И, несмотря на все это, мы продолжаем жить на нашей улице. И терпим. С надеждой устремляем взоры в будущее, которое неизвестно когда наступит, и, указывая на Большой дом, повторяем: «Там живет наш великий предок». Киваем на футувв и говорим: «Вот наши мужчины, а над прошлым и будущим властен один Аллах».
25.
Терпению рода Хамдан пришел конец. В квартале Хамдан назревал бунт. Квартал этот находился в верхней части улицы, рядом с домами управляющего и Заклата и неподалеку от того места, где когда-то Адхам построил свою хижину. Хамдан, глава рода, владел кофейней, которая так и называлась «Кофейня Хамдана». Это была лучшая кофейня в квартале.
Хамдан, облаченный в серую абу, с расшитой повязкой на голове, сидел у входа в кофейню, наблюдая за слугой Абдуном, бегавшим от столика к столику, и беседуя с посетителями. Помещение кофейни было узким, но длинным. В глубине, у стены, находилось возвышение, на котором обычно восседал поэт. На стене висела картина, изображавшая последние минуты Адхама – Адхам приподнимается со своего ложа навстречу Габалауи, входящему в хижину.
Хамдан сделал знак поэту. Тот взял ребаб и приготовился. Струны запели, и поэт начал свой рассказ. Сперва он воздал хвалу управляющему, любимцу Габалауи, и Заклату – лучшему из мужчин, потом перешел к рассказу о жизни Габалауи до рождения Адхама.
Посетители перестали прихлебывать кофе, чай и ирфу. Дым, поднимавшийся от трубок, собрался прозрачным облаком вокруг фонаря. Все взоры были прикованы к поэту. Слушая прекрасное и поучительное предание, люди одобрительно кивали головами. Увлеченные полетом воображения и мастерством исполнения, они не замечали времени. Когда поэт закончил свое повествование, со всех сторон послышались возгласы одобрения и благодарности. В эти-то минуты и зародилось в душах волнение, охватившее вскоре весь род Хамдан. Выслушав историю Габалауи, подслеповатый Атрис, сидевший посреди других посетителей кофейни, заметил:
– Были же времена! Даже Адхам ни одного дня не голодал…
Неожиданно перед кофейней остановилась старая Тамархенна. Сняв с головы корзину с апельсинами и поставив ее на землю, она сказала, обращаясь к Атрису:
– Да благословит тебя Аллах! Твоя речь сладка, как сахарный апельсин!
– Уходи, старая! Избавь нас от своей пустой болтовни,– прикрикнул на нее хозяин Хамдан.
Несмотря на это, Тамархенна уселась у входа в кофейню, прямо на землю, и вновь заговорила:
– Что может быть лучше, чем посидеть рядом с тобой, Хамдан! Затем, указав на корзину с апельсинами, продолжала:
– До поздней ночи хожу, надрываю горло, призывая покупателей, и все ради каких-то жалких миллимов.
Хозяин собрался что-то ответить, но вдруг увидел подходящего к кофейне Далму. Лицо его было хмурым, лоб испачкан. Остановившись у входа, Далма с негодованием воскликнул:
– Да накажет Аллах этого негодяя! Кадру – самый большой негодяй на свете! Я попросил его дать мне отсрочку до завтра, пока я не наберу денег, а он повалил меня на землю и так отдубасил, что я чудом жив остался.
Из дальнего угла раздался голос дядюшки Даабаса:
– Иди сюда, Далма! Садись рядом. Аллах покарает грешников. Мы – хозяева на нашей улице, а нас избивают, как собак. Где Далма возьмет деньги, чтобы уплатить Кадру? Почему слепая Тамархенна должна целый день ходить со своими апельсинами? А ты, Хамдан, где твоя смелость, сын Адхама?
Далма вошел в кофейню, а Тамархенна переспросила:
– Где же твоя смелость, сын Адхама?
– Убирайся, Тамархенна! – заорал на нее Хамдан.– Ты уже пятьдесят лет как вышла из брачного возраста, а все еще любишь общество мужчин.
– Где они – мужчины? – с вызовом спросила старуха.
Хамдан насупился, и Тамархенна, желая смягчить его, извиняющимся тоном проговорила:
– Дай мне послушать поэта, муаллим! Даабас с горечью в голосе попросил поэта:
– Расскажи ей, как унижают род Хамдан на этой улице.
– Успокойся, дядюшка Даабас, добрый наш господин,– с улыбкой ответил ему поэт.
– Какой такой господин? – воскликнул Даабас.– Господин тот, кто бьет, обижает, обманывает… Ты-то знаешь, кто этот господин!
– Смотрите, как бы вдруг не появился здесь Кадру или еще кто из этих шайтанов,– с беспокойством проговорил поэт, оглядываясь по сторонам.
– Все они плоть от плоти Идриса! – продолжал горячиться Даабас.
– Умерь свой пыл, дядюшка Даабас, если не хочешь, чтобы кофейня обрушилась на наши головы,– понизив голос, увещевал его поэт.
Даабас поднялся со своего места, широкими шагами направился через всю кофейню к двери, сел рядом с Хамданом и хотел что-то ему сказать. Вдруг снаружи раздался шум голосов. Это галдели мальчишки, которые столпились перед входом, подобно саранче, и завязали перебранку. Даабас крикнул им:
– Эй вы, бесенята! У вас что, даже норы нет, где вы могли бы переночевать?
Но мальчишки не обратили внимания на его слова. Тогда Даабас вскочил, желая задать им трепку, а сорванцы с гиканьем бросились врассыпную, взбудоражив своими криками весь квартал. Из окон соседних домов донеслись женские голоса:
– Тише, дядюшка Даабас! Ты же напугал ребятишек! Даабас угрожающе помахал кулаком вслед мальчишкам и, вернувшись на свое место, сказал:
– Житья не дают человеку! То мальчишки, то футуввы, то управляющий!
Все согласились с ним. И вправду, род Хамдан лишился всех своих прав на имение и вконец разорился. Даже футувва, который стоял над ними, был не из их квартала, а из самого бедного и захудалого. Этот футувва, по имени Кадру, отличался нестерпимым высокомерием. Проходя по улице, раздавал пощечины направо и налево, налоги взимал, с кого хотел и сколько хотел. И вот терпение хамданов иссякло. В их квартале назревал бунт.
Даабас, повернувшись к Хамдану, сказал:
– Хамдан! Мы все думаем одинаково. Мы – одна семья. Род наш известный. У нас такое же право на землю, как у самого управляющего имением.
– О Аллах! Пронеси и помилуй! – испуганно пробормотал поэт.
Хамдан одернул абу и сказал, высоко подняв густые брови: Мы уже давно это обсуждаем. Пора от слов перейти к делу. Я чувствую, что надвигаются серьезные события.
В это время с громкими приветствиями в кофейню вошел Лли Фаванис. Рукой он придерживал край галабеи, его пыльная такия сползла до бровей. Он прямо с порога сообщил:
– Все готово! Деньги в случае необходимости будут. Все дадут, даже нищие.
Протиснувшись между Даабасом и Хамданом, Али Фаванис окликнул Абдуна:
– Принеси-ка мне чаю без сахара!
Тут он услышал, что поэт громко хмыкает, пытаясь привлечь его внимание. Али Фаванис улыбнулся, полез за пазуху, достал какой-то мешочек, из него вынул маленький сверток и бросил поэту. Потом, вызывая Хамдана на разговор, похлопал его по плечу.
– Мы можем обратиться в суд! – сказал Хамдан.
– Прекрасная мысль! – заметила Тамархенна.
А поэт, доставая из свертка кусочек гашиша, сказал:
– Подумайте о последствиях!
– Нет большего унижения, чем то, в котором мы живем,– решительно заявил Али Фаванис.– Но нас много, и с этим должны считаться! Эфенди не может пренебрегать нами, ведь мы родня и ему, и самому владельцу имения!
Поэт, многозначительно глядя на Хамдана, настойчиво повторил:
– Надо взвесить все возможные последствия.
– У меня есть смелая идея,– сразу же откликнулся Хамдан.
Все взгляды устремились на него, он продолжал:
– Надо обратиться к управляющему!
Абдун, подававший в этот момент чай Али Фаванису, усмехнулся:
– И вправду смелая идея. Придется нам потом рыть новые могилы.
– Устами младенца глаголет истина! – засмеялась Тамархенна.
Но Хамдан был настроен решительно.
– Надо идти! – сказал он.– И мы пойдем все вместе!
26.
Все члены рода Хамдан – мужчины и женщины – собрались перед домом управляющего. Их возглавляли сам Хамдан, Даабас, Атрис, Далма, Лли Фаванис и поэт Ридван. Ридван предлагал, чтобы к управляющему шел один Хамдан, говоря, что их совместный приход могут счесть за бунт и устроить над ними расправу, но Хамдан откровенно сказал ему:
– Одного меня легко убить, а весь род Хамдана они убить не смогут!
Толпа у дома управляющего привлекла внимание жителей соседних домов. Из окон повысовывались головы женщин, оставивших свои дела и с любопытством глазевших на хамданов. Побросали свои корзинки и тележки бродячие торговцы. И малые, и старые недоумевали: чего надо хамданам?
Хамдан взялся за медный молоток на двери и постучал. Почти тотчас дверь открылась и на пороге появился мрачный бавваб, а из сада пахнуло цветущим жасмином. Бавваб с тревогой оглядел собравшихся и спросил:
– Чего вы хотите?
– Мы хотим видеть господина управляющего, громко сказал Хамдан, чувствуя за спиной поддержку толпы.
– Все вместе?
– Каждый из нас имеет право видеть управляющего!
– В таком случае подождите, я доложу о вас,– проговорил бавваб и хотел закрыть дверь, но Даабас успел пройти внутрь со словами:
– Будет приличнее, если мы подождем здесь.
За ним устремились остальные, словно стая голубей за вожаком. Хамдан, увлекаемый толпой, хотя и был недоволен безрассудством Даабаса, также оказался внутри ограды. Теперь все хамданы стояли на мощенной плиткой дорожке между садом и саламликом.
– Выйдите вон! – ругался бавваб.
– Гостей не выгоняют! – отрезал Хамдан.– Иди доложи своему господину!
Губы бавваба скривились в презрительной усмешке, лицо сделалось еще более угрюмым. Он повернулся и быстрым шагом пошел в саламлик. Хамданы смотрели ему вслед, пока он не исчез за занавесом, скрывавшим дверь в гостиную. Затем стали разглядывать сад, фонтан, обсаженный пальмами, увитую виноградом беседку, вьющийся по стенам дома жасмин. Их растерянные, блуждающие взгляды снова и снова возвращались к занавесу.
Наконец занавес откинулся и в дверях показался сам эфенди. Лицо его было мрачнее тучи, а быстрые шаги выдавали сильный гнев. Дойдя до лестницы, он остановился на верхней ступеньке. Широкая аба окутывала его тело. Видно было лишь его недовольное лицо, мягкие домашние шибшиб и длинные четки в правой руке. Эфенди обвел всех собравшихся пренебрежительным взглядом и остановил его на Хамдане, который как можно вежливее сказал:
– Доброе утро, господин управляющий!
В ответ управляющий лишь помахал рукой и спросил:
– Кто вы такие?
– Род Хамдан, господин управляющий!
– Кто разрешил вам войти в мой дом?
– Дом нашего управляющего – это и наш дом, все мы под твоей защитой и прибегаем к твоей милости,– быстро сообразив, ответил Хамдан. Лицо управляющего не смягчилось.
– Ты пытаешься оправдать ваше непристойное поведение?! – спросил он.
Даабасу надоела вежливость Хамдана, и он вмешался:
– Мы единая семья, все мы – дети Адхама и Умеймы!
– Это дело прошлое,– возмутился эфенди,– их давно уже призвал к себе Аллах.
– Мы терпим нищету и страдаем от несправедливости,– проговорил Хамдан,– поэтому и решились прийти к тебе, чтобы ты сам увидел, как мы несчастны.
– Клянусь твоей жизнью,– вмешалась Тамархенна,– даже тараканы не вынесли бы такого существования!
Тут Даабас не выдержал и почти прокричал:
– Большинство из нас – нищие! Наши дети голодают, наши лица опухли от побоев и пощечин футувв. Разве такая жизнь достойна потомков Габалауи и наследников его имения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Габалауи обещал Адхаму, что имением будут владеть его дети. Тогда-то и были построены дома, а имущество разделено по справедливости. Некоторое время люди жили, не зная забот. Но вот глава рода затворил двери своего дома, удалившись от мира. Поначалу управляющий имением следовал стезею добра и честно выполнял свои обязанности. Потом в сердце его закралась алчность, и он стал присваивать большую часть доходов. Стал подделывать счета, сократил выплаты, а затем наложил лапу на все имение, чувствуя себя в полной безопасности под защитой купленного им футуввы. Жителям улицы не оставалось другого выхода, как искать любых заработков, хотя бы и нечестных. Число жителей быстро увеличивалось, и бедность их возрастала. Вскоре они погрязли в нищете и грязи. Сильные стали притеснять слабых, а слабые превратились в попрошаек. И все искали забвения в наркотиках. Каждый, кто трудился в поте лица, должен был делиться своими жалкими грошами с футуввой, получая взамен не благодарность, а побои и проклятья. Только футуввы и жили в довольстве и благоденствии. Ими командовал главный футувва, а управляющий командовал всеми. Обитателей же улицы и за людей не считали. Если какой-нибудь бедняга не мог уплатить налог, он получал жестокую взбучку от футуввы квартала. А если шел жаловаться к главному футувве, тот наказывал его еще пуще, а потом отправлял назад, к футувве квартала, для повторного «внушения». Если же бедняку приходило на ум пожаловаться управляющему, то его избивали вместе управляющий, главный футувва и футуввы кварталов. Эту прискорбную картину я сам наблюдал в наши дни, а, как говорят люди, такое же творилось и в прошедшие времена. Поэты в многочисленных кофейнях нашей улицы воспевают только героические деяния и не любят вспоминать о делах, которые не украшают господ. Они прославляют достоинства управляющего и футувв, их справедливость, которой мы не пользуемся, милосердие, которого мы не знаем, храбрость, которой мы не видели, набожность, которая нам неизвестна, добродетель, о которой мы и не слыхивали. Вот я и спрашиваю себя: что же заставляло наших отцов и что заставляет нас жить на этой проклятой улице? Ответ прост: на других улицах жизнь еще хуже нашей, конечно, если футуввы с тех улиц не вымещают на нас зло, причиненное им нашими футуввами. Но самое удивительное – нам еще и завидуют! Жители окрестных улиц говорят: «Вот счастливцы! Они владеют имением, которому нет равного. А их футуввы такие богатыри, что одни имена их способны любого привести в дрожь!» Нам же от этого имения одно расстройство. А сила наших футувв оборачивается для нас лишь унижением и несчастьями. И, несмотря на все это, мы продолжаем жить на нашей улице. И терпим. С надеждой устремляем взоры в будущее, которое неизвестно когда наступит, и, указывая на Большой дом, повторяем: «Там живет наш великий предок». Киваем на футувв и говорим: «Вот наши мужчины, а над прошлым и будущим властен один Аллах».
25.
Терпению рода Хамдан пришел конец. В квартале Хамдан назревал бунт. Квартал этот находился в верхней части улицы, рядом с домами управляющего и Заклата и неподалеку от того места, где когда-то Адхам построил свою хижину. Хамдан, глава рода, владел кофейней, которая так и называлась «Кофейня Хамдана». Это была лучшая кофейня в квартале.
Хамдан, облаченный в серую абу, с расшитой повязкой на голове, сидел у входа в кофейню, наблюдая за слугой Абдуном, бегавшим от столика к столику, и беседуя с посетителями. Помещение кофейни было узким, но длинным. В глубине, у стены, находилось возвышение, на котором обычно восседал поэт. На стене висела картина, изображавшая последние минуты Адхама – Адхам приподнимается со своего ложа навстречу Габалауи, входящему в хижину.
Хамдан сделал знак поэту. Тот взял ребаб и приготовился. Струны запели, и поэт начал свой рассказ. Сперва он воздал хвалу управляющему, любимцу Габалауи, и Заклату – лучшему из мужчин, потом перешел к рассказу о жизни Габалауи до рождения Адхама.
Посетители перестали прихлебывать кофе, чай и ирфу. Дым, поднимавшийся от трубок, собрался прозрачным облаком вокруг фонаря. Все взоры были прикованы к поэту. Слушая прекрасное и поучительное предание, люди одобрительно кивали головами. Увлеченные полетом воображения и мастерством исполнения, они не замечали времени. Когда поэт закончил свое повествование, со всех сторон послышались возгласы одобрения и благодарности. В эти-то минуты и зародилось в душах волнение, охватившее вскоре весь род Хамдан. Выслушав историю Габалауи, подслеповатый Атрис, сидевший посреди других посетителей кофейни, заметил:
– Были же времена! Даже Адхам ни одного дня не голодал…
Неожиданно перед кофейней остановилась старая Тамархенна. Сняв с головы корзину с апельсинами и поставив ее на землю, она сказала, обращаясь к Атрису:
– Да благословит тебя Аллах! Твоя речь сладка, как сахарный апельсин!
– Уходи, старая! Избавь нас от своей пустой болтовни,– прикрикнул на нее хозяин Хамдан.
Несмотря на это, Тамархенна уселась у входа в кофейню, прямо на землю, и вновь заговорила:
– Что может быть лучше, чем посидеть рядом с тобой, Хамдан! Затем, указав на корзину с апельсинами, продолжала:
– До поздней ночи хожу, надрываю горло, призывая покупателей, и все ради каких-то жалких миллимов.
Хозяин собрался что-то ответить, но вдруг увидел подходящего к кофейне Далму. Лицо его было хмурым, лоб испачкан. Остановившись у входа, Далма с негодованием воскликнул:
– Да накажет Аллах этого негодяя! Кадру – самый большой негодяй на свете! Я попросил его дать мне отсрочку до завтра, пока я не наберу денег, а он повалил меня на землю и так отдубасил, что я чудом жив остался.
Из дальнего угла раздался голос дядюшки Даабаса:
– Иди сюда, Далма! Садись рядом. Аллах покарает грешников. Мы – хозяева на нашей улице, а нас избивают, как собак. Где Далма возьмет деньги, чтобы уплатить Кадру? Почему слепая Тамархенна должна целый день ходить со своими апельсинами? А ты, Хамдан, где твоя смелость, сын Адхама?
Далма вошел в кофейню, а Тамархенна переспросила:
– Где же твоя смелость, сын Адхама?
– Убирайся, Тамархенна! – заорал на нее Хамдан.– Ты уже пятьдесят лет как вышла из брачного возраста, а все еще любишь общество мужчин.
– Где они – мужчины? – с вызовом спросила старуха.
Хамдан насупился, и Тамархенна, желая смягчить его, извиняющимся тоном проговорила:
– Дай мне послушать поэта, муаллим! Даабас с горечью в голосе попросил поэта:
– Расскажи ей, как унижают род Хамдан на этой улице.
– Успокойся, дядюшка Даабас, добрый наш господин,– с улыбкой ответил ему поэт.
– Какой такой господин? – воскликнул Даабас.– Господин тот, кто бьет, обижает, обманывает… Ты-то знаешь, кто этот господин!
– Смотрите, как бы вдруг не появился здесь Кадру или еще кто из этих шайтанов,– с беспокойством проговорил поэт, оглядываясь по сторонам.
– Все они плоть от плоти Идриса! – продолжал горячиться Даабас.
– Умерь свой пыл, дядюшка Даабас, если не хочешь, чтобы кофейня обрушилась на наши головы,– понизив голос, увещевал его поэт.
Даабас поднялся со своего места, широкими шагами направился через всю кофейню к двери, сел рядом с Хамданом и хотел что-то ему сказать. Вдруг снаружи раздался шум голосов. Это галдели мальчишки, которые столпились перед входом, подобно саранче, и завязали перебранку. Даабас крикнул им:
– Эй вы, бесенята! У вас что, даже норы нет, где вы могли бы переночевать?
Но мальчишки не обратили внимания на его слова. Тогда Даабас вскочил, желая задать им трепку, а сорванцы с гиканьем бросились врассыпную, взбудоражив своими криками весь квартал. Из окон соседних домов донеслись женские голоса:
– Тише, дядюшка Даабас! Ты же напугал ребятишек! Даабас угрожающе помахал кулаком вслед мальчишкам и, вернувшись на свое место, сказал:
– Житья не дают человеку! То мальчишки, то футуввы, то управляющий!
Все согласились с ним. И вправду, род Хамдан лишился всех своих прав на имение и вконец разорился. Даже футувва, который стоял над ними, был не из их квартала, а из самого бедного и захудалого. Этот футувва, по имени Кадру, отличался нестерпимым высокомерием. Проходя по улице, раздавал пощечины направо и налево, налоги взимал, с кого хотел и сколько хотел. И вот терпение хамданов иссякло. В их квартале назревал бунт.
Даабас, повернувшись к Хамдану, сказал:
– Хамдан! Мы все думаем одинаково. Мы – одна семья. Род наш известный. У нас такое же право на землю, как у самого управляющего имением.
– О Аллах! Пронеси и помилуй! – испуганно пробормотал поэт.
Хамдан одернул абу и сказал, высоко подняв густые брови: Мы уже давно это обсуждаем. Пора от слов перейти к делу. Я чувствую, что надвигаются серьезные события.
В это время с громкими приветствиями в кофейню вошел Лли Фаванис. Рукой он придерживал край галабеи, его пыльная такия сползла до бровей. Он прямо с порога сообщил:
– Все готово! Деньги в случае необходимости будут. Все дадут, даже нищие.
Протиснувшись между Даабасом и Хамданом, Али Фаванис окликнул Абдуна:
– Принеси-ка мне чаю без сахара!
Тут он услышал, что поэт громко хмыкает, пытаясь привлечь его внимание. Али Фаванис улыбнулся, полез за пазуху, достал какой-то мешочек, из него вынул маленький сверток и бросил поэту. Потом, вызывая Хамдана на разговор, похлопал его по плечу.
– Мы можем обратиться в суд! – сказал Хамдан.
– Прекрасная мысль! – заметила Тамархенна.
А поэт, доставая из свертка кусочек гашиша, сказал:
– Подумайте о последствиях!
– Нет большего унижения, чем то, в котором мы живем,– решительно заявил Али Фаванис.– Но нас много, и с этим должны считаться! Эфенди не может пренебрегать нами, ведь мы родня и ему, и самому владельцу имения!
Поэт, многозначительно глядя на Хамдана, настойчиво повторил:
– Надо взвесить все возможные последствия.
– У меня есть смелая идея,– сразу же откликнулся Хамдан.
Все взгляды устремились на него, он продолжал:
– Надо обратиться к управляющему!
Абдун, подававший в этот момент чай Али Фаванису, усмехнулся:
– И вправду смелая идея. Придется нам потом рыть новые могилы.
– Устами младенца глаголет истина! – засмеялась Тамархенна.
Но Хамдан был настроен решительно.
– Надо идти! – сказал он.– И мы пойдем все вместе!
26.
Все члены рода Хамдан – мужчины и женщины – собрались перед домом управляющего. Их возглавляли сам Хамдан, Даабас, Атрис, Далма, Лли Фаванис и поэт Ридван. Ридван предлагал, чтобы к управляющему шел один Хамдан, говоря, что их совместный приход могут счесть за бунт и устроить над ними расправу, но Хамдан откровенно сказал ему:
– Одного меня легко убить, а весь род Хамдана они убить не смогут!
Толпа у дома управляющего привлекла внимание жителей соседних домов. Из окон повысовывались головы женщин, оставивших свои дела и с любопытством глазевших на хамданов. Побросали свои корзинки и тележки бродячие торговцы. И малые, и старые недоумевали: чего надо хамданам?
Хамдан взялся за медный молоток на двери и постучал. Почти тотчас дверь открылась и на пороге появился мрачный бавваб, а из сада пахнуло цветущим жасмином. Бавваб с тревогой оглядел собравшихся и спросил:
– Чего вы хотите?
– Мы хотим видеть господина управляющего, громко сказал Хамдан, чувствуя за спиной поддержку толпы.
– Все вместе?
– Каждый из нас имеет право видеть управляющего!
– В таком случае подождите, я доложу о вас,– проговорил бавваб и хотел закрыть дверь, но Даабас успел пройти внутрь со словами:
– Будет приличнее, если мы подождем здесь.
За ним устремились остальные, словно стая голубей за вожаком. Хамдан, увлекаемый толпой, хотя и был недоволен безрассудством Даабаса, также оказался внутри ограды. Теперь все хамданы стояли на мощенной плиткой дорожке между садом и саламликом.
– Выйдите вон! – ругался бавваб.
– Гостей не выгоняют! – отрезал Хамдан.– Иди доложи своему господину!
Губы бавваба скривились в презрительной усмешке, лицо сделалось еще более угрюмым. Он повернулся и быстрым шагом пошел в саламлик. Хамданы смотрели ему вслед, пока он не исчез за занавесом, скрывавшим дверь в гостиную. Затем стали разглядывать сад, фонтан, обсаженный пальмами, увитую виноградом беседку, вьющийся по стенам дома жасмин. Их растерянные, блуждающие взгляды снова и снова возвращались к занавесу.
Наконец занавес откинулся и в дверях показался сам эфенди. Лицо его было мрачнее тучи, а быстрые шаги выдавали сильный гнев. Дойдя до лестницы, он остановился на верхней ступеньке. Широкая аба окутывала его тело. Видно было лишь его недовольное лицо, мягкие домашние шибшиб и длинные четки в правой руке. Эфенди обвел всех собравшихся пренебрежительным взглядом и остановил его на Хамдане, который как можно вежливее сказал:
– Доброе утро, господин управляющий!
В ответ управляющий лишь помахал рукой и спросил:
– Кто вы такие?
– Род Хамдан, господин управляющий!
– Кто разрешил вам войти в мой дом?
– Дом нашего управляющего – это и наш дом, все мы под твоей защитой и прибегаем к твоей милости,– быстро сообразив, ответил Хамдан. Лицо управляющего не смягчилось.
– Ты пытаешься оправдать ваше непристойное поведение?! – спросил он.
Даабасу надоела вежливость Хамдана, и он вмешался:
– Мы единая семья, все мы – дети Адхама и Умеймы!
– Это дело прошлое,– возмутился эфенди,– их давно уже призвал к себе Аллах.
– Мы терпим нищету и страдаем от несправедливости,– проговорил Хамдан,– поэтому и решились прийти к тебе, чтобы ты сам увидел, как мы несчастны.
– Клянусь твоей жизнью,– вмешалась Тамархенна,– даже тараканы не вынесли бы такого существования!
Тут Даабас не выдержал и почти прокричал:
– Большинство из нас – нищие! Наши дети голодают, наши лица опухли от побоев и пощечин футувв. Разве такая жизнь достойна потомков Габалауи и наследников его имения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57